Повести моей жизни. Том 2 - Николай Морозов

Я бессилен описать здесь, как страшны были эти сны. 

Читатель сам знает, что часто, проснувшись, совсем не понимаешь, отчего то или иное обстоятельство сновидения казалось необычно ужасным. 

«Если я буду заключен в подобной большой, центральной тюрьме, — думалось мне, — все ночи будут полны для меня такими сновидениями. И они измучат меня более, чем сама действительность». 

Я потер, как делал это всегда, шею и затылок, чтобы усилить в них кровообращение. 

— Где ты, Ксана? — сказал я непроизвольно, как часто делал, когда она отсутствовала. Я сразу вспомнил, что ее положение теперь, ночью, на улице, может быть, еще хуже моего. 

Слабое мерцание утра засветилось в окне; постепенно наступал новый день. 

Дверь загремела и отворилась. Ко мне на минуту вошел тюремщик с бритым арестантом, чтобы унести принесенное на ночь ведро. 

И вдруг через несколько минут после их ухода в конце коридора раздалось хоровое пение: «Спаси, господи, люди твоя...» 

Это было уже совсем неожиданно для меня! Ни в одной из прежних тюрем не было ничего подобного. 

«Очевидно, — сообразил я, — здесь заставляют арестантов петь православную кантату как утреннюю молитву. Но всех ли заставляют или только в общих камерах?» 

Ответа мне, конечно, не было. Вдали загремел запор, отворилась чья-то дверь, и одиночный голос крикнул: 

— Здраю желаю! 

Затем начали по очереди отворяться другие двери, приближаясь ко мне, и каждый раз раздавалось то же самое громкое восклицание. 

«Кто это обходит? Будут ли учить этому военному приветствию и меня?» — возник у меня вопрос, и я начал спешно одеваться, чтобы не застали меня в постели и не нагрубили. Несмотря на указания коридорного, я почему-то не встал во фронт против постели, а около нее самой, смотря в отворяющуюся дверь. 

Вошел высокий рябой вахмистр и, обратившись ко мне с легким поклоном, вежливо сказал, улыбаясь: 

— Здравствуйте! 

— Здравствуйте! — отвечал ему, также улыбаясь, и я. 

— Ну что, ничего вам было здесь? — спросил он, показывая на соломенный мешок. — Здесь других постелей нет. 

— Ничего! Приходилось и хуже! Я очень невзыскателен. 

— Никаких жалоб или заявлений нет? 

— Никаких. 

Он так же вежливо раскланялся и удалился. 

«Значит, здесь делают какие-то различия между заключенными», — подумал я. 

В моей камере не было ни умывальника, ни других учреждений. Я нажал железный гвоздь в стене у двери, что-то стукнуло снаружи и опустилось, а через несколько минут загремели мои запоры и коридорный сторож отворил дверь. 

— Где здесь умываются? 

— Пожалуйте напротив. 

Он повел меня кругом коридора в такую же камеру, как моя, но побольше. Там была кухонная плита с котлом внутри и двумя медными кранами для кипятка, а у второй стены торчал кран для умывания и все прочее. Он притворил слегка за мной дверь и ушел, не запирая. Я умылся и возвратился к себе. На моем столе лежал уже кусок черного хлеба, а мой чайник был наполнен кипятком. Я заварил чаю и выпил кружку с булкой и с колбасой из запаса, сделанного для меня Ксаной. Я пил и ел насильно, потому что никакого аппетита у меня не было, как и всегда при нервном возбуждении. А теперь мысль о Ксане не давала мне покоя. 

— Пожалуйте на прогулку! — сказал мне коридорный, отворяя дверь. — Вам назначено полчаса. 

Я вышел в сопровождении другого, разводящего сторожа на тюремный двор, а из него через арку прошел на другой, почти квадратный, в середине которого росло большое дерево. Дорожка для прогулки представляла собой круг значительной величины около этого дерева. Внутри были цветы и овощи, а снаружи, вплоть до окружающих зданий, — свекла и картофель, посаженные, очевидно, заключенными. Один из них, бритый, как и все, кого я здесь видел, в белых холщовых панталонах и куртке, копал уже созревший картофель и клал его в корзину, а далее ходил часовой с ружьем. За ними стояло длинное здание с высокими, как двери, решетчатыми окнами. 

«Очевидно, лазарет, — подумал я. — Ведь вот строят же для больных большие окна, значит, понимают пользу света для здоровья. А пока не заболел человек, заставляют его портить себе легкие и глаза в полутемных камерах, у которых нарочно сделаны крошечные окна под самым потолком». 

Я начал кружиться по своей дорожке под жгучими лучами солнца. 

Прошло двадцать минут. 

— Прогулка кончена! — сказал мне приведший меня разводящий, глядя на свои часы. 

Я взглянул на свои. Он несколько смутился, заметив только тут, что у меня часы не отобраны. 

— Немножко меньше получаса, — сказал он. — Но теперь праздник, и надо торопиться к службе. 

Однако я уже давно знал манеру разводящих сокращать прогулку заключенных, чтобы самим было больше свободного времени, и ничего ему не ответил. 

И вот вновь началось для меня длинное, бесконечное хождение по камере из угла в угол, четыре шага назад и четыре вперед с крутым поворотом на каблуке и с тем же неотвязным вопросом, где и как провела ночь Ксана, брошенная ночью грубым околоточным на произвол судьбы в этом незнакомом нам городе. 

И вновь стрелка часов, на которые я постоянно поглядывал, казалась мне стоящей на одном месте, так что я после каждого взгляда прикладывал циферблат к уху, чтоб убедиться, что часы еще идут. Наконец в десять часов утра вошел ко мне вновь коридорный со словами: 

— Пожалуйте на свидание! 

Я так и подпрыгнул от радости на своем месте и почти бегом бросился в коридор и дальше в приемную. Только решетчатые двери, преграждавшие мне дорогу, дали провожающему возможность догнать меня. 

Там, в приемной, была Ксана! Мы бросились обнимать друг друга, не обращая внимания на стоявшего в отдалении высокого начальника тюрьмы и его молодого помощника. 

— Где ты провела ночь? 

— Сначала бежала за тобой, бежала долго, но никакого извозчика не было. Потом сбилась с пути, и никто не мог мне указать, где тюрьма, куда тебя повезли. Я поняла, что до утра меня все равно не пустят, и пошла по направлению к пристани, но там контора была уже заперта. Я явилась в ближайшую гостиницу, просила дать мне комнату и показала свою багажную квитанцию. Она подействовала на них, и мне отвели номер. 

— Вот умница! — восклицал я, удивляясь ее находчивости. — Мне, наверно, и в голову не пришло бы сейчас же предъявить свой багажный билет, и меня не впустили бы никуда. 

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});