О писательстве и писателях. Собрание сочинений [4] - Василий Розанов

Есть в зоологии какая-то порода «не-полнозубых». Удивительное название. У всех животных полные зубы: коренные, резцы, клыки. Но есть какие-то «не-полнозубые», должно быть, с одними клыками или с одними резцами. Тогда они не могут жевать, пережевывать. Грызут и грызут. Или — кусают и кусают. Специальность призвания и односторонность натуры. Белинский и был подобным существом, но — обобщеннее и страшнее, обобщеннее и опаснее. Он страдал неполноприродностью, он был неполно-природный человек. Так как я объясняю очень важную вещь, то не стану стесняться в названиях и употреблю дарвиновский термин «ублюдок», «неправильно рожденный человек», «с недостатком, выходящим в специальность» (например, турманы в породе голубиных). Отсюда и произошло главное в Белинском, главная историческая в нем черта — скитальчество, неудачничество, неуменье устроиться вообще жить; увы, — неумение и что-нибудь около себя строить, из себя строить. Какое-то космическое, мировое, историческое нищенство. Все это страшно важно и сыграло колоссальную историческую роль, но нельзя не сказать — роль мучительную, страдальческую и опасную. Нищим хорошо «случиться», но если так жить — то выйдет что-то дьявольское. Вот эту-то дьявольскую сторону «нищенства» Белинский и придал русским идейным скитаниям, русскому венцу и унижению, бесплодности и вечности.

«Турман! Турман! Все кувыркается» — это русский нигилизм. Это русские коммуны 60-х годов, Чернышевский, Глеб Успенский, «народники», хождения в народ.

«Полетит и перевернется в воздухе. Как мечта». Это — страдающий русский человек, «чем он ни был и как ни перевертывался». Прекрасно, мучительно, но и таково, что в конце концов возьмешь палку. «Позвольте, не может же Россия кувыркаться». Но нигилизм это требует; он говорит, что без этого нет «идеи».

«Нет идеального и идеализма», нет «русской праведности» — если не кувыркаться. Согласитесь сами, что кто родил такую мысль или, что вреднее и опаснее, такое движение, такое чувство, был в высшей степени роковым явлением. К этому-то и относятся слова Достоевского — «мрачное и тупое явление». «Наша реформация пошла криво»… «Все святые розы, святой крест, мученичество, терпение. Но нет каши, печи и возможности выспаться». Все куда-то «гонят», кто-то «гонит». «Караул: это не реформация, а разбой. Не страдальцы, а мошенники». К концу времен, к нашему времени, так и обернулось. «Нигилиста» и «идейного скитальца» не отличишь от «мошенника». «Революционеры» стали выходить в «провокаторы». «Спасители народа» — в тунеядцев и содержанцев.

А все — «турман»; все — ублюдок; все — «неполно-природный человек».

Чтобы объяснить и доказать это, всего лучше сравнить с Белинским Достоевского. Достоевский жил еще в теснейших, еще в ужаснейших жизненных тисках; он тоже был непрерывно болен; и наконец, он был за долги невольным изгнанником, беглецом с родины. Вдобавок ко всему имел мучительные страстишки, например играл в рулетку (его гениальный «Игрок», конечно, носит автобиографические черты). Вот бы уж казалось «странник», «нищий», «бездомный человек». Но «нищенство» у нас не в суме, а в душе. Достоевский во всей этой горючей обстановке, когда камни из-под ног вываливаются и человек не знает, «как завтра пройдет день», — был фундаментальнейший человек, настоящий «домохозяин». И вся его идейная борьба есть борьба за правильное русское домохозяйство. Отсюда его «Бесы», отсюда его «Дневник писателя». Отсюда его начальное, его «заповедное» — не убий, сказанное так велико и могуче в «Преступлении и наказании». Нет, по положительности строительства Достоевский не только стоит, но и выше Толстого с его «Войной и миром». Никто русскому человеку не дал столько «положительных, добрых заповедей» жизни. В чем же дело?

Достоевский был необыкновенно «полно-природный человек». Все зубы есть — «грызу, кусаю, жую». «И желудок, и все». Полный человек.

Посмотрите — у него семья. Как она въязвилась в него, и в первом даже браке, так измучившем его, — и во втором. Какие любящие письма, любящие воспоминания о первой жене; сколько в конце концов «простой и православной» заботы о детях, о семейной нужде и прочее. Как это, наконец, перешло в его идеи, все их окрасило собою, просочило собою. Об этом неловко говорить, это слишком интимно для личности Достоевского: но кто знает Достоевского, тот увидит везде, что нити его идейности растут в огромном числе из чувства семьи (слова о «земле»: «целуй эту землю», «что есть Богородица? Мыслю так, что Богородица есть Мать-сыра-земля» и т. д.). Весь образ старца Зосимы — характерно семейный образ, отнюдь не аскетическо-монашеский. Таким образом, этот игрок на рулетке на самом деле есть «корневик» русской семьи. Что же такое семьянин-Белинский и как отразилось это в его идеях и писаниях? Смешно спрашивать. Белинский положил начало этим будущим интеллигентным семьям, где есть собственно со-дружество и со-работничество двух, есть любовь (не долгая), роман, идейные разговоры, идейная связь, — и никакого решительно «дома» и «семьи». Полу-женаты, как есть «не полнозубые». Какое-то полубрачие, а не брак. Что-то «начавшееся», а не кончившееся. Отсюда глубокое непонимание и всегдашнее непонимание Белинским — быта, бытовой жизни, обыкновенной жизни, простой жизни, «нашей жизни». «Бродяга, а не сельчанин, — основатель исторического побродимства». «Жить не умею, а брожу. Стоять не могу, а все хожу». Движение. Perpetuum mobile. Историческая судьба и fatum. Следите же дальше. Горький гениально разъяснил происхождение слова «народ»: «род ложится на род, опять — на род, еще — на род: и бесчисленные пласты образуют народ». Отлично. Превосходно. Истинно. И без «столбика поколений» нет народа, т. е. без сильного родового в себе чувства — нельзя почувствовать и понять народа. Отсюда: Достоевский гениально понял народ русский, стал «народником», основал даже особенное понятие и ввел его в литературу: «почвенник», «почвенность». Это то же самое, что «Богородица есть Мать-сыра-земля». Вот его чувство. Чувство земли своей, земли русской — как священной. Вот откуда и у русских прозвище «Святая Русь». Это совершенно термин Достоевского, чувство его, понимание его. Т. е. Достоевский, человек XIX века, интеллигент XIX века, совершенно слился в ощущении Руси с древнейшими ее насельниками, жившими еще рядом с половцами и начавшими именовать свою землю «Святою Русью». Тут и православие, тут и язычество. И — христианская Божия Матерь, и — каменные бабы киевских времен. «Всего есть, всячинка», как вообще в быту. Ну, а Белинский? Да он естественно и вышел в социализм, в кооперацию, т. е. в характерно неродовое, в характерно антинародное, антинациональное, космополитическое чувство и представление истории и жизни. «Социализм был на роду написан» Белинскому, — он уже в колыбельку материнскую лег «социалистом», ибо для него «мать» была просто «кормилицею», а отеческии дом — «папашиной квартирой». Эти вещи всегда суть врожденные, с колыбельки, и «социалистами» люди так же рождаются, как поэтами, как нищими, а с другой стороны, — как «домовиками», «семьеведами», «родичами». Куда же было деваться идейно и строительно Белинскому, как не в социализм? Ведь для него не было русского «род-народ», «народ». Отсюда — полное непонимание Белинским народной, простонародной жизни, деревенской жизни, сельской жизни. Для него были только «комнаты» и «разговоры». Отсюда — неприязнь к нему Толстого, вероятно, — удивление и антипатия. «Бог знает, что за человек: целого бока нет. Не чувствует коня в поле, коровы в коровнике, собаки на охоте. Только и чувствует своих студентов и профессоров, свою редакцию и свой журнал. Для него есть только читатели, а людей для него вовсе нет. Есть споры об эстетических оценках поэтов, о новых выходящих книгах, о философии Гегеля, о Николаевской железной дороге, на которую во время постройки он выходил посмотреть, как на отдел русского прогресса и на знак сближения нашего с Европой, отнюдь без удовольствия самому поехать и особенно выпить чайку в буфете. Никакого — быта, никакой — жизни. Теоретик и «мертвый человек». Вот вероятный приговор, вот вероятное ощущение творца «Войны и мира», «Детства и отрочества» и «Казаков».

Белинский был «Ученик» и «Учитель», и этим исчерпывалось его существо. Он был «вечный писатель статей», и только. Отсюда: совершенное отсутствие в нем чувства России, отсутствие чувства русской истории, кроме книжного (отнюдь не делового), кроме восторга перед преобразованиями Петра, и то лишь в смысле «окна в Европу», без интереса к тому, кто будет в него смотреть и что из этого смотрения выйдет. Отсюда какая-то бесплодность и риторичность самого его западничества; словом, отсюда «уже поглядывает в окошечко» Родичев и даже издали Винавер и Гессен. «Вся утробушка русская тут». Достоевский и сказал: «Смрад, тупость».