Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

Правда отыскала взглядом обладательницу этого голоса – молодую темноволосую кошку с дерзкими, пронзительными глазами. Приблизившись к ней почти вплотную, она негромко спросила:

– Сколько тебе лет, острячка ты моя?

– Тридцать два с половиной, – хмыкнула любительница подколов.

– Так вот, дорогуша… Я воевала наёмницей в дружинах иноземных князей на семь с половиной лет дольше, чем ты живёшь на свете, – процедила Правда. – А ещё раньше служила в дружине государыни Лесияры. Да, я оставила службу и работала на кухне, но и у горшков со сковородками я оставалась той, кто я есть. Я – Правда, дочь Ястребинки, и моё прозвище – Кровавый Топор. Не я его выдумала: так меня прозвали те, против кого мой топор был обращён.

– Венцеслава, дочь Орлуши, – в свою очередь представилась дерзкая на язык кошка, слегка присмирев.

– Не той ли Орлуши, что у государыни в военных советницах? – двинула Правда посеребрённой сединой бровью.

– Её самой, – кичливо ответила дочь седовласой Сестры.

– Я знавала твою родительницу ещё молодой, – кивнула Правда. – Что ж, запомни, Венцеслава: ежели ты не будешь усердно драть врагу задницу, я надеру её тебе – невзирая на твою родословную.

***

Мерзкая, источающая невообразимый запах гнили слизь зеленоватой лепёшкой шлёпнулась Искрену в лицо, и тот закачался в седле. Воин из Павшей рати, выказавший князю это своеобразное приветствие, с гоготом и торжествующим рёвом поднял своего ящероконя на дыбы, и конь Искрена тоже вскинулся со страху. Князь, ощутив ногами пустоту вместо стремян, с ужасом понял, что падает.

Для поднятия духа в войске он решил лично повести дружину в бой, но леденящий, сковывающий по рукам и ногам страх охватил его самого при виде чудовищного ратника в рачьей броне и с топором вместо правой руки. Княжеский полк поддерживали кошки-прародительницы, имевшие причудливый облик полулюдей – полудеревьев; сражались эти сказочные воительницы ослепительными мечами, пронзавшими зимний сумрак холодным серебряным блеском.

Вывалившись из седла, князь упал на что-то мягкое. В попытках стереть слизь он елозил спиной и локтями по этой «подстилке», и она влажно и податливо проваливалась под ним. Кое-как очистив глаза, Искрен охнул и откатился от собственного убитого дружинника, в окровавленные внутренности которого он только что вляпался. Это движение оказалось своевременным: копыто ящероконя едва не припечатало его к земле. От удара ошмётки кишок мертвеца и брызги крови полетели во все стороны.

– Упырь проклятый, – пропыхтел Искрен, проворно вскакивая на ноги.

Он хотел поймать собственную лошадь, но окружавшая его битва слилась в тошнотворную круговерть. Гадостный запах слизи полз в желудок скользким змеем, поднимал мучительный бунт в кишках, струился трупным ядом по жилам, и Искрен бухнулся на колени, чтобы горстью снега оттереть мерзость с лица. Снег был розовым от крови, но это не имело значения: главное – смыть эту харкоту, пока она не успела въесться под кожу. Князь ползал под ногами у воинов, увёртывался от конских копыт и умывался снова и снова. Отрок-оруженосец прикрыл его со спины, и вовремя: в щит вонзились сразу три стрелы.

– Осторожно, княже!

Слизи уже как будто не осталось, но Искрен, передёргиваясь от выворачивающего наизнанку омерзения, не мог остановиться: ему всё ещё казалось, что он недостаточно хорошо умылся.

– Воды мне! Воды! – потребовал он.

– Будет исполнено, владыка!

Рискуя жизнью, оруженосец бросился через всё поле боя и вскоре вернулся с тазиком воды. Искрен плеснул себе в лицо пригоршню и внезапно оглох, будто в реку прыгнул. Уши залила тупая гулкость. «Бух, бух, бух», – стучало во всём теле, а жилы натужно бугрились под кожей. Все вокруг почему-то двигались до жути медленно: вот одна из женщин-кошек, занося меч, что-то кричала, и звук вырывался из её рта растянуто-низким, глухим рыком; оруженосец сонно шевелил губами, но князь не мог разобрать ни слова. Выпрямившись, он вдруг увидел чуть поодаль кошку, чьё лицо показалось ему знакомым. Болотный воин зацепил клешнёй край её кольчуги и легко разорвал, словно та была вовсе не из зачарованной стали сделана, а связана из шерсти. Знаменитая белогорская волшба не выдержала, и кошка осталась в одной стёганке; она не замечала князя, зато тот хорошо её видел. Имена у них различались только окончанием, но это маленькое отличие коварной иголкой вонзилось между Искреном и его женой, разбив их брак. Мастерица золотых и серебряных дел, чьи карие глаза унаследовала маленькая княжна Злата, стала сейчас уязвима, как никогда.

«Бух, бух, бух, – стучало сердце в подводно-гулкой пустоте. – Ну что, княже? Редко когда подворачивается такой случай. Один меткий выстрел – и Лебедяна снова твоя! Кто в этой кутерьме станет разбираться? Стрела может быть и случайной. Ну же, давай! Не позволяй никому унижать себя! Где это слыхано, чтобы от князя уходила жена? Позор!»

Искрен сперва пошатнулся и едва не закричал, услышав этот голос – ядовито-хитрый, чужой. Он озирался в поисках невидимки, но тот лишь смеялся, шурша злым эхом:

«Кого ты ищешь, владыка? Кого ты хочешь увидеть? Или ты боишься убедиться, что разговариваешь сам с собой и эти кровожадные мысли – твои собственные? Соберись, возьми лук и стреляй, не упусти эту возможность!»

Правильность услышанного захлестнула Искрена горькой болью. Разум искал подвохи и признаки вражеского коварства, а измученная ревностью душа соглашалась с каждым словом, радуясь ему, как долгожданному спасению. Вот оно, решение! Искрен отыскал глазами необычно заторможенного оруженосца и выхватил у него лук и одну стрелу из колчана.

Пение тетивы волшебным щелчком расколдовало действительность: скорость движений, звуки, запахи, ощущения – всё стало прежним, обычным. Искра пошатнулась со стрелой в плече, а Искрен скрипнул от досады зубами: жаль, не в сердце!

«Профукал такой прекрасный случай! Такого не представится уже никогда! Мазила косорукий!» – И невидимый презрительный плевок растёкся по бороде князя.

– Нет, не профукал! – взревел тот, выхватывая меч. – Я всё исправлю!

Женщина-кошка, отломив древко стрелы, с удивлением подняла взгляд на нёсшегося ей навстречу Искрена. Он с рыком обрушился на неё, но она успела отразить удар, и клинки запели в схватке: Искрен нападал, Искра отбивалась. Вокруг шёл бой, кошки и люди рубились с выходцами из Мёртвых топей, а Светлореченский владыка мстил за свою уязвлённую гордость. Искра, невзирая на рану, оказалась достойной противницей, причём в ходе своей обороны старалась щадить князя, и это разливало в его крови жгучий яд ярости. Она не хотела его убивать, и её благородство вызывало в нём только ненависть… К ней или к себе? Всё смешалось в холодном лязге сечи.