Зарождение добровольческой армии - Сергей Волков

Юнкер–машинист нашей батареи Р. сам прицепил вагон с ранеными к какому‑то паровозу, стоявшему на путях у станции Кизитеринка, и повел этот вагон в город Новочеркасск. Здесь я опять пришел в себя. Ввели меня в помещение вокзала, где я увидал нескольких дам–патронесс. Одна из них, госпожа Мягкова, проявила особое участие к раненым юнкерам нашей батареи. Юнкер, впоследствии штабс–капитан, Иссов Валентин женился потом на одной из дочерей госпожи М. Юнкер Р. повез меня, опять находившегося в полубессознательном состоянии, в лазарет близ какого‑то базара.

Лазарет в Новочеркасске

С вокзала в Новочеркасске я, юнкер–артиллерист Николай Прюц, раненный в бою под Кизитеринкой 27 ноября 1917 года, был в полубессознательном состоянии перевезен ночью юнкером–артиллеристом, тоже нашей батареи (роты) Анатолием Раскиным в какой‑то бывший лазарет, находившийся у одного базара. Потом я узнал, что меня, как раненного в голову, считали как будто уже безнадежным и просто положили в пустой лазарет. Здесь я лежал всю ночь без медицинской помощи.

На следующее утро появился молодой врач, осмотрел и перевязал мою рану. Появилась также одна пожилая сестра милосердия, очень серьезная, милая дама. Она проявляла исключительную заботу о раненых. У меня остались о ней наилучшие воспоминания. Позже, по выздоровлении, мы — юнкер Сергей С. и я — случайно встретились с нею на вокзале в Ростове. Она нас хорошо помнила и была очень любезна. Вскоре наш небольшой лазарет наполнился ранеными. Уход был хороший, и кормили нас отлично. Одна незнакомая мне дама принесла мне однажды виноград.

В Новочеркасске в это время жила моя родная замужняя сестра. По моей просьбе наша симпатичная пожилая сестра милосердия пошла к моей сестре и сообщила ей, что я лежу в лазарете раненый. Посещения сестры радовали меня и разнообразили мою жизнь.

Заходил к нам в лазарет капитан Шаколи Николай Александрович, бывший командир нашей батареи. Однажды капитан Шаколи пригласил меня пойти с ним в кафедральный собор, чтобы помолиться за наших павших юнкеров. В соборе стояли гробы убитых в боях и умерших от ранений. Перед гробами своих бывших воспитанников и соратников капитан Шаколи, в прошлом курсовой офицер Михайловского артиллерийского училища в Петрограде, становился на колени, горячо молился и плакал.

Жизнь в лазарете шла своим спокойным, налаженным порядком. Одно событие внесло некоторое оживление. Одного кавалериста в лазарете навещала интересная молодая девушка. Они всегда мирно, чинно, серьезно беседовали. Вскоре они обручились и, по выходе кавалериста из лазарета, повенчались. В лазарете я пролежал недели три. Здесь впервые я увидал прибывшего с Западного фронта, в черно–красной форме, командира Корниловского ударного полка генерального штаба капитана Нежинцева. Он пробыл с нами несколько дней.

Более или менее поправившись, я выписался из лазарета, чтобы вместе с моим приятелем Сергеем С., легко раненным под Кизитеринкой, поехать на Рождество через фронт в отпуск в Петроград.

Отпуск

Два приятеля из Петрограда — Николай Прюц и Сергей Сергиевский — были оба легко ранены в бою под Кизитеринкой 27 ноября 1917 года. Полежав в лазарете недели две и имея достаточно времени для размышлений, они затосковали. Приближалось Рождество, и сегодняшние вояки, вчерашние дети, захотели быть к празднику у домашней елки. Правда, до Петрограда было тысяча верст с гаком, но для молодости это не было неразрешимой проблемой.

Объединились на мысли ехать в отпуск в Петроград и явились с этой идеей к командиру батареи капитану Шаколи Николаю Александровичу.

— Как же вы поедете, когда кругом фронт? Кроме того, и раны у вас не зажили!

— Дайте нам подложные отпускные документы 39–й пехотной дивизии. А раны по дороге заживут.

Капитан Шаколи подумал и сказал:

— Придите завтра.

На следующий день капитан Шаколи, по–видимому побывавший в штабе, дал им просимые документы, но поставил условие явиться в Петрограде по ряду адресов, которые они должны были выучить наизусть, и сделать там определенные устные доклады. Дав еще ряд инструкций, Шаколи расцеловал и благословил их.

Зная, что в Петрограде был недостаток продуктов питания, они решили привезти что‑нибудь родным, то есть, просто говоря, сделаться «мешочниками» по обычаям семнадцатого года. Каждый купил копченый окорок и десять фунтов муки. В Новочеркасске сели в поезд и двинулись в неизвестность. Поезд был невероятно набит. Позже где‑то, на какой‑то станции были слышны голоса: «Вылезай, проверка будет!» — но никто и не двинулся. Постояв несколько часов, поезд пошел дальше. Было ясно — фронт того времени был пройден.

Когда на какой‑либо станции поезд очень долго стоял, то масса, изображавшая пассажиров, неистово вопила: «Крути, Гаврила!» — и тогда гордый Викжель поспешно скрывался. На одной станции произошла трогательная сцена. Стоявшая на платформе группа солдат, одетых революционно, то есть в расстегнутых шинелях, распущенного вида, окружила молодого деревенского парня–солдата, подтянутого и еще в погонах. Солдаты настойчиво, угрожающе требовали, чтобы молодой солдат снял погоны. Солдат просил не трогать его погон, говоря по–своему:

— Мамка меня еще не видела!

Ехали без особых приключений, но по дороге все больше прибавлялось мешочников. Под Москвой заградительный отряд пытался проникнуть в вагон, но солдаты — все мешочники — подняли такой рев, что заградительный отряд ретировался. В четыре дня доехали до Петрограда. Солдаты говорили, что на вокзале при выходе будет проверка. Наши приятели, зная отлично Николаевский вокзал, прямо с путей пошли к боковому выходу на Лиговку, где не было ни души.

Расстались, и каждый поехал к себе домой. Извозчики в то время еще существовали. Был поздний вечер, падал тяжелый, влажный снег. Извозчик остановился у калитки ворот дома. Когда П. подошел к калитке, она внезапно открылась, он вошел, и калитка немедленно таинственно закрылась. Оказалось, что все жильцы дома должны были по очереди нести дежурство у ворот. Как раз дежурил отец и узнал сына сквозь окошечко.

— Скорей иди домой, — шепнул он, — я приду потом.

Дома была большая радость, когда увидали его. Правда, с белой повязкой на голове, но с ногами и руками. П. привез с собой свою пробитую пулей фуражку. Зачем? Он сам не знал. Мать попросила дать ей фуражку на память. Ему это было приятно. Когда сидел в ванне, мать все ходила по коридору. Он понял и позвал ее. Для матери он не был солдатом; для нее не имело значения, что он был на полголовы выше ее; для нее он оставался самым маленьким в большой семье. Как мягко она его обтирала! Вероятно, чуяло материнское сердце, что это в последний раз!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});