Воспоминания - Андрей Сахаров

1 декабря Андрей Дмитриевич, В. А. Тихонов, Г. Х. Попов, А. Н. Мурашов и Ю. Н. Черниченко подписали соответствующее Обращение (дополнение 15; очень скоро Ю. Н. Черниченко свою подпись снял, а отсутствовавший 1 декабря Ю. Н. Афанасьев ее добавил).

8 декабря Андрей Дмитриевич выступил на похоронах С. В. Каллистратовой.

11 декабря во время проведения двухчасовой забастовки Андрей Дмитриевич выступил на митинге в ФИАНе. Затем - собрание депутатов от Академии наук, собрание депутатов-старейшин от Москвы и выступление в "Мемориале".

12 декабря Андрей Дмитриевич выступил на Съезде.

13 декабря Андрей Дмитриевич закончил эпилог к книге "Воспоминания" и предисловие к книге "Горький, Москва, далее везде".

14 декабря Андрей Дмитриевич дал интервью студии "Казахфильм" (впоследствии оно вошло в фильм "Полигон"), выступил на собрании МГД (приложение 30), составил набросок речи, с которой он собирался выступить на Съезде 15 декабря (приложение 32). Вечером умер.

Разумеется, это - всего лишь сухая и краткая хроника. Из письма Елены Георгиевны нам (когда она прочитала первоначальный проект этого дополнения): "Дополнение угнетает меня своей скудостью. Жизнь была загружена беспросветно, по 18 часов в сутки. Чего только стоило самому редактировать английский текст научной части "Воспоминаний", кончать, а где и заново писать книгу! Он кончил ее в ночь с 13 на 14 декабря! Участие в заседании Совета по космомикрофизике? Да он же после смерти Зельдовича руководил этой микрофизикой в масштабе Академии и фактически все организовал по новой! А президиум и Координационный совет Межрегиональной? А устав "Мемориала" и его нерегистрация? А амнистия афганцам? Поиск адвокатов воркутинцам?".

Е. Холмогорова

Ю. Шиханович

14

Лионская лекция

<...>В мае 1989 года в Париже проходила конференция по проблемам современной физики. Сахаров еще в начале года дал согласие на участие в ней. И физики решили, что 21 мая они будут праздновать его день рождения, на этот раз в присутствии именинника. Но Сахаров стал депутатом. И задолго до съезда навалились всякие депутатские дела: поездка в Тбилиси, потом в дивизию им. Дзержинского. Работа в Московской депутатской группе. Поездка в Сыктывкар для участия в предвыборной кампании Револьта Пименова единственный случай, когда Андрей Дмитриевич счел необходимым личное участие, а не ограничился, как во многих других случаях, отсылкой телеграммы поддержки. Ночью 19 мая он решил, что ехать во Францию (о науке уже не было речи, но и на свой день рождения) не имеет права, потому что надо участвовать во всех предсъездовских баталиях и особенно в совещании старейшин. Он, как и несколько других московских депутатов, наивно полагал тогда, что можно убедить это высокое собрание в необходимости изменить повестку дня съезда. И 21 мая вместо дня рождения и торта чуть ли не на 1000 человек, который ожидал в Париже, был митинг в Лужниках. И нежданная радость от последнего дня рождения, что мы были вечером вдвоем. Кто-то был увлечен митингом, другие полагали, что мы во Франции. Но я чувствовала себя неблагодарной и виноватой перед французами. Они так много помогали Сахарову, когда он был в Горьком. А много раньше именно в Париже был создан первый правозащитный комитет ученых, так получилось, что с моей подачи, через мою приятельницу Таню Матон, когда в сентябре 1972 года был арестован математик Юрий Шиханович. И Андрей Дмитриевич обещал, что осенью он отдаст свой долг французским коллегам.

В сентябре в Лионе проходили ежегодный конгресс французского Физического общества и в университете Клода Бернара церемония присуждения звания доктора "гонорис кауза" академику Сахарову. Вечером 27 сентября Сахаров читал публичную лекцию "Наука и свобода". Ирина Алексеевна Иловайская волновалась, что лекция у него не написана, а у нее нет текста для перевода, но Андрей сказал, что перед такой аудиторией можно говорить спокойно. После лекции был ужин а-ля фуршет. А ночью, возвратившись в гостиницу вместе с Ириной Алексеевной, мы ощутили невероятный голод. И пошли втроем искать по городу, где кормят в столь позднее время. Уже за столом, все еще переживая события дня, я сказала, что вообще-то содержание лекции не соответствует официальному названию и лучше бы ее назвать просто "Лионская лекция". Андрей сказал, что я права. Но это название так и осталось между нами тремя. И на французском языке в сборнике, который вышел уже после 14 декабря 1989 года, она называется "Наука и свобода".

Елена Боннэр

* * *

Здравствуйте! Через десять с небольшим лет закончится двадцатый век, и мы должны попытаться как-то оценить, как мы его будем называть, что в нем наиболее характерно. Конечно, на этот вопрос нет однозначного ответа.

Это был век двух мировых войн и множества так называемых "малых войн", унесших множество жизней. Это был век многих вспышек невиданного в истории геноцида. Несколько недель тому назад я вместе с пятью тысячами своих соотечественников стоял у раскрытой могилы, в которой производилось перезахоронение жертв сталинского террора. Рядом стояли представители трех церквей, и они служили заупокойную молитву. Это были православные священники, священники иудейские и священники мусульманские. Потому что среди сотен, тысяч безвинных жертв, которые там похоронены, были представители всех наций, всех религий.

И все-таки, когда мы думаем о двадцатом веке, есть одна характеристика, которая для меня кажется невероятно, необычайно важной: ХХ век - это век науки, ее величайшего рывка вперед. Развитие науки в ХХ веке проявило с огромной силой ее три основные цели, три основные особенности.

Это наука ради науки, ради познания. Наука как самоцель, отражение великого стремления человеческого разума к познанию. Это одна из тех областей человеческой деятельности, которая оправдывает само существование человека на земле.

Вторая цель науки - это ее практическое значение. Мы знаем, что именно в ХХ веке материальное производство стало основываться на науке гораздо в большей степени, чем когда бы то ни было. И в том, что мы производим, в нашем совокупном продукте значительную, может быть бЧльшую, часть составляют результаты науки. Это мы подразумеваем, когда говорим, что наука стала материальной производительной силой.

И, наконец, третья цель науки - некое единство, цементирующее человечество. Эти все три цели, все три особенности тесно переплетены между собой.

Наш обезьяноподобный предок, вероятно, был очень любопытным существом. Он отворачивал, поднимал камушки, которые лежали у него под ногами; он это делал по инстинкту любопытства, но то и дело находил под камушками червячков и жучков, служивших ему пищей. Из любопытства выросла фундаментальная наука. Она по-прежнему приносит нам плоды практические, часто неожиданные для нас.

Наука основывается на единых законах, единых понятиях, и в этом основа ее интернациональности. И хотя, как все живое, наука тоже противоречива в своих последствиях, но все-таки именно это объединяющее значение науки является главным. И именно общие законы природы и общества - те, которые даются фундаментальной наукой, - являются наиболее универсальными; значит, они больше всего должны нас сближать.

Что произошло в фундаментальной науке?

На грани века представлялось, что основные законы физики уже установлены, остается только их как-то математически применять, и только небольшие облачка были на этом, казалось бы, ясном горизонте. Но мы теперь знаем, что из этих облачков выросли революционные изменения в фундаментальной науке о природе. Мы поняли, что та картина мира, которая восходит к Галилею и Ньютону, это только поверхностная часть реальности. А более фундаментальные законы гораздо абстрактней и глубже по своей природе и в то же время отличаются великолепной математической простотой. Эйнштейн не верил, что Бог играет в кости, но теперь мы, большинство физиков, уверены, что на самом деле законы природы носят вероятностный характер. Причем не просто потому, что мы не точно что-то знаем о природе или не точно умеем подсчитать, а потому, что эта вероятностная трактовка заложена в самой природе вещей.

Мы теперь знаем, что пространство и время объединены в единую геометрическую структуру. Это один из первых прорывов в новую физику, связанный с именами таких ученых, как Лоренц, Пуанкаре, Эйнштейн, и многих других. Но Эйнштейн, и это не случайно, стал как бы воплощением духа и новой физики, и нового отношения физики к обществу. У Эйнштейна в его высказываниях, в его письмах очень часто встречается такая параллель: Бог природа. Это отражение его мышления и мышления очень многих людей науки. В период Возрождения, в ХVIII, в ХIХ веках казалось, что религиозное мышление и научное мышление противопоставляются друг другу, как бы взаимно друг друга исключают. Это противопоставление было исторически оправданным, оно отражало определенный период развития общества. Но я думаю, что оно все-таки имеет какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания. Мое глубокое ощущение (даже не убеждение - слово "убеждение" тут, наверно, неправильно) - существования в природе какого-то внутреннего смысла, в природе в целом. Я говорю тут о вещах интимных, глубоких, но когда речь идет о подведении итогов и о том, что ты хочешь передать людям, то говорить об этом тоже необходимо. И это ощущение, может быть, больше всего питается той картиной мира, которая открылась перед людьми в ХХ веке.