Чтоб знали! Избранное (сборник) - Михаил Армалинский

Родина, скорее всего, это место, где прошло твоё детство, которое может и совпасть с местом твоего рождения. Факт рождения в некоем месте не делает это место твоей родиной. В зависимости от оседлого или кочевого образа жизни, родиной, местами твоего детства могут быть многие города в различных странах или эти места могут исчерпываться одной деревенской улицей. Для меня родина – это несколько районов Ленинграда.

Советское определение «родина – это страна, в которой человек родился» как бы говорит: мне дела нет, какой город или деревню ты считаешь для себя родиной, – главное, чтобы они были в пределах государственной границы СССР. А чтобы не было путаницы, ввели прописку, и государственное отношение к родине исчерпывается советским кредо: «родина – это там, где ты прописан».

Но правильно ли называть родиной город, улицу, дом? А что, если городок, где ты родился и жил всю жизнь, затопили под водохранилище? Значит ли это, что ты лишился родины? Нет, ты всегда будешь носить её в памяти. И она будет с тобой до тех пор, пока ты жив. Из этого хочется вывести ещё одно определение родины. Родина – это память о местах, где проходило твоё детство. Места эти могут уже давно не существовать или ты от этих мест находишься далеко, но родину ты всегда носишь с собой.

Если родина не обязательно является материальным объектом, а может быть памятью об уже несуществующем, то чего нам недостаёт, по чему мы тоскуем, когда оказываемся на чужбине? Мы тоскуем по языковому общению, по друзьям и родственникам, по чувствам и обстановке детства и юности, по местности, в которой мы жили молодыми.

Наблюдается закономерность, что чем менее успехов и удач приходится на твою долю в стране эмиграции, тем сильнее тоска по родине, тем сильнее хочешь спрятаться в прошлое, в детство, полное беззаботности и необъятного будущего. Эмигранты тянутся на родину, не когда родине плохо, а когда плохо им.

Мы, эмигранты, стараемся восполнить и, по возможности, с лихвой то, чего нам не хватало в СССР. Мы стараемся стать богаче, свободнее, эрудированнее. Большинству это удаётся. Но нам не удастся стать моложе. А не является ли тоска по родине тоской по детству и юности?

Известно также, что память наша не объективна, а избирательна. Память влюблена в прошлое, и поэтому в нём наиболее отчётливо ей видится прекрасное. Тоскуя по родине, мы не тоскуем по голоду, унижению, притеснению, даже если они и были частью нашей родины. Добросердечие памяти доходит подчас и до того, что многие эмигранты тоскуют по сильной власти, которая представляется желанной издали, но из-за которой мы, в конечном счёте, эмигрировали.

Предположим, что все твои родственники и близкие друзья эмигрировали вместе с тобой, а дом и улица, где ты жил, разрушены и на их месте громоздятся новостройки, что тогда остаётся от родины? О чём мы продолжаем грустить? И тут становится уместно сказать, что родина – это нечто большее, чем дом или улица, где ты родился, это культура, образ жизни, язык, история.

Но разве мы лишены их в эмиграции?

Я, к примеру, только за рубежом России узнал её истинную, а не подтасованную историю, то есть ощущение и понимание русской истории пришло ко мне не на родине, а в Америке.

В Америке, а не в России я познакомился с той значительной частью русской литературы и философии, которая на родине подавлялась и уничтожалась.

Только вне России я до конца понял истинную цену советскому образу жизни, который можно назвать лишь прообразом жизни. Америка позволила мне увидеть советскую жизнь в сравнении, со стороны, и тем самым проникнуть в суть советской ментальности.

Только вне голодной России мне удалось вкусить прелесть русской кухни и «кухонные прелести» других прозябающих в СССР национальностей. Я увидел американские гастрономы вместо советских «кастрономов». Это значит, что Америка открыла мне существенную пищевую часть культуры родины. В нынешние времена если в России встречают хлебом-солью, то это вовсе не из-за гостеприимства, а потому что больше нечем.

Та прекрасная часть русской культуры, включающая музыку и литературу, живопись и балет, славно существует вне России, на Западе, и тосковать по ней не приходится, а повсеместная ложь, подлость и дикарство, которые составляют другую часть русской «культуры», – это та часть родины, к которой я не испытываю ни любви, ни привязанности и от которой я стараюсь изо всех сил сторониться как в себе самом, так и в своих соотечественниках.

Из всего этого можно сделать важный вывод, что истинная русская культура вовсе не обязательно должна селиться и жить в пределах СССР, или, иными словами, то, что ощущается людьми как родина, существует вне зависимости от территории. И если какой-либо эмигрант заявляет, что ему, мол, недостаёт в Америке русской культуры, то я знаю, по какой её части он соскучился.

Но только ли русская культура является составляющей моей родины? Моя жизнь в Ленинграде во многом связана не с русской культурой, а с западной. В детстве меня потряс не «Чук и Гек», а «Багдадский вор» и «Тарзан». Не «Калинка-малинка», а песни «Beaties» и «Rolling Stones» стали для меня частью родины. Не кинофильм «Оптимистическая трагедия», а «Серенада Солнечной долины» и «Безумный, безумный, безумный мир» вызывают во мне яркие воспоминания о юности. Всё это говорит лишь о том, что, приехав в Америку, я оказался не на чужбине, а на родине.

Единственное неотъемлемое, что остаётся от родины, – это язык. По языку существует постоянная тоска, но если вновь представить, что с тобой выезжают все твои родственники и близкие друзья, то и родина забирается с собой.

После того как оказывается, что всё, что пытаются именовать родиной, не вмещается в государственные границы, стараешься найти нечто, присущее исключительно тем местам, где ты провёл детство и юность. Что же делает эти места неповторимыми?

Я думаю, что сами места особой роли не играют, а их делают особенными ощущения и чувства, обострённые юностью, которые ты испытал и которые отбрасывают отсвет на всё, в окружении чего они цвели.

Советский же подход к неповторимости родины напирает на «предметную» уникальность. Вечно ущербный, а потому всегда с болезненным чувством мнимого превосходства, СССР усердно выдумывал свою неповторимость, которая должна была приковать души советских граждан к «стране развитого социализма».

Чем больше изолирован народ от народов других стран, тем легче его настроить против других народов, тем глубже он погружается в иллюзию незаменимости родины при помощи разжигания патриотизма. Что же касается изоляции, то советский народ до недавнего времени достигал в этом поистине мирового превосходства.

Патриотизм, любовь к родине особенно обостряются во время войны, недаром Советская власть всегда заклинала свой народ, что идёт идеологическая война с капитализмом, рассчитывая таким образом поддерживать накал патриотизма. Уместно будет вспомнить, что Ленин в своё время делал всё, чтобы его родина проиграла войну Германии во имя лучшей жизни для народа, то есть он похерил патриотизм во имя коммунизма. Так что коммунистическому правительству приходится решать, держать ли свой народ на жвачке патриотизма или позволить ему пастись свободнее, разрешив мычать и расширив рацион информационного питания.

Русский патриотизм обязан своим патологическим ростом не доброму чувству к родине, а ненавистью к другим народам, которая насаждается тоталитарным правительством. Осуществляется это с помощью подавления желания и ограничений возможности объективно сравнить свою страну с другими странами.

Для создания иллюзии незаменимости России придумывают необыкновенные свойства, якобы присущие ей одной. Например, бедную берёзку в СССР обзывают русской и делают уникальным символом страны, будто она – утконос, живущий только в Австралии, тогда как берёзами пруд пруди в других странах.

Неповторимые «необъятные просторы родины» действительно неповторимы своей нищетой и убожеством и не идут ни в какое сравнение с просторами Северной Америки.

Другая «уникальность», в которой до недавнего времени старались убедить советских жителей, это то, что Лебедев-Кумач другой такой страны не знает, «где так вольно дышит человек». Но теперь даже у вас понимают, что это не поэтическая гипербола, а просто ложь.

Мы также теперь знаем, что радио изобрёл вовсе не Попов, а Маркони, электрическую лампочку не Яблочков, а Эдисон. Советская уникальность состоит в «подражании с грехом пополам для перенесения к себе без разбора и вкуса всего, что изобретено в других странах», цитируя по-прежнему злободневного маркиза де Кюстина.

В одном Россия действительно уникальна – это в том, что она является родиной самого кровожадного строя в истории человечества. Здесь СССР побил все рекорды и теперь достойно занимает последнее место.

Обязательным смыслом советского определения родины является утверждение, что без родины человек жить не может. На это я скажу: смотря без какой родины. Россия – это такая родина, что многим удалось выжить только потому, что они бежали из неё, а тех, кто остался в ней, она погубила в лагерях. Для компартии родина означает готовность умереть за её дело, а для народа родина – это повсеместные очереди. Таким образом, через обозначение разных вещей одним и тем же словом достигается вожделенное «единение партии и народа».