Останкинские истории (сборник) - Владимир Орлов

— Завтра и ставьте, — повторил Шубников и погасил экран.

«Ну вот, — подумал он растроганно, — порычал, посупротивился, а делает, понял…» Досада на Голушкина стала теперь казаться напрасной. Да и нужны ли ему, Шубникову, механические исполнители? Пусть рычат и ворчат, пусть спорят, пусть злятся, а потом-то поймут и сделают как свое. И Бурлакин поймет и успокоится, он — при всех своих сомнениях — верный спутник в странствиях души. И Михаил Никифорович не столь недальновиден и безнадежен, как кажется, и дядя Валя, достойный, кстати, и сочувствия, и Мардарий, и прочие останкинские и сретенские жители.

Шубников тут же предложил Бурлакину насытить Палату услуг и завтрашний модуль техникой.

— Хорошо, — сказал Бурлакин. — А бумаг здесь более не будет. И тем более урн для бумаг.

— Но… — неуверенно начал Шубников, а вспомнив о своей «Записке» и предполагаемой поучительной для людей книге, сказал категорично: — Бумаги здесь будут. Не канцелярские, а документы духа и истории. Новые цивилизации, возможно, обойдутся без бумаги. Культура же всегда пребудет с бумагой.

В воодушевлении находился теперь Шубников. Ему были нужны зрители и слушатели. Люди для него новые. Хотя бы из посетителей Палаты услуг. «Женщину тебе надо завести! — прозвучало в Шубникове. — Женщину! И скорее!..» Голос взывал к нему чужой. Не его, Шубникова, и не Бурлакина. Незнакомый был голос. И не внутренний. «Это от бессонниц», — успокоил себя Шубников.

Он пригласил на экран директора Голушкина.

— Ольгерд Денисович, — спросил Шубников, — нет ли клиентов или заказчиков, у каких была бы нужда в разговоре со мной?

— Есть пара, — сказал Голушкин. — Рвутся. Супруги Лошаки.

— Кто такие? — спросил Шубников.

— Пожилые. Бывалые. Заслуженные, — объяснил Голушкин. — На вид — воспитанные. Но с запросами.

— Приглашайте ко мне Лошаков, — сказал Шубников. — Или нет. Я сам выйду к ним. Но пусть нам никто не мешает.

Вряд ли вы помните Лошаков. А супруги Лошаки появлялись в аптеке Михаила Никифоровича, иногда и досаждали ему. Жили они вовсе не в Останкине, но молва о здешней Палате услуг, как известно, взбудоражила Москву. Они вели себя смирно, льстили Голушкину, и тот посчитал, что именно Лошаки доставят художественному руководителю удовольствие. Шубников прошел в зимний сад и уселся на скамью из черного туфа возле бассейна с ленивыми китайскими золотыми рыбами, а Лошакам предложил расположиться на туфовой же скамье напротив. Лошаки сразу же забыли о стеснительности, они уселись бы и без приглашений.

— Вот, уважаемый Виктор Александрович, не обслуживают. Наведите порядок, — сказал Лошак-муж и протянул Шубникову бумагу. Это был рецепт.

— Сандратол югославского производства по швейцарской лицензии, — объяснила Лошак-жена.

Шубников был важен, ему бы послать этих Лошаков по известным адресам, а он в великодушных раздумьях просвещенного вельможи держал рецепт перед глазами.

— У нас порядок есть, он наведен, — улыбнулся Шубников. — Но сандратола нет.

— Тогда вот эти, по списку, — заспешил Лошак и вынудил Шубникова взять новую бумажку.

На ней выстроились под номерами наглые, беспокойные медицинские слова.

— У нас и этого нет, — опять улыбнулся Шубников. — И не должно быть.

— Почему? — удивился Лошак, но так удивился, будто протестовал и гневался.

— У нас не аптека, — стал успокаивать его Шубников. — Вы зайдите в аптеки.

— Мы были во всех аптеках! — возмущенно заявила Лошак-жена. — Нам говорят: нет. Или говорят: есть аналог, но харьковского производства.

— И что же, — поинтересовался Шубников, — без сандратола по этой швейцарской лицензии вам или вашим близким грозит гибель?

— Нет! — сказали Лошаки. — Но надо иметь совесть!

Далее было сообщено, что все же есть аптеки, в которых может объявиться все, что перечислялось в списке.

— Вот вы туда и сходите, — посоветовал Шубников.

— Ха! — Лошаки смотрели на него как на идиота и бесстыжего издевателя. — В те аптеки надо быть прикрепленными!

И сейчас же последовал заказ Палате услуг прикрепить их, Лошаков, к четырем аптекам, чьи адреса и номера указывались, и еще к каким-то учреждениям, конторам, в коих, в частности, имелись грецкие орехи и ростовский рыбец.

— Это не в наших возможностях, — покачал головой Шубников.

Он растерялся. Лошаки галдели, напирали, настаивали, а он не мог найти ответных слов. В каком возрасте пребывали Лошаки, определению не поддавалось. Они были живые, с хорошими зубами, пожалуй, и не фарфоровыми, быстрые в словах и движениях. Но, возможно, Лошаки ходили в гимназию при сражениях Куропаткина. Хотя вряд ли они получили гимназическое воспитание. Высоченный Лошак седым кучерявым чубом танцора кадрили и широким сильным носом должен был скорее заслужить фамилию Лось. Дама же походила на супругу Барсука. «Я их долго не выдержу, — повторял про себя Шубников, — не выдержу».

— Раз вы объявили себя Палатой услуг, — заорал Лошак, — значит, вы наши слуги! И извольте служить!

— Неужели вы при вашем напоре, — спросил Шубников без всякого притворства, — никуда не прикрепленные?

Супруга Лошака посчитала вопрос Шубникова проломом в казанских стенах и бросила на штурм конницу:

— Да, уж прикрепите, прикрепите нас!

И в руках Шубникова оказался новый список с заявкой Палате услуг на прикрепление.

— Вот что, — сказал Шубников, заставив наконец себя встать, — Палата услуг создана для того, чтобы помочь жить людям лучше и самим стать лучше. Вы же намерены с нашей помощью жить легче. Это нехорошо. Вы и сейчас ведете себя нескромно и крикливо. Зайдите через два дня.

— Через два дня! — раскинула руки Лошак-жена.

— Через два дня, — надменно сказал Шубников. — И не ко мне. А обратитесь в седьмое окно.

Он уже не видел Лошаков и не желал помнить о них, но его догнали слова дамы Лошак:

— И что ждать от них? Если у них художник-руководитель такой плюгавый мужичонка!

«Услуги! Слуги! Извольте служить! Ах вы твари лошачьи! Не будет никаких слуг и услуг! Все отменим и прекратим!»

Немедленной отмене всего помешало появление Голушкина в кабинете.

— Две трети окулиста, — сказал Голушкин.

— Что? — не понял Шубников.

— Две трети окулиста, — сказал Голицын. — Такая заявка!

— Сейчас мне не нужны остроты!

— Да помилуйте, какие остроты! — обеспокоился Голушкин. — Такая заявка. Я и сам не знаю, что предпринять…

Оказывается, новую поликлинику в Бибиреве по штатному расписанию оделили третью окулиста, теперь главный врач просил две трети окулиста хотя бы на полтора месяца, пока не отладят штатное расписание.

— Выдайте им две трети окулиста! — приказал Шубников в раздражении.

— Да вы что, Виктор Александрович! — Брови Голушкина уползли к небу. — Откуда же я их возьму? Да и что это такое — две трети окулиста?

— Мне наплевать на то, что это такое! Выдайте, и все! Возьмите из моего резерва. Перешлите указание на Кашенкин луг!

— Слушаюсь! — сказал Голушкин испуганно и исчез.

Не упоминание ли Кашенкина луга напугало его?

«Ах вы твари! — не переставал думать Шубников о разговоре в зимнем саду. — Обнаглели! Еще и „плюгавый мужичонка!“, „извольте служить!“. Да пошло бы все в тартарары!» Он тотчас удалится в горы! В сырую, с летучими мышами келью отшельника!

Одновременно с этими соображениями являлись Шубникову и слова, извлеченные Каштановым три дня назад из мудростей Даля. Услуживать значило оказывать услуги, помощь, угождение, приносить пользу. С услугами в названии как с подачкой идиотам следовало покончить. Примеривались Шубниковым иные слова. Шире, мощнее будет — Палата Останкинских Польз. Может быть, Палата Останкинских Общественных Польз? Определение «общественных» показалось казенным, от него пахло сукном и хромовым сапогом, и Шубников решил завтра же объявить, что теперь на Цандера будет размещаться Палата Останкинских Польз.

Тем временем невдалеке от Шубникова возник скандал. Опять вынуждали угождать и служить. Скандалил закройщик Цурюков. Полчаса назад он звонил, требовал, чтобы заявку у него приняли на дому и устроили ему сейчас же низменное развлечение, а с завтрашнего утра в постель приносили кофе с ликером. Цурюкову объяснили, что он пьян, и предложили перестать куролесить. Но совершенно трезвый Цурюков прибежал на Цандера, кричал, опять требовал низменных развлечений, но без женщин, от них он устал, каких именно низменных — на это у него не хватало знаний, он полагал, что Палата услуг и сама обязана определить степень и характер его личной низменности. Шубников поначалу подумал, что Цурюков оттого, что его не пригласили на Цандера сотрудничать, обиделся и выламывается. Но из слов Цурюкова выходило, что он и не унизился бы до сотрудничества с людьми, взявшимися гуталинить Останкину туфли и вытирать сопли. Шубников и прежде Цурюкова, этого наглого блондина нордического характера, считал мелочью. Он вывел его в своей «Записке», но вывел, основываясь на игре воображения. Неуважение к Цурюкову было вызвано отчасти и тем, что брюки он пошил ему отвратительные. Однако в «Записке» Шубников не объявлял Цурюкова окончательно погибшим. И вот каков оказался неблагодарный Цурюков! Два холодноглазых молодца и женщины в кимоно выдворили Цурюкова, тот кричал, что происходит обман и крушение иллюзий, и просил освободить его из лап опричников и опричниц.