Граф Монте-Кристо - Александр Дюма

Ему даже показалось, что Люсьен приехал к нему движимый двойным любопытством и что половина этого чувства исходит от обитателей улицы Шоссе д'Антен. В самом деле, он, не боясь ошибиться, легко мог предположить, что г-жа Данглар, лишенная возможности увидеть собственными глазами, как живет человек, который дарит лошадей в тридцать тысяч франков и ездит в театр с невольницей, увешанной бриллиантами, поручила глазам, которым она имела обыкновение доверять, собрать кое-какие сведения о его домашней жизни.

Но граф не подал вида, что ему понятна связь этого визита Люсьена с любопытством баронессы.

— Вы часто встречаетесь с бароном Дангларом? — спросил он Альбера.

— Конечно, граф; вы же помните, что я вам говорил.

— Значит, все по-прежнему?

— Более чем когда-либо, — сказал Люсьен, — это дело решенное.

И находя, по-видимому, что он принял уже достаточное участие в разговоре, Люсьен вставил в глаз черепаховый монокль и, покусывая золотой набалдашник трости, начал обходить комнату, рассматривая оружие и картины.

— Но, судя по вашим словам, мне казалось, что окончательное решение еще не так близко, — сказал Монте-Кристо Альберу.

— Что поделаешь? Дела идут так быстро, что и не замечаешь этого; не думаешь о них, а они думают о тебе; и когда оглянешься, остается только удивляться, как далеко они зашли. Мой отец и господин Данглар вместе служили в Испании, мой отец в войсках, а господин Данглар по провиантской части. Именно там мой отец, разоренный революцией, положил начало своей недурной политической и военной карьере, а господин Данглар, никогда не обладавший достатком, — своей изумительной политической и финансовой карьере.

— В самом деле, — сказал Монте-Кристо, — я припоминаю, что господин Данглар, когда я у него был, рассказывал мне об этом. — Он взглянул на Люсьена, перелистывавшего альбом, и прибавил:

— А ведь она хорошенькая, мадемуазель Эжени! Помнится, ее зовут Эжени, не так ли?

— Очень хорошенькая, или, вернее, очень красивая, — отвечал Альбер, но я не ценитель этого рода красоты. Я недостоин!

— Вы говорите об этом, словно она уже ваша жена!

— Ох, — вздохнул Альбер, посмотрев в свою очередь, чем занят Люсьен.

— Мне кажется, — сказал Монте-Кристо, понижая голос, — что вы не очень восторженно относитесь к этому браку.

— Мадемуазель Данглар, на мой взгляд, слишком богата, это меня пугает.

— Вот так причина! — отвечал Монте-Кристо. — Разве вы сами не богаты?

— У моего отца, что-то около пятидесяти тысяч ливров годового дохода, и, когда я женюсь, он, вероятно, выделит мне тысяч десять или двенадцать.

— Конечно, это довольно скромно, — сказал граф, — особенно для Парижа, но богатство еще не все, — знатное имя и положение — в обществе тоже что-нибудь да значат. У вас знаменитое имя, великолепное общественное положение; к тому же граф де Морсер — солдат, и приятно видеть, когда неподкупность Байяра сочетается с бедностью Дюгесклена. Бескорыстие тот солнечный луч, в котором ярче всего блещет благородный меч. Я, напротив, считаю этот брак как нельзя более подходящим; мадемуазель Данглар принесет вам богатство, а вы ей — благородное имя!

Альбер задумчиво покачал головой.

— Есть еще одно обстоятельство, — сказал он.

— Признаюсь, — продолжал граф, — мне трудно понять ваше отвращение к богатой и красивой девушке.

— Знаете, — сказал Морсер, — если это можно назвать отвращением, то я не один испытываю его.

— А кто же еще? Ведь вы говорили, что ваш отец желает этого брака.

— Моя мать, а у нее зоркий и верный глаз. И вот моей матери этот брак не нравится; у нее какое-то предубеждение против Дангларов.

— Ну, это понятно, — сказал граф, слегка натянутым тоном, — графиню де Морсер, олицетворение изысканности, аристократичности, душевной тонкости, немного пугает прикосновение тяжелой и грубой плебейской руки, это естественно.

— Право, не знаю, так ли это, — отвечал Альбер, — но я знаю, что, если этот брак состоится, она будет несчастна. Уже полтора месяца назад решено было собраться, чтобы обсудить деловую сторону вопроса, но у меня начались такие мигрени…

— Подлинные? — спросил, улыбаясь, граф.

— Самые настоящие — вероятно, от страха… из-за них совещание отложили на два месяца. Вы понимаете, дело не к спеху: мне еще нет двадцати одного года, а Эжени только семнадцать, но двухмесячная отсрочка истекает на будущей неделе. Придется выполнить обязательство. Вы не можете себе представить, дорогой граф, как это меня смущает… Ах, как вы счастливы, что вы свободный человек!

— Да кто же вам мешает быть тоже свободным?

— Для моего отца было бы слишком большим разочарованием, если бы я не женился на мадемуазель Данглар.

— Ну, так женитесь на ней, — сказал граф, как-то особенно передернув плечами.

— Да, — возразил Альбер, — но для моей матери это будет уже не разочарованием, а горем.

— Тогда не женитесь, — сказал граф.

— Я подумаю, я попытаюсь; вы не откажете мне в советах, правда? Может быть, вы могли бы выручить меня? Знаете, чтобы не огорчать мою матушку, я, пожалуй, пойду на ссору с отцом.

Монте-Кристо отвернулся; он казался взволнованным.

— Чем это вы занимаетесь, — обратился он к Дебрэ, который сидел в глубоком кресле на другом конце гостиной, держа в правой руке карандаш, а в левой записную книжку, — срисовываете Пуссена?

— Срисовываю? Как бы не так! — спокойно отвечал тот. — Я для этого слишком люблю живопись! Нет, я делаю как раз обратное, я подсчитываю.

— Подсчитываете?

— Да, я произвожу расчеты; это косвенно касается и вас, виконт; я подсчитываю, что заработал банк Данглара на последнем повышении Гаити; в три дня акции поднялись с двухсот шести до четыреста девяти, а предусмотрительный банкир купил большую партию по двести шесть. По моим расчетам, он должен был заработать тысяч триста.

— Это еще не самое удачное его дело, — сказал Альбер, — заработал же он в этом году миллион на испанских облигациях.

— Послушайте, дорогой мой, — заметил Люсьен, — граф Монте-Кристо мог бы вам ответить вместе с итальянцами:

Danaro e santila

Meta della metai.

И это еще слишком много. Так что, когда мне рассказывают что-нибудь в этом роде, я только пожимаю плечами.

— Но ведь вы сами рассказали о Гаити, — сказал Монте-Кристо.

— Гаити — другое дело; Гаити — это биржевое экарте. Можно любить бульот, увлекаться винтом, обожать бостон и все же, наконец, остыть к ним; но экарте никогда не теряет своей прелести — это приправа. Итак, Данглар продал вчера по четыреста шесть и положил в карман триста тысяч франков; подожди он до сегодня, бумаги снова упали бы до двухсот пяти, и вместо того чтобы выиграть триста тысяч франков, он потерял бы тысяч двадцать — двадцать пять.