Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

Александр Александрович был оригинален во всём, что бы он ни делал. Изобретательность проявлялась, например, в вопросах режима и гигиены. Он вставал с солнцем и ложился спать рано, утром обливался холодной водой, растирался своим способом, делал гимнастику, тоже собственного изобретения, дышал особенно. Всё базировалось на строгих медицинских принципах и приёмах. Применял он это ещё в прошлом (XIX) веке, когда вообще-то никто ничего подобного и не слыхал. Он и в питании был самобытным. Вегетарианец, овощи и фрукты употреблял только сырыми, чистую воду не пил, считая, что жидкости для организма достаточно во фруктах, соль вовсе не употреблял, питался преимущественно мамалыгой. Конечно, всё это было возможно при жизни на юге, в сельских условиях.

Мы убедились, что его образ жизни вполне оправдывал себя. Его жизнерадостное лицо светилось ярким румянцем, он был силён, никогда не болел, легко ходил по горам, выработав свой шаге максимальным коэффициентом полезного действия и наименьшей утомляемостью. Он пытался обучить нас своему способу ходьбы, объясняя, что главную нагрузку делает на большие пальцы ног, как ходят индейцы. На лыжах он передвигался, как-то несколько приседая, будь это на равнине или в горах. Когда приезжал к нам в Лосинку, ходил быстро и без устали. После 20–30-километрового пробега был «свеж как огурчик», тогда как мы уже «вешали язык на плечо». По скорости мы не могли его догнать, хотя ему уже было более восьмидесяти лет, а нам ещё не было тридцати! И плавал он своим особенным стиле, выигрывая при этом силу и время. Мы никогда не переставали удивляться на этого «молодого старичка».

Думаете, он ничего не изобрёл в хозяйственных делах? Скажем, хлеб им приходилось печь самим, но ни закваски, ни дрожжей в продаже не было. Так Александр Александрович ставил замешенное тесто на определенное время на солнышко, и оно буйно поднималось. Варил он всё только на пару, причём в минимальные минуты. Среди его изобретений — очень действенный способ мыть окна. Для осени у крыльца было сделано остроумное приспособление, очищающее ноги от грязи, обойти которое при входе было нельзя. Мыть полы Усов умел способом, экономящим силы, и т. д., и т. п.

Алёша привязался к Усовым с первого знакомства, и они его полюбили. Утром, только что вставши, он заявлял:

— Ну, я пошёл к дедушке.

Часа через два он возвращался с физиономией, выпачканной персиками, и волочил по земле в самой пыли гроздь винограда, которую он и поднять-то не мог, и неизменно говорил:

— Мам-Галь, сегодня это твой любимый виноград. А есть я не хочу, я уже поел у дедушки.

Море Алёша осваивал постепенно, как-то осторожно. Сначала, стоя в сторонке, внимательно всматривался в него, и неожиданно спросил:

— А морья завянет?

Мы поняли, что он хочет узнать, успокоится ли когда-нибудь прибой. Узнав, что оно никогда не успокоится, он стал осторожно ходить по воде вдоль берега, где вода была по щиколотку, при этом внимательно следил за волной, что-то думая. Попривыкнув, Алёша стал заходить поглубже и громко смеялся, когда волна обрызгивала его. Когда это надоело, он на четвереньках, тихо, с оглядкой, отполз вверх по пляжу. Сел в стороне от уреза и, притаившись, внимательно смотрел на прибой. И вдруг, громко расхохотавшись, закричал:

— Я ушёл, а морья не увидел, что я ушёл, и всё толкается!

Это продолжалось много раз и в последующие дни, как будто Алёк всё надеялся, что «морья» когда-нибудь заметит его уход.

Скоро Алёша привык к морю, стал купаться сам и заходил всё дальше, а когда волна накрывала его с головой, он только чихал и смеялся:

— Морья всё балуваит, как Юра (его товарищ в Москве).

Иногда мы на целый день уходили в горы. Александр Александрович, хорошо знавший этот край, рассказал нам про все интересные места и тропы к ним. Близкие походы мы делали с Алёшей. Он бодро шагал впереди. Но к полудню скисал, а возвращался неизменно сонный на плечах родителей.

Но в дальние прогулки мы ходили без него, тогда он оставался в домике Усовых к обоюдному удовольствию их и его.

Нас особенно привлекали дольмены в горах близ села Алексеевки, километрах в десяти от Лазаревки. Эти мегалитические сооружения поразили наше воображение. Как могли люди бронзового века совладать с этими громадными камнями, прекрасно обработать их и соорудить такие постройки?

Каждый дольмен был составлен из четырёх каменных плит весом по несколько тонн каждая — это были стены — и пятой, накрывавшей их в качестве нависающей крыши. Толщина плит достигала 40 сантиметров. В передней стене была вырезана правильная круглая дыра диаметром сантиметров 30. Я не смог пролезть в неё — плечи не пускали, но Галка так стройна и гибка, что влезла в это отверстие внутрь. Я боялся, что она так там и останется. Ведь отверстие было предназначено только для ночных прогулок душ умерших. Нет, всё благополучно.

Однажды, спускаясь с дольменовой поляны, мы набрели на заброшенный черкесский сад. Черкесы были искусными садоводами, но они ещё в прошлом веке эмигрировали в Турцию. Постройки их разрушились, но опустевшие сады продолжали плодоносить. Сады были разбросаны высоко в горах, среди дремучих лесов, и никакая организация не бралась собирать в них урожай, не говоря уже о том, чтобы за ними ухаживать.

Мы увидели старые яблони, под которыми грудами валялись гнилые и расклёванные птицами яблоки. Был конец сентября. Яблоки были крупные, прекрасного сорта. И мы выбрали несколько штук получше для Алёши. Кроме того, набрали в носовой платок фундука.

Пройдя километра два, мы вышли на дорогу. Там встретили женщин, собиравших хворост, которые, увидев наши трофеи, набросились на нас как фурии:

— Вот они, воры, грабители! Сады обирают, а нас за это на 8 лет сажают! Своему дитю нельзя яблоко принести. А эти городские здесь шастают, да яблоки уносят! Тащи их, бабы, к бригадиру! Не пущай их!

— Да позвольте, мы взяли три яблока в заброшенном саду, выбрали из падалицы. Они всё равно гниют!

— Ну и пусть гниют! Вам-то какое дело! Почему это вам можно, а нам нельзя?

Мы ничего не понимали. Явился бригадир и спокойно объяснил нам, что черкесские сады считаются государственными. Но так как их никто не эксплуатирует, то урожай каждый год погибает. Однако всем строго запрещено брать, хотя бы поднимать с земли, пускай одно яблоко, один орех. Это так же, как сбор колосков на сжатом поле, подводится под закон о хищении государственной собственности. У них в деревне за эти орехи или яблоки был ряд случаев ареста с осуждением людей на 8 лет. Понятно, что колхозницы так возбуждены и злы на нас. А он, идя навстречу трудящимся, обязан доставить нас в милицию.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});