История упадка и крушения Римской империи [без альбома иллюстраций] - Э. Гиббон

Царствование Максима продолжалось около трех месяцев. Он уже не мог располагать своим временем, и его беспрестанно тревожили то угрызения совести, то опасения за свою жизнь, а его трон потрясали восстания солдат, народа и варварских союзников. Бракосочетание его сына Палладия со старшей дочерью покойного императора могло бы упрочить за его семейством наследственную передачу императорского достоинства; но насилие, которому была подвергнута императрица Евдокия, могло быть вызвано лишь слепым влечением к похоти или к мщенью. Его жена, бывшая причиной этих трагических событий, очень кстати для него скончалась, а вдова Валентиниана была вынуждена нарушить приличия, налагаемые трауром, и, быть может, заглушить свою непритворную скорбь, чтобы перейти в объятия самоуверенного узурпатора, которого она подозревала в убийстве своего мужа. Максим скоро оправдал эти подозрения неосторожным признанием в своем преступлении и тем навлек на себя ненависть супруги, которая вышла за него замуж против воли и никогда не забывала своего царского происхождения. С Востока Евдокия не могла ожидать никакой надежной помощи; ее отец и ее тетка Пульхерия умерли; ее мать томилась в Иерусалиме в опале и в изгнании, а скипетр Константинополя находился в руках незнакомого ей человека. Поэтому она обратила свои взоры на Карфаген, втайне стала призывать к себе на помощь царя вандалов и убедила Гензериха воспользоваться этим удобным случаем, чтобы прикрыть свои корыстолюбивые замыслы под благовидными названиями чести, справедливости и сострадания. Каковы бы ни были дарования, выказанные Максимом на подначальном посту, он оказался неспособным управлять империей, и, хотя он мог бы легко узнать о морских приготовлениях, делавшихся на африканском берегу, он ожидал в беспечном бездействии приближения врага, не делая никаких распоряжений ни для обороны, ни для ведения переговоров, ни для благовременного отступления. Когда вандалы высадились близ устья Тибра, императора внезапно пробудили из его усыпления вопли дрожавшей от страха и поставленной в безвыходное положение народной толпы. Пораженный удивлением, Максим не нашел другого средства спасения, кроме торопливого бегства, и посоветовал сенаторам последовать примеру их государя. Но лишь только Максим показался на улицах, на него посыпался град каменьев; один римский или бургундский солдат заявил притязание на то, что ему принадлежит честь нанесения первой раны; искалеченный труп императора был с позором брошен в Тибр; жители Рима радовались тому, что подвергли заслуженному наказанию виновника общественных бедствий, а служители Евдокии выказали свое усердие в отмщении за свою госпожу.

На третий день после этой суматохи Гензерих смело выступил из порта Остии и подошел к воротам беззащитного города. Вместо римского юношества, готового вступить в борьбу с неприятелем, из городских ворот вышла безоружная и внушительная процессия, в которой участвовал епископ вместе с подчиненным ему духовенством. Бесстрашие Льва, его авторитет и красноречие еще раз смягчили свирепость варварского завоевателя; царь вандалов обещал, что будет щадить безоружную толпу, что запретит поджигать дома и не позволит подвергать пленников пытке, и хотя эти приказания не были даны вполне серьезно и не исполнялись в точности, все-таки заступничество Льва покрыло его славой и было в некоторой мере полезно для его отечества; тем не менее Рим и его жители сделались жертвами бесчинства вандалов и мавров, которые, удовлетворяя свои страсти, отомстили за старые унижения, вынесенные Карфагеном. Грабеж продолжался четырнадцать дней и ночей, и все, что было ценного в руках общественных учреждений и частных людей, все сокровища как духовенства, так и мирян были тщательно перенесены на Гензериховы корабли. В числе добычи находились драгоценные украшения двух храмов, или, вернее, двух религий, представлявшие достопамятный пример того, каким превратностям подвергается судьба всего: и человеческого, и божественного. Со времени уничтожения язычества Капитолий утратил свою святость и оставался в пренебрежении, но к статуям богов и героев все еще относились с уважением, и великолепная из позолоченной бронзы крыша уцелела для того, чтобы перейти в хищнические руки Гензериха. Священные орудия еврейского богослужения, золотой стол и золотые с семью рожками подсвечники, которые были сделаны по данному самим Богом указанию и были поставлены в храмовом святилище, были с хвастовством выставлены напоказ во время торжественного въезда Тита в Рим. Они были впоследствии перенесены в храм Мира, а по прошествии четырехсот лет эта вывезенная из Иерусалима добыча была отправлена из Рима в Карфаген по распоряжению варвара, который вел свое происхождение с берегов Балтийского моря. Эти древние памятники могли возбуждать как любостяжание, так и любознательность. Но христианские церкви, обогащенные и украшенные преобладавшим в ту пору суеверием, представляли более обильную добычу для святотатства, а благочестивая щедрость папы Льва, расплавившего подаренные Константином шесть серебряных сосудов, в каждом из которых было сто фунтов весу, служит доказательством того, как велики были потери, которые он старался загладить. В течение сорока пяти лет, истекших со времени нашествия готов, в Риме в некоторой мере ожила прежняя пышность и роскошь, и нелегко было обмануть или удовлетворить жадность завоевателя, у которого было достаточно досуга, чтобы обирать столицу, и достаточно кораблей, чтобы увезти награбленную добычу. Украшения императорского дворца, великолепная императорская мебель и гардероб, буфеты, наполненные посудой из цельного золота и серебра, — все это сваливалось в кучу с неразборчивой жадностью; стоимость награбленного золота и серебра доходила до нескольких тысяч талантов; тем не менее варвары с усердием переносили на свои корабли даже медь и бронзу. Сама Евдокия, вышедшая навстречу к своему другу и освободителю, скоро стала оплакивать неблагоразумие своего поведения. У нее грубо отобрали ее драгоценные каменья, и несчастная императрица вместе с двумя дочерьми — единственными оставшимися в живых потомками великого Феодосия — была вынуждена следовать в качестве пленницы за надменным вандалом, который немедленно пустился в обратный путь и после благополучного плавания возвратился в карфагенский порт. Несколько тысяч римлян обоего пола, от которых можно было ожидать какой-нибудь пользы или удовольствия, были против воли увезены на кораблях Гензериха, а их бедственное положение еще ухудшалось от бесчеловечия варваров, которые при распределении пленников разлучали жен с мужьями и детей с родителями. Благотворительность Карфагенского епископа Деограция была их единственным утешением и подпорой. Он великодушно распродал золотую и серебряную церковную посуду для того, чтобы иных выкупить из плена, иным облегчить их рабское положение и оказать помощь в нуждах и болезнях многочисленных пленников, здоровье которых сильно пострадало от лишений, вынесенных во время переезда из Италии в Африку. По его приказанию две просторные церкви были обращены в госпитали: больные были размещены на удобных постелях и в избытке снабжены пищей и медикаментами, а престарелый епископ посещал их и днем и ночью с таким усердием, которое было выше его физических сил, и с таким деликатным вниманием, которое еще увеличивало цену его услуг. Пусть сравнят эту сцену с тем, что происходило на поле битвы при Каннах, и пусть делают выбор между Ганнибалом и преемником Св. Киприана.

Император Авит

Смерть Аэция и Валентиниана ослабила узы, державшие галльских варваров в покое и повиновении. Морское побережье стали опустошать саксы; алеманны и франки подвинулись от Рейна к Сене, а честолюбивые готы, по-видимому, помышляли о более обширных и более прочных завоеваниях. Император Максим сделал такой благоразумный выбор главнокомандующего, который слагал с него самого бремя забот об этих отдаленных провинциях: оставив без внимания настоятельные увещания своих друзей, он внял голосу молвы и вверил иностранцу главное начальство над военными силами в Галлии. Этот иностранец по имени Авит, так щедро вознагражденный за свои личные достоинства, происходил из богатой и почтенной семьи из Овернского диоцеза. Смуты того времени заставили его брать на себя с одинаковым усердием и гражданские, и военные должности, и неутомимый юноша совмещал занятия литературой и юриспруденцией с упражнениями воина и охотника. Тридцать лет своей жизни он с честью провел на государственной службе; он выказывал свои дарования то на войне, то в ведении мирных переговоров, и после того, как этот солдат Аэция исполнил в качестве посла несколько важных дипломатических поручений, он был возведен в звание преторианского префекта Галлии. Потому ли, что заслуги Авита возбуждали зависть, или потому, что он по скромности характера пожелал насладиться покоем, он удалился в свое имение, находившееся в окрестностях Клермона. Широкий поток, выходивший из гор и круто падавший вниз шумными и пенившимися каскадами, изливал свои воды в озеро, имевшее около двух миль в длину, а вилла была живописно расположена на краю озера. Бани, портики, летние и зимние апартаменты были приспособлены к требованиям удобства и пользы, а окружающая местность представляла разнообразное зрелище лесов, пастбищ и лугов. В то время как Авит жил в этом уединении, проводя свое время в чтении, в деревенских развлечениях, в земледельческих занятиях и в обществе друзей, он получил императорскую грамоту, назначавшую его главным начальником кавалерии и пехоты в Галлии, Лишь только он вступил в командование армией, варвары прекратили свои опустошения, и, каковы бы ни были средства, к которым он прибегал, каковы бы ни были уступки, которые он нашелся вынужденным сделать, население стало наслаждаться внутренним спокойствием. Но судьба Галлии была в руках визиготов, и римский военачальник, заботившийся не столько о своем личном достоинстве, сколько об общей пользе, не счел унизительным для себя посетить Тулузу в качестве посла. Царь готов Теодорих принял его с любезным гостеприимством; но, в то время как Авит закладывал фундамент для прочного союза с этой могущественной нацией, он был поражен известием, что император Максим убит и что Рим разграблен вандалами. Вакантный престол, на который он мог бы вступить без преступления и без опасности, расшевелил его честолюбие, а визиготы охотно согласились поддерживать его притязания своим могущественным влиянием. Им нравилась личность Авита, они уважали его добродетели и не были равнодушны как к пользе, так и к чести, которую им доставило бы назначение западного императора. Приближалось то время, когда в Арле открывалось собрание представителей от семи провинций; на их совещание, быть может, повлияло присутствие Теодориха и его воинственных братьев, но их выбор естественным образом должен был пасть на самого знатного из их соотечественников. После приличного сопротивления Авит принял императорскую диадему от представителей Галлии, и его избрание было одобрено и варварами, и провинциальными жителями. Восточный император Маркиан дал согласие, о котором его просили, но сенат, Рим и Италия хотя и были унижены в своей гордости недавними бедствиями, однако не без тайного ропота преклонились перед самонадеянностью галльского узурпатора.