Тайны Парижа - Пьер Понсон дю Террайль

— Скорее, — приказала она, — бегите за доктором… за моим доктором А… который живет недалеко отсюда.

Фульмен, поддавшись своему доброму сердцу, сама раздела молодую женщину, разрезала застежки ее платья и велела перенести ее в собственную спальню, где больную положили на кровать.

Затем она попыталась привести ее в чувство, давала ей нюхать соли и растирала ей виски уксусом. Но молодая женщина не открывала глаз. Приходилось ждать доктора. К счастью, в эту минуту он был дома. Он явился немедленно, крайне удивленный, что видит Фульмен. Но она приложила палец к губам.

— Вы не видали меня, — сказала она, — не забывайте этого, доктор.

Доктор исследовал бесчувственную женщину, пустил ей кровь и привел ее в сознание. Он не заметил ни малейшего повреждения, никаких серьезных ушибов, но объявил, что душевное волнение, которое она пережила, может повлечь за собой сильную лихорадку, и что было бы крайне опасно перевозить ее домой в этот вечер. К тому же лошадь протащила ее по тротуару и рассекла ей лоб, так что она не могла показаться ранее восьми или десяти дней.

Больная хоть открыла глаза, но, однако, не могла еще говорить, и доктор движением руки попросил ее не делать таких попыток.

— Успокойтесь, сударыня, — сказала Фульмен, — вы здесь в безопасности, у ваших друзей…

Молодая дама, прелестная блондинка лет двадцати семи, с удивлением осматривалась вокруг, как бы спрашивая, как могла она очутиться здесь, в этом незнакомом месте.

Спальня Фульмен, как легко догадаться, была шедевром роскоши и аристократического вкуса. Каждая вещица, каждая мелочь в украшении свидетельствовали об изящном вкусе хозяйки. Эта обстановка обратила на себя внимание молодой женщины.

«Где же я?» — спрашивала она себя мысленно, оглядывая вещи, окружавшие ее, доктора и Фульмен.

Несмотря на душевные страдания и бледность, которая покрывала ее щеки, Фульмен сохранила свою поразительную величественную красоту, прелестные очертания лица, умное и энергичное выражение, которое пленяло даже женщин. Она села у изголовья молодой незнакомки и спросила ее:

— Вы мне позволите, сударыня, раскрыть записную книжку, которая выпала из вашего кармана, когда вас раздевали. Быть может, я найду там ваши визитные карточки и буду иметь возможность дать знать в ваш дом, что вы здесь…

Молодая женщина пыталась заговорить. Фульмен жестом и улыбкой умоляла ее не делать этого. Она взяла книжку и раскрыла ее. Действительно, там хранились визитные карточки, на которых было напечатано:

«Графина д'Асти.

Улица Маделен, 15».

Фульмен позвонила.

— Идите, — приказала она лакею, — на улицу Маделен и спросите… — она повернулась к больной, — графа д'Асти… Вы скажете ему…

Но молодая женщина, сделав отчаянное усилие, прервала Фульмен словами:

— Мой муж в отсутствии… Я здесь одна с кучером, выездным лакеем и горничной. Бесполезно предупреждать их.

Танцовщица наклонила голову в знак согласия и снова села у изголовья постели. Доктор прописал больной успокоительное питье и удалился. Когда Фульмен провожала его, он спросил ее:

— Как, разве вы в Париже?

— Меня нет здесь даже для вас, любезный доктор, — ответила Фульмен с грустной улыбкой.

— Ого! — протянул доктор, глядя на нее испытующим и глубоким взглядом человека, привыкшего искать нравственные причины в физических страданиях. Фульмен опустила глаза и покраснела.

— Милая моя, — проговорил доктор с улыбкой, — ведь не спрятали же вы его здесь?

— Что такое? — спросила Фульмен. — О ком вы говорите?

— О нем.

Она попыталась рассмеяться.

— Не понимаю, — сказала она, пожав плечами.

— Было бы жаль, — продолжал доктор, — если бы такая красивая особа, как вы, в один прекрасный день влюбилась и, как падающая звезда, исчезла для света… заперлась бы наедине со своим избранником.

— Доктор, — серьезно заметила Фульмен, — того, кого вы называете моим избранником, здесь нет. Я одна и не желаю никого видеть.

Голос танцовщицы, когда она сказала это, был полон такой печали, что доктор молча пожал ей руку и ушел. Он понял, что Фульмен хотела сохранить свою тайну.

Танцовщица возвратилась к графине д'Асти, у которой уже началась лихорадка и которая не могла говорить.

Фульмен послала к ней в дом предупредить лакея и горничную, чтобы они не ждали возвращения хозяйки. Затем она расположилась было провести ночь подле больной, испытывая ту радость, которая дает всякое, хотя бы мимолетное, волнение людям, чья жизнь сделалась такой печальной и безнадежной, какою стала жизнь Фульмен. Но случай распорядился иначе.

Когда било девять часов, Фульмен услыхала, что у ворот ее дома остановилась карета. Она подумала сначала, что это просто какой-нибудь посетитель. Но Фульмен ошиблась. Камердинер вошел с докладом.

— Господин полковник, сударыня.

— Полковник! — воскликнула Фульмен, и ею на минуту овладели страх и беспокойство. — Он никогда не бывает здесь… Значит…

Ей пришло в голову, что Арман умер… и в крайнем беспокойстве она бросилась навстречу полковнику. Полковник Леон был совершенно спокоен, почти весел.

— Арман здесь с утра, дитя мое?

— Здесь?

— Полковник подмигнул глазом.

— Он велел мне ехать за вами, но, наверное, сам предупредил меня… Я пройду к нему.

— К нему? — повторила Фульмен, изумление которой достигло крайней степени.

— Да, — повторил полковник, — к нему… С сегодняшнего утра он совсем изменился. Захотел вернуться в Шальо… Он любит вас…

Они обменялись этими словами на пороге гостиной перед спальней Фульмен. Молодая женщина прислонилась к стене, чтобы не упасть.

— Ах, — прошептала она, — вы убиваете меня…

— Я приношу вам счастье, — ответил полковник, которому было хорошо известно, как сильно Фульмен любит его сына. — Идемте, идемте… он уже вернулся, вероятно… Он обедал на Бульваре, милое дитя.

И старик торопил Фульмен:

— Возьмите шаль и шляпу… и едемте скорее…

Фульмен, ничего не понимавшая из отрывочных фраз бедного отца, вернулась в спальню, где спала графиня д'Асти. Она уже не колебалась: она накинула на плечи шаль и последовала за полковником.

— В Шальо! — крикнул тот кучеру.

XVI

Полковник, по-видимому, был чрезвычайно доволен. Пока карета ехала в Шальо, он все время держал ручки Фульмен в своих руках, нежно пожимая их.

— О, вы-то любите его, не правда ли? — спрашивал он ее. — Любите ли вы его, мое милое дитя?

— Люблю ли я его! — воскликнула Фульмен. — Неужели вы можете еще спрашивать?