Грот танцующих оленей (журнальные иллюстрации) - Клиффорд Саймак

ведут. Продолжай в том же духе — и заработаешь дурную репутацию. Адель говорит, что с каждым днем со мной все труднее и труднее.

— А вес как?

— Мне кажется, я поправляюсь. — Кертис похлопал себя по брюшку. — Пришлось проделать на ремне еще одну дырку.

— Сейчас взвесимся и посмотрим, — сказал Бентон. — Вот как мы с вами поступим: возьмем кое-какие анализы. Самые обычные, ничего дорогого. Можно будет сделать их прямо здесь.

— Вы что-то скрываете, док? Со мной что-то не так? Что-то серьезное?

Бентон покачал головой.

— У меня и в мыслях не было что-либо скрывать. Но я не могу даже строить предположения, пока не увижу результаты анализов: уровень сахара в крови и еще кое-какие показатели.

— Вам виднее, док, — сдался Кертис.

— Не волнуйтесь так, Берт. Когда человек приходит ко мне и говорит, что постоянно устает, набирает вес и ни с того ни с сего бросается на людей, я должен разобраться. Это моя работа. Таким образом я зарабатываю себе на жизнь и поддерживаю моих пациентов в добром здравии.

— Значит, это не опасно?

— Скорее всего, ничего серьезного. Какой-нибудь пустяк, с которым можно будет легко справиться, как только мы поймем, в чем суть. А теперь вернемся к анализам. Когда вы сможете прийти?

— Вторник устроит? В понедельник я занят.

— Вторник подойдет как нельзя лучше, — кивнул Бентон. — А теперь становитесь на весы.

Когда Берт ушел, Бентон выглянул в пустую приемную.

— Думаю, на сегодня все, — сказал он Эми. — Отправляйтесь-ка вы домой.

Вернувшись к себе в кабинет, Бентон сел за стол и принялся заполнять историю болезни Берта Кертиса. Усталость, постоянное чувство голода, увеличение веса, мышечные боли, раздражительность — все симптомы, о которых только сегодня днем говорил Эббот. И еще Херб Андерсон. Судя по тому, что рассказала Хелен, у него все то же самое, что и у Берта. Эти двое и еще Тед Браун.

Что за чертовщина? Эббот сказал — «эпидемия». Но неужели три человека на не такой уж маленький город — это уже эпидемия? Однако Бентон отдавал себе отчет в том, что если пороется в историях болезней, то список, вероятно, пополнится.

В кабинете было тихо. Эми ушла, и он остался совершенно один.

С улицы донесся оглушительный рев несущегося мотоцикла. Небось, молодой Тейлор развлекается, подумал он. Когда-нибудь этот парень свернет себе шею. Его уже дважды приходилось штопать, но если он будет продолжать в том же духе, в один прекрасный день врач ему больше не понадобится. Впрочем, уговаривал себя Бентон, это уже не его забота, вернее, не должно быть его заботой. Но самое ужасное, что он не мог не беспокоиться.

Он беспокоился, слишком беспокоился обо всех в этом глупом маленьком городишке. Каким, интересно, загадочным образом человек ухитряется с годами привязаться к целому городу, взвалить все его заботы на свои плечи? Неужто то же самое происходит и с другими стареющими докторами в других маленьких городишках?

Бентон сдвинул историю болезни Берта в сторону и положил ручку рядом с ней.

Он обвел глазами комнату, переводя взгляд с одного предмета на другой, как будто впервые видел их и пытался запечатлеть в своей памяти. Большинство вещей находились здесь всегда, но он до сих пор не обращал внимания на обстановку, в которой жил и работал долгие годы. Он был слишком занят, слишком занят и озабочен, чтобы замечать детали. Диплом в рамке, с гордостью повешенный на стену много лет назад и уже изрядно засиженный мухами; выцветший и обтрепавшийся ковер на полу (в один прекрасный день, Бог ему свидетель, когда будут деньги, он сменит ковер на новый); обшарпанные весы, придвинутые к стенке, раковина и таз, шкаф, где хранились все образцы, присланные фармацевтическими компаниями для выдачи пациентам (а таких насчитывалось немало), которые не могли позволить себе купить лекарство в аптеке. Не такой кабинет, какой мог быть у врача в большом городе, но такой, какой был у него: кабинет, одновременно служивший и смотровой и процедурной, — визитная карточка семейного врача, вечно стесненного в средствах, не решающегося послать счет, который может обременить и без того небогатых пациентов, пытающегося лечить нуждающихся в консультации специалистов, но не имеющих средств, чтобы оплатить их услуги.

Он стареет, сказал он себе, пока что он еще не слишком стар, но дело к тому идет. Лицо его покрывают морщины, а в волосах уже пробивается седина. Настанет день, когда придется взять в помощь доктора помоложе, который, надо надеяться, сможет вести его практику, когда он сам вынужден будет удалиться на покой. Но пока он всеми правдами и неправдами увиливал от этого. Ему — он отдавал себе в этом отчет — не хотелось лишаться положения единственного врача в городе, хотя он и понимал, что люди вряд ли примут того, кого он возьмет к себе в помощники. Долго-долго еще они не будут принимать никого, кроме него. Пациенты будут отказываться идти к новому врачу и предпочтут дожидаться старого дока. Пройдут годы, прежде чем он сможет передать преемнику сколько-нибудь заметную долю своих пациентов.

У доктора Германа Смита из Спринг-Вэлли есть сын, который оканчивает интернатуру и скоро присоединится к отцу. С течением времени молодой док Смит будет мало-помалу замешать старого дока Смита, пока в конце концов полностью не займет отцовское место, и никаких затруднений не возникнет. Нет, затруднения, разумеется, будут, но незначительные. Вот это, подумал Бентон, идеальный метод преемственности. Но у них с Харриет никогда не было сына — только дочь. Одно время он надеялся, что Эйприл захочет пойти по его стопам. Однако в этом случае тоже не обошлось бы без трудностей: вряд ли в городе благосклонно приняли бы врача-женщину. Трудностей, впрочем, не возникло, поскольку у Эйприл обнаружилась склонность к музыке и переубедить ее оказалось решительно невозможно. Да он и не пытался. Раз уж ей так хочется заниматься музыкой, пусть занимается музыкой. Сейчас она живет в Вене. Ох уж эти дети, подумал он. Им принадлежит весь мир. Сегодня в Лондоне, завтра в Париже, послезавтра в Вене, потом еще бог знает где — и никто не видит в этом ничего необычного. В годы его молодости поездка за сто миль от дома была приключением. Да, если уж на то пошло, он и сейчас редко удалялся больше чем на сто миль от города.

«Я провинциал, — подумал он, — и что в этом дурного? Человек не может объять весь мир. А если попытается, то слишком многое потеряет. Друзей, привычный уголок, теплое чувство причастности…» С тех пор