Земля зеленая - Андрей Упит

По лбу никто не ударил. Первое, что Андр увидел, был лист желтой бумаги в роскошной золотой раме с надписью: «Amtsbrief — Свидетельство». Внизу множество витиеватых подписей; с нижнего правого угла свисала на шелковых шнурках зеленая восковая печать, величиной с серебряный рубль. Рядом — красивая картина, но Андр не успел ее рассмотреть.

Три зеркала, высотой до потолка, украшенные стеклянными рамами, слепили глаза. Перед одним сидел какой-то господин, далеко откинув на спинку стула голову, с густо намыленным подбородком. Над ним трудился парикмахер, ловко работая подвижными пальцами. Он был в белоснежном халате, голова лысая, как у Мартыня из Личей, рыжеватые усы торчали кверху. На высоком, обитом кожей табурете сидел паренек, видный только со спины, и расчесывал медной гребенкой подвешенный к дощечке пучок длинных женских волос. Когда Калвицы, положив ношу у дверей, начали крутить в руках свои картузы, послышался голос:

— Вешалка для шляп у дверей. Повесьте и присядьте, пожалуйста.

Латышское произношение было понятным, не хуже, чем у большинства дивайских немцев. Говоривший сидел против зеркала, за столом, заваленным газетами. «Düna Zeitung» скользнула вниз, открылось полное лицо в очках, с пучками бороды по обеим сторонам подбородка. Круглый живот затянут в бархатный с крапинками жилет, по нему змеилась золотая цепочка. Конец дивана, где сидел господин, заметно вдавился.

Андр с отцом уселись на венских стульях. Толстый господин пододвинул ближе к ним кипу газет и журналов. Увидев «Балтияс вестнесис», Андр вытащил из стопы газету — оказалось, за прошлую неделю. Но читать все равно не мог; сердце не переставало колотиться, перед глазами рябили зеркала, всякие флакончики, коробочки, блестящие металлические инструменты. Андр покосился на стену — на красивой картине нарисован большой флакон, наполненный зеленой жидкостью, стеклянная пробка повязана лентой. Прочесть надпись, хотя она была выведена латинскими буквами, Андр не сумел, — должно быть, написано по-французски. На бутылке наклеена этикетка с изображением молодой девушки, лицо у нее такое же красивое, как было в свое время у Лиены, дочери Пакли-Берзиня. Андр посмотрел еще раз — сходство поразительное, только Лиена никогда не распускала волос по плечам и не втыкала в них розу…

Рыжеусый парикмахер брил подбородок своему клиенту, по временам бросал несколько слов по-немецки, не ожидая ответа, потому что собеседник не рисковал открыть рот, только мычал что-то сквозь сжатые губы. Парень в глубине комнаты сидел так, будто являл собой продолжение высокой трехногой табуретки: ни прямая спина, ни курчавый затылок не шевелились, только руки двигались, как машина, взмахивая медным гребнем. Толстый господин сложил «Düna Zeitung», снял очки и провел рукой по жидким, гладко зализанным волосам. По в одном месте волосы на затылке раздвинулись, и засверкала необычайно белая гладкая кожа — сразу стало понятно, почему он так зачесывался.

Несомненно, это был сам господин Ренц. Опытный мастер, он умел обращаться с клиентами и вступил с Калвицем в разговор. В данном случае о чем? Ну, конечно, о деревне. «Как там живется?»

Андр заметил, что глаза у отца сузились, что означало, что он насторожился, не начнет ли немец подтрунивать и не придется ли отбрить его в ответ как следует.

— Когда как, — ответил Калвиц уклончиво, еще не зная, спрашивают его всерьез или в насмешку. — Иногда лучше, иногда хуже, но в общем жить можно.

Но оказалось, что господин Ренц и не склонен подсмеиваться. Он родился и вырос в Кандаве[97] — это почти то же, что в деревне. Хорошо знал, что сейчас время уборки, и осведомился, какова нынче рожь. Ведь иногда случались поздние заморозки, могли погубить цвет, тогда урожай плохой будет.

Калвиц стал разговорчивее. Нет, нынче, как говорится, бог миловал. Даже в его лесном углу рожь отцвела хорошо.

Услыхав о лесе, толстяк совсем оживился: он очень любит лес, это его слабость. Что у них там растет, сосны или ели?

Клиент уже побрит. Усатый побрызгал на гладкое его лицо из зеленоватого флакона, как на картине, вытер полотенцем, похлопал по щекам клочком ваты, которую предварительно обмакнул в пеструю коробку. Комната наполнилась удивительно приятным запахом.

Парень, как подброшенный пружиной, соскочил с табурета, сорвал с побритого белую накидку и бросил в нижний ящик шкафчика. Когда в кресло сел Калвиц, достал с верхней полки другую, совсем свежую, и завернул в нее нового клиента.

— Вот уж настоящее мотовство, — усмехнулся Калвиц. — Прачка даром, конечно, не работает, а та была еще совсем чистая.

Усатый покачал головой, но ничего не сказал, заметив, что хозяин поднялся и хочет ответить сам.

— Так не годится, — сказал владелец парикмахерской с видимым удовольствием, — в порядочном заведении это не принято. Пусть заработок получается меньше, но мы должны беречь добрую славу фирмы.

Андру велели сесть перед другим зеркалом, чтобы папаше не пришлось его ждать. Его так же накрыли, и подмастерье приступил к работе. Теперь в зеркало Андр увидел, что этот парень хотя и выглядел довольно взрослым, но в действительности лишь вытянулся в длину. Это был загнанный подросток, с хрящеватым носом и круглыми испуганными глазами, лишенными всякой живости. Ножницы у него звякали не так ловко, как у того усатого, расческа иногда цеплялась — должно быть, привык орудовать медным гребнем, как граблями. Но это терпимо, — дома, когда стригли, Андру поддавали и не такого жару.

Господин Ренц уже не садился. Он, разговаривая, прохаживался по комнате. Андр хорошо видел его в зеркале всякий раз, как он проходил мимо. Шагов его не было слышно — на ногах мягкие ночные туфли. Руки засунул в карманы брюк, живот выпятил во всей красе, золотая цепочка ослепительно блестела на бархатном жилете. Но он не кичился своим великолепием, с восхищением говорил о лесах.

Агенскалн называют городом-садом, но что значат жалкие садики против курземских боров! За этим домом — сад, парком называется. Разве это парк! Уже второй год как в мусорную яму превратили, владелец базара замусорил и не думает вычистить. Зимой туда свозят с улиц снег, пусть тает хоть до троицы. Кругом сырость, инструменты ржавеют в парикмахерской. Домовладелец выстроил эту лачугу, где едва повернуться можно, а квартирную плату дерет без стыда и совести. «Да-а, — вздохнул он, — в деревне, где много зелени, вот там жизнь!» Он состоит в обществе охотников, каждую зиму они отправляются на охоту в Тауркалнские [98]леса. «Да-а, там-то — жизнь!»

Оба парикмахера кончили одновременно. Усатый успел сбрить отцу и бороду. Калвиц поднялся со стула, помолодев на пять лет, с припомаженными и в меру закрученными усами. Напоследок подмастерье провел Андру по голове чем-то твердым, после чего волосы как бы слиплись и будто приклеились к коже.

Усатый спросил, к кому они приехали в Агенскалн. «Что к родственникам, — это само собой понятно». Он вдруг оживился, когда упомянул Эрнестинскую улицу, но, узнав номер дома, как-то странно поежился. «Ведь это у Фрелихов!..» Он запрокинул голову и посмотрел на потолок, будто там была видна Эрнестинская улица и дом тещи Андрея Осиса. Разве он знает Фрелихов? Да, знает, очень хорошо знает… Потом круто оборвал разговор и начал энергично переставлять флакончики на стеклянной полочке, будто они самовольно переменили свои места. Хозяин успел крикнуть вслед: если у них в деревне ставят спектакли, здесь можно получить парики и грим. Дешевле, чем у Брудна, даже за переезд на пароходике через Даугаву будет уплачено.

Калвиц вышел очень довольный, в веселом настроении.

— Ну, что я говорил? Разве плохо? Голове легче стало, когда сняли лишние космы. Это тебе не Марта, иная сноровка. Только неизвестно, чем он мне усы выпачкал, кожу немного стягивает.

Андр ничего не ответил: у него волосы так склеены, картуз точно на корку надел. Знал бы, ни за что не позволил.

Дорогу по описаниям Андрея Осиса теперь легко найти. С Большой Лагерной от углового белого каменного дома, в котором лавка с картинками, надо свернуть на первую перекрестную. Отсюда до Летней не больше двадцати шагов. Середина улицы немощеная, по обеим сторонам вдоль домов настланы деревянные мостки. Тихо и пустынно.

— Осенью и весной здесь, должно быть, на лодках ездят, — пошутил Калвиц, указывая на мостки.

— Наверное, здесь никто никогда не ездит, — мрачно пробурчал в ответ Андр. На голове у него не картуз, а словно лубяная корзина надета.

С каждым шагом он чувствовал себя все отвратительнее и не замечал ничего интересного. Вдоль мостков стояли высокие деревья, только местами пробивалось солнце и бросало на землю шевелящиеся пятна. За палисадниками — двухэтажные дома, выкрашенные в зеленый, желтый или серый цвет. Перед домами и во дворах кусты акаций и сирени. На больших окнах занавески — белые и кремовые, прозрачные и плотные. На дверях или на косяках прибиты над звонками медные дощечки с именами владельцев… Спокойно и тихо, как в деревне; шум с Лагерной улицы едва доносился сюда. Жить здесь, должно быть, приятно.