Живой Журнал. Публикации 2008 - Владимир Сергеевич Березин

нас встречается меньше. А как раз исполнение обязанностей приводит к победе… Чёрт! Чёрт! Не об этом — вообще… Вообще, Серго Михайлович, забудьте, что вы видели — это всё не должно вас смущать. Восемь транспортов и танкер — это хорошая цена.

Уже выла вдали, приближаясь с юга, летающая лодка, и Коколия вдруг понял, что всё закончилось для него благополучно. Сейчас он полетит на юг, пересаживаясь с одного самолёта на другой, а потом окажется в своём городе, где ночи теплы и коротки даже зимой. Только надо выбрать какого-нибудь мальчишку и купить ему на набережной воздушный шарик.

Шлюпка качалась на волне, и матрос подавал ему руку.

Коколия повернулся к Фетину с Академиком и сказал:

— Нас было сто четыре человека, а с востока восемь транспортов и танкер. Мы сделали всё, как надо, — и, откозыряв, пошёл, подволакивая ногу, к шлюпке.

Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.

Извините, если кого обидел.

28 ноября 2008

История про вестерны

Начальник контрабанды

Посвящается молодым талантливым авторам-фантастам,

что участвуют в конкурсе "Грелка" на хитрую тему

и давно уже вытеснили оттуда нас, старичков.

— Это машина времени. Это моя машина!

Лебедев лгал — машина была вовсе не его собственностью и даже не его изобретением. Он был приват-доцентом, мелкой сошкой, человеком, которому упало в руки чужое богатство. Один профессор бежал, другой был уведён из дома людьми в кожаных куртках. И вот он унаследовал двенадцать ящиков в рваном брезенте, которые лежали на причале — там, где обрывались железнодорожные рельсы.

Лебедев замолчал, ожидая эффекта. Но никакого эффекта от его слов не было: контрабандист с повадками эмира смотрел в сторону. Ему явно было всё равно, что везти через море.

— Я должен вывезти это в большой мир — я должен, должен… Вы помогаете прогрессу… — и тут же, испугавшись, Лебедев, добавил — Конечно, это не отменяет уговорённой платы.

Человек во френче продолжал слушать его молча, разминая в пальцах дорогую английскую сигару.

Лебедев пытался объяснить, как важно то, на что согласился контрабандист в английском френче и чалме, смесь Запада и Востока, страшный сон Киплинга, порождение неустойчивых границ Юга Империи. Империи, что перестала существовать, рассыпавшись в снежную пыль на севере и разлетевшись тонким песком здесь, на юге.

Сказать, что граница здесь охранялась плохо — значило ничего не сказать. Граница вовсе не охранялась — за исключением всадников, что поделили тропы за кордон — как нищие делят прибыльные места на базаре. Всадники принадлежали разным кланам, но были неотличимы друг от друга — в английской и русской форме (со следами споротых погон), в рваных халатах и шинелях с чужого плеча.

Это тропы — через горы, от одного колодца в пустыне до другого, через море — стали пашнями и нивами, кормили множество людей.

Хлопковые фабрики встали, а нефтяные заводы стояли чёрными, оставшимися от пожаров остовами.

Сейчас через границу уходили немногие — основная масса беглецов уже схлынула, как морская волна, обнажая дно.

Приват-доцент Лебедев вёз свою машину до этого пустынного края месяц, скормив ненасытным железнодорожникам шесть мешков сахара.

За его спиной была большевистская Россия, перед ним — Персия и английские офицеры. Но на самом деле эти английские офицеры символизировали для Лебедева далёкий Кембридж и ровный стук мелка по доске.

Перед ним была Англия, а не Персия — но пока он стоял на земле Туркестана.

Лебедев устал, он знал, что за ним по следу идёт отряд чекиста Ибрагимбекова, и представлял, как Ибрагимбеков прикладывает коричневое ухо к земле и слышит каждый стук колеса по рельсам, каждый шаг приват-доцента по песку.

Железнодорожная ветка кончилась — перед Лебедевым был причал с одиноким корабликом, выбеленные здания бывшего порта и ящики, покрытые обрывками брезента. Брезент с них срезали по дороге мешочники, проникшие в вагон.

На ящиках было написано "Осторожно, заражено!" — и каждый новый грабитель отшатывался от них, прыгал вон, в мелькающую вокруг вагона степь. Те же, кто не умел читать, ломали ножи о стальные запоры из добротной крупповской стали. За неимением лучшего они рвали брезент, справедливо полагая, что на третьем году Революции в хозяйстве сгодится всё.

Теперь Лебедев затёр угрожающие надписи и, задыхаясь от жары, вёл нескончаемый разговор с местным контрабандистом.

Договор ткался из воздуха паутинной нитью, нить росла, утолщалась. Крепла. Казалось, уже всё было решено, но у Лебедева было неприятные предчувствия. Холодок неуверенности, особое ощущение льда на коже среди местного зноя. Что, если этот бородач с тонкими чертами лица откинет деревянную крышку кобуры, вытащит маузер и равнодушно выстрелит Лебедеву прямо между глаз? Кто ему помешает? Что остановит?

Поэтому Лебедев и вёл своё торопливый рассказ о том, как важен его прибор, но который, разумеется, ничто без самого Лебедева — так, жестяные шары и цилиндры, эбонит и медь. Электрохимическая машина — важная, но непригодная к продаже.

Лебедев был никуда не годным вруном, в гимназии и университете он стал лучшим только потому, что боялся списывать. Он не умел блефовать, и наука обернулась для него вереницами намертво заученных формул.

Наконец, он выдохся и замолчал.

Пауза длилась, время текло, как зной, что переливается через подоконник, струится по полу, наполняет комнату.

Лебедев тупо смотрел на "Извлеченiе изъ правилъ о пассажирскихъ вещахъ", что висело с прежних времён на голой стене таможни. В таможне давно не было таможенников, поэтому природа, не терпящая пустоты, сделала её здание местом торга контрабандистов.

"Пассажирскими вещами признаются вообще находящиеся при пассажирах вещи, бывшия в употреблении и необходимые для них в путешествии. Вещи сии как не составляющая предметов торговли, пропускаются беспошлинно…" — Лебедев отвык от ятей и еров, эти слова были для него как привет из прошлого мира — мира, где извозчик вёз его по Моховой, резиновые шины шуршали по брусчатке, звенела ложечка в стакане с чаем, Дуняша несла поднос по гостиной медленно, бесконечно медленно, и никак не могла донести…

Он глядел на примечание: "Находимые при досмотре проезжающих из-за границы бывшия в употреблении иностранныя игральныя и гадальныя карты не могут быть пропускаемы им ни в каком количестве, но должны быть от них отбираемы для представления в Управление по продаже игральных карт". Лебедев вспомнил незатейливую игру на даче в Мамонтовке, нахмуренный лоб профессора фон Раушенбаха — мизер в тёмную.

Нет ничего — ни профессора, ни Мамонтовки, ни извозчика. И только опись беспошлинных вещей старого