Русь и Орда - Михаил Каратеев

А слухи, приходившие из Орды, день ото дня становились тревожнее. Осенью 1379 года внезапно умер, очевидно, от отравления, хан Магомет-Султан, ставленник Мамая, и последний провозгласил себя великим ханом Золотой Орды. Всю зиму он усиленно собирал войска и летом 1380 года с ордой, насчитывающей несколько сот тысяч человек, вышел на кочевку к берегам реки Воронежа, у самых рубежей Руси.

Глава 9

В лето 6888 поганый царь Мамай поиде ратью на Русь, на великаго князя Дмитрея Ивановичя, а с ним вся князи ордынский темные и со всеми силами тотарскими. И еще к тому понаимована рать: бесермены, буртаси, фрязи, черкасы, ясы, булгары, мордва, черемисы и ины многыя силы… А князь великий Ягайло со всею силою литовьской и с желотью и ляхи поиде на помощь Мамаю и с ним в одиночестве князь Олег Рязанский. И сочте силу свою Мамай и обрете девятьсот и тридцать тысяч человек. И возгордися он и рече: «Идем на Русь и сотворим ее пусту, яко же при Батые было» [327].

Устюжская летопись

В Орде всегда проживало достаточно русских людей — купцов, духовенства и пленников, среди которых были и соглядатаи Дмитрия. Уже раннею весною от них стали приходить вести о том, что Мамай готовится к походу и собрал небывалое по численности войско. Впрочем, Мамай и не старался скрыть этих приготовлений: он был слишком уверен в своей силе и потому действовал в открытую.

А силу сплотил он и впрямь огромную. На землях подвластной ему Орды в войско были согнаны все мужчины, способные держать оружие. Когда его спросили, какую часть земледельцев следует оставить, чтобы Орда была обеспечена хлебом, он ответил:

— Мне нужны воины, а не пахари. В этом году никто не должен работать на своем поле: хлеб для нас посеяли на Руси!

Во всех соседних землях люди Мамая вербовали наемников, обещая им милости хана и богатую добычу. И, едва стаяли снега, в Орду потянулись отряды черкесов, туркменов, осетин, волжских болгар, черемисов, мордвы и других. Соблазненные возможностью небывалого грабежа, пришли даже генуэзцы из Крыма.

Зимою Мамай вел переговоры с Ягайлой и с Рязанским князем Олегом Ивановичем, обещая щедро оделить их московскими землями, если они ему помогут. И помочь согласились оба, так как, помимо надежды на земельные приобретения, Ягайло искал случая посчитаться с Дмитрием, у которого находили прибежище все враждебные ему литовские князья, а Олег Иванович смертельно боялся татар, после того как они дважды за последние три года опустошили его землю и сожгли Рязань.

Было условлено, что не позже первого сентября литовские и рязанские войска соединятся с ордой Мамая в верховьях Дона и оттуда вместе двинутся на Москву.

Но не терял времени и великий князь Дмитрий Иванович. По его повелению во всех городах Руси готовили доспехи, в селах сбивали из дерева или плели из прутьев щиты, вытачивали и оперяли стрелы; во всех кузницах ковали оружие, закупали его в Великом Новгороде, у волжских болгар и в орденских землях; в подвластных Москве княжествах спешно собирали войска, а по Оке и в верховьях Дона были поставлены многочисленные заставы и сторожевые посты с наказом зорко следить за приближением татар и по возможности разведывать их силы.

Двадцать третьего июня в Москву прискакал служилый человек Андрей Попов и сказал, что привез важные вести из Мамаевой орды. Его тотчас провели к самому великому князю.

— Где видел орду? — спросил Дмитрий, оглядев с головы до ног крепкую фигуру воина.

— Ноне стоит она промеж рекой Воронежем и Доном, великий государь, поприщ [328] ста не будет от города Ельца.

— И сам Мамай с нею?

— Истина, княже. Своими очьми его видел.

— Обскажи все.

— Стояли мы стражею на Дону, чуть пониже Быстрой Сосны, — начал Попов, — я, Родион Жидовинов, Федька Милюк [329] да с нами с полета воев. Ну, Задонье блюли мы крепко, и, едва татары пошли через Воронеж, мы уж о том знали. Сила у поганых несметная, — дни и ночи шли, как сарана, — черна была степь, и не виделось им ни конца ни краю. А как стала орда близ Дону, взял я двух воев, и почали мы ее объезжать кругом, дабы уразуметь, сколько есть силы басурманской и что можно высмотреть. Днем хоронились в кустах и в балках, а ночью ехали и за двенадцать ночей едва обкружили татарский стан! Ну на тринадцатую ночь подобрался я к ним поближе послухать, о чем толкуют у костров поганые, только забрехал на меня татарский пес, и меня схватили.

Наутро привели к самому Мамаю. Спросил он — кто я есть, я запираться не стал — и так, и так, думаю, смерть. Но он не осерчал, ухмыльнулся. «Да, говорит, хоть все приезжайте сюды глядеть! Идут со мною двенадцать орд и три царства, а в службе у меня семьдесят три князя больших да тридцать малых, а силы моей считанной сорок шесть темь да, может, еще полстолька будет несчитанной. И, опричь того, всякий день подходят ко мне новые орды. И всю эту силу, каковой и у Батыя не было, веду я на Русь, на вашего князя Дмитрея Ивановича!» И, сказав такое, повелел он меня увести. Ну, видя, что Мамай беседовал со мною милостиво и казнить не велел, стерегли меня не дюже крепко, и молитвами Радонежского угодника да твоим государевым счастьем через ночь я сбег и привез тебе свои вести.

— Так… Сколько же, мыслишь ты, поистине есть войска у Мамая? Неужто он тебе правду сказал?

— Должно быть, прилгнул Мамай, княже, не без того. Счесть я, вестимо, не мог, а так прикидывал, что туменов у него будет поболе тридцати, может, и сорок наберется.

— Ну, добро, иди. Службу твою не забуду.

Времени терять было нельзя, и Дмитрий в тот же день разослал гонцов по всем русским городам, повелевая войскам к Успению святой Богородицы [330] собраться у города Коломны. На реку Быструю Сосну он отправил заставу в семьдесят испытанных воинов, под начальством молодых детей боярских Василия Тупика, Андрея Волосатого и Якова Ослябьева, наказав им бдительно следить за всеми передвижениями орды, а также захватить у татар «языка» — не простого воя, а мурзу либо сотника, и прислать его поскорее в Москву.

Русская земля всколыхнулась и пришла в движение от края и до края. Но ни суеты, ни растерянности не было, — все шло ладно и споро, как было предусмотрено великим князем, ибо народ ему верил и каждый хотел в меру сил своих послужить святому делу спасения Отчизны. В приемные станы свозили хлеб и гречиху, гнали гурты скота, косяки лошадей; по дорогам тянулся к Москве и к Коломне пеший и конный люд, двигались отряды всадников, шли обозы с оружием и запасом; в церквах служили молебны, в селах и деревнях снаряжали ополченцев в войско: матери и жены укладывали в котомки немудреную снедь, целебные травы и медвежий жир для лечения ран, не забывали положить и по чистой белой рубахе, чтобы надел ее воин перед битвой, дабы не предстать перед престолом Божьим в непотребном виде, ежели выпадет ему смертный жребий. Никто не голосил и не плакал, — для того еще будет время, — да и что убиваться-то по одному, когда встает на врага вся Святая Русь, и коли не выстоит, никому в ней живу не быть…

Слухи о том, что Русь деятельно готовится к отпору и что под знамена князя Дмитрия отовсюду стекаются войска, вскоре дошли до Мамая, поколебав его уверенность в легкой победе. Он понимал, что русские, одержимые идеей освобождения, будут сражаться с предельным упорством, а в стойкости своего собственного войска, — разноплеменного по составу и заинтересованного только в грабеже, — не был уверен. Успех своего похода он строил на огромном численном превосходстве, и вот это единственное его преимущество рушилось, если Дмитрию удастся собрать войска не меньше.

Помощь Литвы и Рязани приобретала теперь для Мамая особенно важное значение, но вовремя ли придет эта помощь? Он посылал к Ягайле и к князю Олегу гонца за гонцом, торопя их с выступлением, но ни тот ни другой не спешил. Правда, Ягайло выступил из Вильны в начале июля, но за три недели не прошел и трехсот верст; князь Олег Рязанский отвечал, что и рад бы угодить хану, но сборы войска идут медленно потому, что после двух последних татарских набегов земля его обезлюдела. Разгневанный таким ответом, Мамай повелел ему сказать: «Я стою на рубежах твоей земли и, если ты не исполнишь обещанного, превращу ее в пастбище для моих коней!»

Положение князя Олега Ивановича было трудным: совесть не позволяла ему сражаться на стороне татар, против своих, но в то же время он знал, что в случае неповиновения Мамай его не пощадит. Он мог двинуться на Москву через Рязанское княжество и по пути обратить его в пустыню. Правда, можно было решительно стать на сторону Дмитрия, но это значило — признать его главенство, а себя поставить в общий ряд с подвластными Москве князьями, чего Олег Иванович никак не хотел. Но и такой шаг едва ли спас бы его от мести Мамая, который стоял в четырех дневных переходах от его столицы и мог поспеть туда гораздо раньше, чем подойдут московские войска. Таким образом, вся изворотливость Рязанского князя была направлена к тому, чтобы остаться в стороне от столкновения Москвы с Ордой и не попасть между молотом и наковальней. И потому, получив грозное предостережение Мамая, он ответил ему новыми изъявлениями покорности и обещаниями поторопиться с выступлением, а в Москву сейчас же отправил гонца с вестью о том, что Мамай движется на Русь через Рязанские земли, угрожая их разорением, и что литовский князь Ягайло ведет свое войско на соединение с ордой.