Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

вменяемом состоянии? Как научиться жить без алкоголя? Тут не то что жизнь — тут мозги нужно перекраивать. Но самое страшное заключается не в этом, а в том что мне придётся перманентно быть самим собой, не подвергая свою личность химическим метаморфозам. Всю оставшуюся жизнь я буду обречённо смотреть в глаза своему Эго и буду понимать, кто я есть на самом деле. Это очень скучно. Обманывать себя можно только с помощью алкоголя или наркотиков, и другого способа нет».

Где-то через час я отправился в отель, чтобы собираться в дорогу. У самого входа стоял большой тёмно-синий «Икарус». Вокруг него толпились люди. Я подошёл ближе и понял, что это отъезжает съёмочная группа. Было много провожающих. То там то здесь в толпе мелькала седая голова Юрия Романовича Агасяна. Он пожимал на прощанье руки, улыбался, произносил обязательные в таких случаях слова, обнимал и целовал девчонок с ресепшена, подмигивал охранникам.

Я незаметно затесался в делегацию провожающих, огляделся по сторонам… У самого входа в автобус со скучающим видом стояла Лариса Литвинова, кутаясь в тёплый кардиган. Александр Валуев уже сидел в автобусе и равнодушно смотрел на этот бомонд через пыльное стекло. Мы встретились взглядами, и он отвернулся с каким-то брезгливым выражением лица. Дима Карапетян яростно тряс руку Владимиру Аркадьевичу, и при этом слегка потряхивал головой, — было совершенно ясно, что он пьян. Как мне показалось, Белогорский тоже был слегка выпивши, поскольку лицо у него было ярко-розовым, а чувственная комсомольская чёлка стояла перпендикулярно голове. Он довольно громко кричал:

— Приезжайте на следующий год! Забронируем вам лучшие номера! Организуем такую программу, что запомните на всю жизнь!

Дима кричал ему в ответ:

— Володя, золотой ты мой человек! Да куда ж нам ещё ехать, как не в «Югру»?! Лично мне здесь понравилось всё! Волшебной место! Просто волшебное!

На краю этого «звёздного парада», в десяти метрах от автобуса, стоял Андрей Григорьевич Калугин в перфорированной тени увядающей магнолии, и грязно-жёлтые листья осыпались ему под ноги. Он стоял практически на вытяжку, резко очерченный, в белой рубашке и в чёрном галстуке, в строгих солнцезащитных очках, и наведённые на брюках стрелки буквально звенели. Я махнул ему рукой, но не один мускул не дрогнул на его мужественном лице, — он прощался со своей богиней. Взять на караул! Раз-два!

Я наблюдал со стороны, как моя жена обнимается с Литвиновой и Корнеевой и как широко улыбается Карапетян, говоря ей на прощание какие-то милые глупости. А потом к ней подошёл Юрий Романович с виноватым лицом, и, в отличие от всех остальных, говорил ей что-то неформальное, что-то очень важное, потому что он ни разу не улыбнулся, как это бывает в подобных ситуациях. И выразительные армянские глаза, и чёрные сведённые брови, и плавно порхающие в воздухе ладошки — всё говорило о его озабоченности. Я не слышал, о чём они говорят, потому что беседа была приватной и они разговаривали очень тихо, но через минуту я увидел, как по ступенькам «Югры» к автобусу спускается Медведев с большой дорожной сумкой.

На нём были потёртые голубые джинсы, обтягивающие его узкие бёдра, белая ветровка с трилистником и ярко-красная бейсболка, глухо натянутая на глаза. Он шёл вразвалочку, с видом победителя, и задорная детская улыбка блуждала на его смуглом лице. Он подошёл к Елене Сергеевне и обнял её за плечи, трепетно, с уважением, а она посмотрела на него с болью, словно мать, провожающая сына на войну. Это длилось буквально секунду, и вот она уже улыбается и ему, и Агасяну самой очаровательной улыбкой на свете. Keep smiling. Keep smiling.

Медведев говорит ей что-то на прощание, и гримаса раскаяния появляется у него на лице, хотя фантом всё той же улыбки победителя блуждает где-то рядом. И вот к ним подлетают девчонки из балета, щебечут, хлопают крыльями… Андрей Варнава обнимает его и хлопает по спине на прощание.

Так постепенно начал разваливаться шоу-балет «Хаос».

Я не стал досматривать это представление и поднялся в номер. Тишина в коридорах отеля была настолько непривычной, что мне показалось, будто я оглох. Жизнь остановилась и замерло в сонной оторопи. Ещё какие-то парочки гуляли по осенним увядающим аллеям, ещё собирались какие-то люди на шведской линии, и даже микроавтобусы привозили к центральному входу каких-то постояльцев, но уже ощутимое уныние расползалось по всему побережью и было ясно, что лето закончилось и даже закончилось бабье лето, а впереди всех ждала промозглая тоскливая зима.

«Нет, надо ехать домой, — подумал я. — Хватит дурака валять. Надо работать. Надо зарабатывать. Надо жить дальше».

Я начал собираться в дорогу. Через некоторое время пришла Лена. Она закрылась в ванной и пустила воду, но я слышал, как она всхлипывает… В номере зазвонил телефон — я снял трубку и сказал: «Алло». На том конце провода молчали. «Вам кого?» — спросил я, и загадочный абонент повесил трубку. Я узнал его даже по молчанию… «Смотри-ка, прямо не терпится ему занять моё место, — подумал я, глядя на своё отражение в зеркале. — Ждёт не дождётся, когда отчалит мой вагон…»

В 17:40 мы прибыли на вокзал станции Туапсе — я, Мансурова и Калугин. Андрей сухо попрощался со мной, но рукопожатие у него было, как всегда, крепким.

— Наверно, уже не увидимся, — сказал он.

— На всё воля божья, — заметил я.

— Приедешь в Тагил — сходи в церковь… Покрестись… За тобой уже смерть ходит по пятам.

— На всё воля божья, — повторил я.

— Вот же заладил! — вспылил он и демонстративно сел в машину.

Я достал из багажника сумку и пакет с провизией. Захлопнул крышку. Мансурова молча смотрела вдаль. Она о чём-то напряжённо думала, и мне показалось, что её мысли не связаны со мной. Я слегка подтолкнул её, и мы пошли на перрон.

Погода была ясная и тёплая. С моря дул прохладный ветерок и шевелил её волосы. Я видел её чеканный профиль, старенький вокзал с белыми колоннами, бледно-голубой лоскут неба, лимонное солнце, позолоченные горные хребты, железнодорожные линии и провода, уходящие в перспективу и тающие в вечерней дымке — всё это врезалось в мою память как последние декорации нашей драмы. Я хотел спасти семью от неминуемого краха, но лишь ускорил этот процесс своим появлением. Как