Источник - Айн

— Мне нечего тебе сказать, Эллсворт.

— Ты теряешь от ужаса последний разум, лучше бы постарался сохранить остатки, чтобы понять, что не тебе со мной тягаться. Ты будешь говорить, если я захочу, а я не расположен тянуть время. Кто спроектировал Кортландт?

— Я

— Ты знаешь, что я специалист по архитектуре.

— Я спроектировал Кортландт.

— Как и здание «Космо-Злотник»?

— Чего ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты был свидетелем на суде. Пит. Хочу, чтобы ты все рассказал на суде. Твоего друга не так легко понять, как тебя. Я не знаю, чего он добивается. То, что он остался на месте взрыва, уже слишком умно. Он знал, что его заподозрят, и сыграл на этом. Один Всевышний знает, что он заявит на суде. Но я не намерен давать ему возможность уйти от ответа. Мотив преступления — вот на чем все застряли. Я его знаю. Но мне никто не поверит, если я попытаюсь объяснить. Но ты поклянешься и расскажешь. Расскажешь правду. Расскажешь, кто спроектировал Кортландт и почему.

— Я его спроектировал.

— Если ты хочешь повторить это на суде, постарайся лучше контролировать себя. Чего ты трясешься?

— Оставь меня в покое.

— Слишком поздно, Пит. Ты читал «Фауста»?

— Чего ты хочешь?

— Голову Говарда Рорка.

— Он мне не друг. И никогда им не был. Ты знаешь, что я о нем думаю.

— Я знаю, идиот чертов! Знаю, что ты обожествлял его всю свою жизнь. Стоял на коленях, молясь на него, и в то же время хотел ударить ножом в спину. У тебя даже не хватило храбрости осуществить свое намерение. Ты никак не мог выбрать свой собственный путь. Ты ненавидел меня — о, ты не предполагал, что я это знаю! — и следовал за мной. Ты. любил его, и ты убивал его. О, ты его убил по-настоящему, Пит, и теперь от этого не скроешься, тебе придется идти до конца!

— А тебе что? Какая тебе разница?

— Тебе надо было спросить об этом давно. Но ты не спросил. А это значит, что ты знаешь ответ. Всегда знал. Именно это и заставляет тебя трястись. Зачем мне помогать тебе лгать самому себе? Я делал это десять лет. Все идут ко мне за этим. Поэтому-то ты и пришел ко мне. Но нельзя получить что-нибудь просто так. Никогда. Несмотря на все мои социалистические теории, говорящие об обратном. Ты получил от меня что хотел. Теперь моя очередь.

— Я не буду говорить о Говарде. Ты не можешь заставить меня говорить о Говарде.

— Нет? Так почему бы тебе не вышвырнуть меня? Почему бы не взять меня за гордо и не придушить? Ты ведь сильнее меня. Но ты не станешь. Ты не можешь. Ты понимаешь, что такое сила, Пит? Физическая сила? Мышцы, пистолет или деньги? Тебе бы как-нибудь встретиться с Гейлом Винандом. Тебе есть что ему сказать. Давай, Питер. Кто спроектировал Кортландт?

— Оставь меня в покое.

— Кто спроектировал Кортландт?

— Отпусти меня!

— Кто спроектировал Кортландт?

— Это хуже… То, что ты делаешь, — это намного хуже…

— Чем что?

— Чем то, что я сделал с Лусиусом Хейером.

— А что ты сделал с Лусиусом Хейером?

— Я убил его.

— О чем это ты?

— Поэтому-то тогда все и было лучше. Потому что я позволил ему умереть.

— Не сходи с ума.

— Зачем тебе смерть Говарда?

— Мне не нужна его смерть. Мне надо засадить его в тюрьму. Понятно? В тюрьму. В камеру. За решетку — запертым, остановленным, связанным… и живым. Он будет есть что дадут. Он будет двигаться, когда скажут, и остановится, когда скажут. Он пойдет на джутовую фабрику, когда ему велят. Его подтолкнут, если он будет недостаточно проворен, дадут по морде, если заблагорассудится, будут бить резиновой дубинкой, если он не подчинится. И он будет подчиняться. Он будет выполнять приказы. Он будет выполнять приказы!

— Эллсворт! — закричал Китинг. — Эллсворт!

— Ты мне противен. Неужели ты не можешь принять грубую правду? Нет, ты хочешь, чтобы ее подсластили. Вот почему я предпочитаю Гэса Уэбба. У него-то нет никаких иллюзий.

Миссис Китинг рывком открыла дверь, — она услышала крик.

— Вон отсюда! — рявкнул на нее Тухи.

Она отступила, и Тухи захлопнул дверь.

Китинг поднял голову:

— Ты не имеешь права так разговаривать с моей матерью. Она не имеет к тебе никакого отношения.

— Кто спроектировал Кортландт?

Китинг встал, потащился к платяному шкафу, открыл ящик, вытащил мятый лист бумаги и протянул его Тухи. Это был его контракт с Рорком.

Тухи прочел его, сухо и коротко рассмеялся. Потом взглянул на Китинга:

— Да, Питер, ты моя большая удача. Но иногда приходится отвернуться, чтобы не видеть собственных удач.

Китинг стоял у шкафа — плечи опущены, глаза пустые.

— Вот уж не ожидал, что у тебя все записано и он подписался. Итак, вот что он сделал для тебя… и вот что ты сделал в ответ… Беру назад все оскорбления, Питер. Ты должен был сделать это. Кто ты такой, чтобы повернуть вспять законы истории? Ты знаешь, что это за документ? Это невозможное совершенство, мечта столетий, цель всех великих школ человеческой мысли. Ты набросил на него узду. Заставил его работать на себя. Забрал его свершение, его награду, его деньги, его славу, его имя. Мы только думали и писали об этом. Ты продемонстрировал это на практике. Все философы, начиная с Платона, должны тебя благодарить. Вот он

— философский камень, способный превращать золото в свинец. Мне должно быть приятно, но я — человек и ничего не могу с этим поделать, мне неприятно. Меня воротит от этого. Другие, Платон и остальные, они действительно считали, что этот камень может превращать свинец в золото. Я знал правду с самого начала. Я был честен перед собой, Питер, а это самая трудная форма честности. Та, от которой вы все стараетесь убежать любой ценой. Теперь я не ругаю тебя, это действительно очень трудно признать, Питер. — Тухи сел, держа бумагу за кончики обеими руками. Он сказал: — Если хочешь знать, насколько это трудно, я скажу тебе. Теперь уже я хочу сжечь этот документ. Понимай это как хочешь. Особой заслуги в этом нет, ведь я знаю, что завтра отошлю его окружному прокурору. Рорк никогда об этом не узнает, а если бы и знал, ему было бы на это плевать, но, если быть правдивым до конца, был момент, когда мне хотелось сжечь этот документ.

Он осторожно сложил бумагу и опустил ее в карман. Китинг следил за его жестами, двигая им в такт головой, подобно котенку, следящему за клубком.

— Ты мне противен, — повторил Тухи. — Господи, как вы мне противны, все вы, с вашими лицемерными сантиментами! Ты все время тащишься за мной, питаешься тем, чему я тебя учу, извлекаешь из этого выгоду, но не имеешь достоинства признаться в этом самому себе. Ты зеленеешь от страха, когда понимаешь правду. Я полагаю, что это заложено в самой сути твоего характера, и это и есть мое главное оружие… Господи! Я устал от всего этого. Я должен хотя бы на время освободиться от тебя. Почему я должен притворяться всю свою жизнь — ради жалких посредственностей вроде тебя? Чтобы защитить твою сентиментальность, твою совесть и покой ума, которого у тебя нет. Вот она, цена, которую я плачу за то, чего хочу, но, по крайней мере, я знаю, что должен платить. И у меня нет иллюзий относительно цены и того, что я покупаю.

— Чего ты… хочешь… Эллсворт?

— Власти, Пит.

В квартире наверху послышались шаги, кто-то весело скакал, по потолку будто ударили четыре или пять раз. Люстра зазвенела, и Китинг послушно поднял голову. Затем лицо его вновь обратилось к Тухи. Тухи равнодушно улыбался.

— Ты… всегда говорил…— хрипло начал Китинг и замолчал.

— Я всегда говорил только это. Ясно, точно и открыто. Не моя

вина, если ты не мог услышать. Мог, конечно. Не хотел. А это для меня еще лучше глухоты. Я говорил, что намерен править. Как все мои духовные предшественники. Но мне посчастливилось больше, чем им. Я унаследовал плоды их усилий и буду единственным, кто осуществит великую мечту. Сегодня я вижу это вокруг. Я узнаю это. Мне это не нравится. Я и не ожидал, что это мне понравится. Наслаждение не мой удел. Насколько позволят мои способности, я найду в этом удовлетворение. Я буду править.

— Кем?..

— Тобой. Миром. Все зависит только от того, нашел ли ты нужный рычаг. Если научиться управлять душой хотя бы одного-единственного человека, можно это делать и со всем человечеством. Это душа, Питер, душа. Не кнут или меч, не огонь или оружие. Вот почему Цезари, Аттилы, Наполеоны были дураками и не смогли удержаться у власти. Мы сможем. Душа, Питер, — это то, чем нельзя управлять, она должна быть сломлена. Вбей в нее клин, возьми ее в свои руки — и человек твой. Не нужно кнута — он принесет тебе его сам и попросит выпороть себя. Включи в нем обратный ход — и его собственный механизм будет работать на тебя. Используй его против него самого. Хочешь узнать, как это делается? Послушай, разве я тебе когда-нибудь лгал? Разве ты не слушал все это годами, но ты не хотел слышать, и это твоя вина, а не моя. Тут много способов. Вот один из них. Заставь человека почувствовать себя маленьким. Заставь его почувствовать себя виновным. Уничтожь его стремления и его целостность. Это трудно. Даже худший из вас ищет идеал. Убей его цельность путем внутреннего подкупа. Направь его на разрушение цельности человека. Проповедуй альтруизм. Говори, что человек должен жить для других. Скажи, что альтруизм — это идеал. Ни один из них не достиг этого, и ни один этого и не хотел. Все жизненные инстинкты восстают против этого. Человек начинает понимать, что не способен к тому, что сам принял как высшую добродетель — и это вызывает чувство вины, греха, сомнение в себе самом. Но раз высший идеал недосягаем, человек постепенно отказывается от всех идеалов, от всех надежд, от всякого чувства личной ценности. Он чувствует, что обязан проповедовать то, чего сам не может делать. Но человек не может быть наполовину добрым или приблизительно честным. Сохранить порядочность очень трудно. Зачем сохранять то, что уже подгнило? Его душа теряет самоуважение. И он твой. Он будет