Тёмный карнавал (сборник) - Рэй Брэдбери

Брадобрей молча кивнул. В парикмахерской стало тихо. Никто не смеялся и не травил байки.

— Чтобы ни кровинки, ни царапины, понял? — повторил Джеймс Мэлоун. — А то спать тебе на полу вечным сном.

— Я семейный человек, — произнес парикмахер.

— Да хоть мормон с шестью женами и выводком мелюзги. Одна царапина — и тебе конец.

— Детишек у меня двое, — сказал парикмахер. — Дочка и сын.

— А мне плевать, — оборвал Мэлоун, устроившись поудобнее и закрыв глаза. — Поехали.

Парикмахер подготовил горячие салфетки и принялся накладывать их на лицо Джеймсу Мэлоуну; тот ругался и вскрикивал, размахивая пистолетами под простыней. Когда горячие салфетки были сняты, а щетину стала покрывать горячая пена, Джеймс Мэлоун все еще продолжал сыпать проклятьями и угрозами, а побледневшие посетители, которых он держал на мушке, боялись шевельнуться. Трое других парикмахеров стояли как истуканы за спинками кресел; несмотря на летнюю жару, в помещении стало холодно.

— Почему ничего не слышу? — рявкнул Джеймс Мэлоун. — Не можете травить байки — будете петь. А ну, заводи «Клементину» в четыре глотки! Кому сказано? Повторять не стану.

Парикмахер трясущейся рукой правил бритву.

— Мистер Мэлоун, — осмелился он обратиться к клиенту.

— Заткнись и работай. — Мэлоун запрокинул голову и скривился.

Парикмахер еще немного поводил бритвой по ремню и окинул взглядом присутствующих. Потом кашлянул и спросил:

— Все слышали, что говорил мистер Мэлоун?

Мужчины молча закивали.

— Слышали, как он грозился меня пристрелить, — продолжал парикмахер, — если только у него выступит хоть капля крови?

Они опять кивнули.

— Вы готовы, если потребуется, подтвердить это в суде?

— Прикуси язык, — процедил мистер Джеймс Мэлоун.

— Вопросов больше нет. — Парикмахер отпустил кожаный ремень, который со стуком ударился о спинку кресла.

Тогда он поднял бритву к свету; металл сверкнул холодным блеском.

Одна рука брадобрея удерживала откинутую назад голову мистера Джеймса Мэлоуна, а другая приставила бритву к заросшему щетиной горлу.

— Что ж, начнем отсюда, — сказал парикмахер, — вот так!

По уставу

© Перевод Е. Петровой

— Рота, смирно!

Щелк.

— Вперед — шагом марш!

Топ. Топ.

— Рота, стой!

Топ, бух, стук.

— Равнение напра-во.

Шепот.

— Равнение нале-во.

Шорох.

— Кру-гом!

Топ, шарк, бух.

Давным-давно под лучами палящего солнца один человек в полный голос отдавал приказы, а рота их выполняла. Летом пятьдесят второго под небом Лос-Анджелеса, у бассейна, что рядом с отелем, стоял сержант-инструктор, и там же выстроилась его рота.

— Равнение на середину! Выше голову! Подбородок убрать! Грудь вперед! Живот втянуть! Плечи расправить, черт побери, расправить плечи!

Шорох, шепот, шелест, шаг. Тишина.

И сержант-инструктор, раздетый до трусов, идет вдоль кромки бассейна, сверля водянисто-холодным взглядом свою роту, свою команду, свою часть — своего…

Сына…

Мальчик лет девяти или десяти стоял по струнке, смотрел по-военному в никуда, плечи держал ровно, будто накрахмаленные, а отец, чеканя шаг, ходил кругами, лающим голосом выкрикивал команды, склонялся над мальчишкой и давал жесткие указания. Оба — и отец и сын — были в плавках, минуту назад они убирали территорию, раскладывали полотенца, драили кафель. Но теперь время близилось к полудню.

— Рота! По порядку номеров рассчитайсь! Первый, второй!

— Третий, четвертый! — выкрикивал мальчик.

— Первый, второй! — громко кричал отец.

— Третий, четвертый!

— Рота, стой! На плечо! Целься! Подбородок на себя, носки в линию, выполняй!

Воспоминания замелькали, как старая пленка в допотопной киношке. Откуда они пришли, эти воспоминания, и почему?

Я ехал на поезде из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско. Время было позднее, я пошел в вагон-ресторан и оказался там в одиночестве, если не считать бармена и еще какого-то пассажира, то ли молодого, то ли старого, который сидел через проход от меня и пил уже вторую порцию мартини.

Он и навеял воспоминания.

Эти волосы, лицо, испуганные, затравленные голубые глаза, находящиеся в нескольких футах от меня, внезапно остановили течение времени, перебросив меня в прошлое.

То отчетливо, то расплывчато я видел себя в вагоне поезда, а потом сразу — возле кромки бассейна, видел светлый, исполненный боли взгляд этого человека, сидящего рядом, — и сквозь три десятка лет слышал голос его отца, а уж вернувшись в прошлое на те же пять тысяч дней, не сводил глаз с его сына, который выполнял повороты кругом и вполоборота, замирал как вкопанный, вскидывал воображаемую винтовку, брал на караул, целился.

— Смирно! — рявкал отец.

— Смирно! — эхом вторил сын.

— Будет ли этому конец? — прошептал Сид, мой лучший друг, который загорал рядом со мной под жарким солнцем, следя глазами за происходящим.

— В самом деле, — тихо поддакнул я.

— Сколько времени это длится?

— Как видно, не один год. Похоже на то. Долгие годы.

— Ать, два!

— Три, четыре!

Башенные часы неподалеку пробили полдень; в это время у бассейна начинал работать летний бар.

— Рота… шагом марш!

Двое, мужчина и парнишка, маршем направились по мощеной дорожке к полузапертым воротцам.

— Рота, стой. Слушай мою команду! Открыть засовы! Делай!

Мальчик поспешно отодвинул засовы.

— Делай!

Он распахнул створки, отпрыгнул назад, выпрямился в ожидании.

— Кру-гом, вперед, шагом марш!

Дошагав до самой кромки бассейна, мальчишка едва не свалился в воду; тогда отец с кривой ухмылкой приглушенно скомандовал:

— …стой.

Сын пошатнулся.

— Черт, — прошептал Сид.

Отец оставил сына у воды, негнущегося, как скелет, и прямого, как флагшток, а сам куда-то ушел.

Сид неожиданно вскочил, не отрываясь от этого зрелища.

— Куда? — одернул я.

— Мать честная, неужели он заставит ребенка стоять столбом?!

— Не дергайся, Сид.

— Да ведь это издевательство!

— Не лезь на рожон, Сид, — сказал я вполголоса, — Это ведь не твой сын, верно?

— Верно! — сказал Сид. — Черт побери!

— Из этого не выйдет ничего хорошего.

— Нет, выйдет. Сейчас найду этого…

— Посмотри, Сид, какое у мальчишки лицо.

Взглянув на мальчика, Сид весь сжался.

Парнишка, стоящий в ослепительном блеске солнечных лучей и воды, был горд. В том, как он держал голову, в том, как горели его глаза, как его обнаженные плечи вынесли бремя понуканий и придирок, — во всем сквозила гордость.

Именно эта оправданная гордость заставила Сида отступиться. Придавленный какой-то безнадежностью, он опустился на колени.

— Неужели мы так и будем сидеть сложа руки и смотреть на эту идиотскую игру? — Сам того не замечая, Сид перешел на крик: — «Делай раз, делай два»?

Отец мальчика это услышал. Складывая полотенца в стопку, он замер у дальнего конца бассейна. Мышцы спины заиграли, как шары в автомате, набирающем очки. Он резко повернулся, прошел мимо своего сына, который до сих пор стоял по струнке в сантиметре от края бассейна, кивнул ему, выказывая хмурое одобрение, а потом приблизился к нам с Сидом и накрыл нас стальной тенью.

— Будьте любезны, сэр, не повышать голос, — приглушенно начал он, — чтобы не сбивать с толку моего сына…

— Еще чего! Я буду говорить так, как сочту нужным! — Сид начал подниматься.

— Нет, сэр, не будете. — Он устремил на Сида острый нос, точно прицелился, — Это мой бассейн, моя земля. У меня договор с хозяевами отеля: их территория заканчивается у ворот бара. Если уж я берусь за дело, то порядки устанавливаю сам. Кто им не подчиняется, того гоню взашей. В буквальном смысле. Сходите в спортзал — там на стене мой черный пояс по джиу-джитсу и дипломы с соревнований по боксу и стрельбе. Попробуйте схватить меня за руку — сломаю вам запястье. Попробуйте чихнуть — сломаю нос. Одно неверное слово — и вашему дантисту обеспечена работа на два года. Рота, смирно!

Он выпалил все это на одном дыхании.

Его сын окаменел на краю бассейна.

— Сорок дорожек! Марш!

— Марш! — выкрикнул мальчик и нырнул в бассейн.

Мальчишеское тело вошло в воду, руки яростно замелькали в воздухе, и это отрезвило Сида. Он закрыл глаза.

Расплывшись в ухмылке, отец мальчика отвернулся и стал наблюдать, как сын вспенивает воду летнего бассейна.

— Я в его возрасте так не умел, — сказал он. — Джентльмены.

После этого он коротко кивнул и неспешно удалился.

Сиду оставалось только разбежаться и прыгнуть в бассейн. Он проплыл двадцать дорожек. За мальчиком ему было не угнаться. Выбравшись из воды, Сид рухнул на землю, но его лицо больше не горело гневом.