Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

перевел взгляд на генерала Сахарова.

— Отныне войско наше следует именовать каппелевским,—■ предложил тот, помолчав немного. — Имя генерала Каппеля — символ нашей непреклонности и презрения к смерти. Но вы, ваше превосходительство, тяжело больны и не в состоянии командовать. Назначьте себе преемника, — сказал Сахаров,— Я не согласен, что надо непременно уходить в Забайкалье. Мы освободим Александра Васильевича и дадим бой красным западнее Иркутска. Ни шагу за Байкал, ваше превосходительство!— решительным тоном закончил он.

Каппель тоскливо подумал: «Кого же мне назначить своим преемником? Войцеховского? Сахарова? Последнего не зря прозвали бетонной головой. Он храбр, но туп, а Войцеховский хитер и коварен, как гиена. И оба они ничего не смыслят в политике».

— Политические формулы большевиков о мире, о земле вытеснили наши представления о свободе, о демократии,— заговорил Каппель снова. — Еще недавно мы смеялись над призраком коммунизма. Напрасно смеялись, надо было энергично бороться, а мы больше злобствовали. Мы позвали на помощь иностранцев и оттолкнули от себя русских. В этом ошибка не. только адмирала Колчака, но и моя и ваша! Я не знаю, как исправляются непоправимые ошибки. Словами? Пулями? Не знаю! Но если нам суждено уйти в небытие, то надо уходить, ни о чем не сожалея, ни в чем не раскаиваясь. Неудачники любят говорить, что их оправдывает история, я не верю, в ее справедливость. Историю пишут победители. Единственное осталось у нас решение: спешить на помощь адмиралу Колчаку, собраться в Иркутске с силами и вновь двинуться в Россию. На случай моей смерти командующим армией назначаю генерала Войцеховского, — решил Каппель в самое последнее мгновение.

Короткая речь утомила Каппеля, он уже не мог сидеть. Его перенесли на кровать, укрыли тулупом. Военный совет оборвался, командиры разошлись. У постели больного задержался только полковник Юрьев. С бесцеремонной уверенностью артиста в своей обаятельности и нужности он сказал:

— Какой роковой человек Колчак! Ах, какой роковой человек! Пермь, Уфа, Сарапул, Воткинск, Ижевск лежали у наших ног. И все напрасно!

— Наши ошибки послужат уроком для потомков, — вяло возразил Каппель.

— Потомки больше будут вспоминать, как шли в психические атаки солдаты вашего превосходительства. Шли с развернутыми знаменами, под гром военных оркестров. О, черт возьми, почему я не погиб в такой атаке! Тогда хоть мажорно пели трубы, а теперь слышен только волчий вой. — И Юрьев яростно сплюнул.

Каппель прикрыл веки — ему было больно смотреть сквозь дымное пламя плошки на Юрьева.

Мысль о напрасных победах не оставляла Каппеля. Было страшно сознавать теперь ненужность той борьбы, которую он вел здесь, в Сибири. Зря, видно, надеялся,, что от победы белой идей может прерваться ход революции. Два года сражался Каппель против красных, и вот он умирает, побежденный, хотя и несломленный. Свербит в бедре пулевая рана, ноют обмороженные ноги, не достает воздуха воспаленным легким.

Каппель открыл глаза. Юрьев стоял перед ним в по'зе устремленного куда-то жизнелюбца; все их несчастья и все беды были для него такими же отвлеченными и далекими, как звезды. Юрьева волновала лишь его личная судьба: с веселой легкостью он называл ее то синей птицей успеха, то черным вороном неудач. Даже у постели умирающего он балагурил, будто люди должны уходить на тот свет, как актеры с театральных подмостков.

— Я хочу попросить вас об одном одолжении, — сказал Каппель. — Я умру скоро. Похороните меня в тайге, подальше от злобствующих глаз.

— Мы еще погуляем на этой грешной земле! — воскликнул Юрьев, но голос его сломался, и он закончил уже бесцветным тоном: — Если так случится, то клянусь исполнить вашу просьбу.

Обвалы орудийной канонады обрушились на землю. Осколки снарядов срезали кедровые лапы; падающие деревья взметали снежные тучи. Из ледяных пробоин на реке выплескивалась вода. Зверье бежало как можно дальше от железного рева и порохового запаха.

Потом наступила стылая тишина, и каппелевцы пошли в атаку.

Чтобы задержать их продвижение, Иркутский ревком направил к станции Зима рабочие дружины. Кое-как вооруженные, плохо обученные люди столкнулись здесь с теми, кого гнали вперед отчаяние, голод и надежда пробиться в Иркутск. Каппелевцы дрались, как смертники. И они были профессионалами военного дела. Каппелевцы ворвались на станцию, убивая всех встречных. Пленных рабочих согнали на площадь, раздели всех донага, пороли шомполами и тут же убивали.

С непостижимой жестокостью каппелевцы мстили им за гибель царской империи, за свои утраченные привилегии.

— Доложите генералу Каппелю — мы победили, — сказал Войцеховский своему адъютанту.

Но тут появился полковник Юрьев.

— Его превосходительство скончался, — сказал он. — Генерал Каппель умер...

Они смотрели друг на друга в смятении, в растерянности.

— Генерал просил похоронить его где-нибудь в трущобе, чтобы никто не знал о месте его могилы.

— Нет! Нет! Заверните труп генерала в боевое знамя, и пусть Каппель сопровождает своих солдат до конца, — приказал Войцеховский.

18

На льдистом небе коченели купола Знаменского монастыря; ветер обхлестывал кресты; жалобно позванивая, они летели в снежных облаках. Белые струи скатывались со стен, сугробы росли у калитки; под крутояром на Ангаре чернела широкая прорубь.

Шурмин заметил прорубь случайно, остановился, глядя, как вспучивалась в ней и выгибалась воронеными боками вода. Еще шаг — и он угодил бы в прорубь. Торопясь и скользя, он поднялся на обледенелый обрыв.

Начинаясь у монастыря, Якутская улица вела мимо городской тюрьмы и обширного кладбища на сопке. Андрей спешил в ревком. Почти на каждом перекрестке приходилось предъявлять пропуска. Часовые выспрашивали, куда и зачем он идет.

На Большой улице остановил его очередной патруль; рабочий, прочитав в пропуске, что Шурмин начальник тюремного караула, спросил насмешливо:

— Кильчак от тебя, молокосос, не сбежал еще?

— Бежать ему уже некуда.

— У него тут дружков-приятелев — лопатой отгребай.

В первые дни февраля Андрей не выходил в город: не было свободного времени, да еще стало известно, что белые собираются освободить Колчака из тюрьмы. Пришлось заменить солдат егерского батальона, охранявшего тюрьму, надежной ра-

бочей дружиной. Шурмин сам трижды в ночь проверял караульные посты.

Иркутский ревком помещался в здании Русско-Азиатского банка. Двухэтажное каменное здание с крышей, похожей на богатырский шлем, было одним из красивейших в городе. Шурмин взбежал по парадной, с мраморными львами лестнице, остановился в приоткрытых