Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова

он придумал, как нам втайне побыть друг с другом, чтобы не навлечь лишние подозрения. «Милана, спеши себе напомнить, что вы расстались и лишь со стороны ты можешь наблюдать свою грезу». Мгновенная радость, как появилась, так и исчезает. Даниэль возродился, узнав о приглашении на свадьбу. Так приятно смотреть, когда он, забывая о своем недуге, искрится детской радостью! Какая отрада видеть его таким, слышать, как он смеётся, как прежде. Неутихающее во мне сочувствие влечёт сказать, улыбнувшись против воли:

— Я не пойду без тебя.

Он расплывается в улыбке:

— Какое счастье мне приносят твои слова, солнце моё кудрявое! Люблю тебя.

Своей жалостью, своей слабостью в очередной раз я подбадриваю его губительную любовь. И убиваю его. Овладеваемая жалостью, я окончательно сделалась безвольной. Порыв сострадания унёс меня в дебри вранья. И не уйти от этого.

С тревожными истомленными чувствами, терпеливо сносив его утомительные выражения, я иду без малейших признаков волнения — очень стараюсь — презирающая предрассудки. А радостные и горькие переживания наполняют душу до краев. Мы не смогли приехать раньше за час до начала и приехали за полчаса, по причине, что у дорогой и переживающей Анхелике поднялось давление и необходимо было побыть с ней до приезда бригады врачей. Армандо по традиции на рыбалке, а её в таком состоянии и с маленьким ребенком мы побоялись оставлять.

Чем глубже мы проходим, тем отчётливее становится гул голосов. «Все уже собрались, наверное. Если бы мы прибыли за несколько часов до начала, то я бы могла подыскать укромный уголок для себя, чтобы не попадаться на глаза всем и сразу». Поздно. Я стучу каблуками в ритм своего сердца, которое спустя секунд двадцать выигрывает в этой схватке.

Кресло Даниэля двигается вперёд, опережая меня. Шум напрягает. Живу, как затворница, что стала побаиваться скопления людей.

Ноги нехотя меня тащат.

Нас встречает деревянный стенд, на котором повешена рамка, в центре которой на сиреневом полотне выведено фиолетовым цветом: «Welcome on the wedding of Peter & Josephine, 23 August». Чуть ниже помещена вывеска с наименованиями персон, семейств, за которыми закреплён номер столика. Нас поместили к Итану с Джуаной и двум тринадцатилетним кузинам Ритчелл — Лизе и Кларе.

Сопровождаемые чужими взглядами и перешептыванием, мы двигаемся дальше с видом, что не слышим шепотки за спинами. Именитые гости, влиятельные семейства, чета богатых проходят в центр, где среди роскоши и сверкания, блистают другие сливки общества. Толстяк-добряк, Энтони, шестидесятилетний дядя Ритчелл, в праздничном состоянии духа, с выпирающем из-под белой рубашки пузом, будто съел слона, украдкой толкает в бок свою тощую супругу Аниту, и та, прищурив глаза, как бы присматривается к нам с безотвязным любопытством. Две хохотушки Лиза и Клара, одетые в одинаковые короткие пышные платьица цвета сирени, переговариваясь, замолкают, завидев нас. Колонна дальних родственников парами глаз впивается нам в лица, нарочно подводя черту в разговорах. На расстоянии я приветствую пожилых родителей и Эндрю, и Аннет, которые тут же бросают в ответ сочувствующие взоры. Держа улыбку, я сдерживаюсь, пока есть силы, охваченная каким-то мучительным стыдом. Вызывают самые отвратительные чувства сгруппированные компании неизвестных мне женщин лет за сорок, сдобренных всевозможными богатыми украшениями, королевскими одеждами. Стоящие с горделивыми видами, у них на лбу прописывается желание посплетничать.

— А эта прекрасная девушка не та самая Милана Фьючерс, о которой так часто пишут в прессе? Посмотреть бы чуть ближе её, — кудахчет одна из особ вполголоса в золотом парчовом до пят платье с широкой чуть пышной юбкой, вверх платья имеет квадратный вырез, держащийся на двух толстых лямках. «Фурия с длинными когтями». Через две секунды она меняет солнечные очки на обычные.

Так и хочется подойти и сказать в лицо: «Не подарить ли Вам бинокль, Ваше величество?»

— О да, это же она. И Эндрю, кажется, говорил о ней, когда приезжал к нам с мужем в Италию, что модель заслуживает участия на одном из показов в Венеции. И я еще замолвила о ней словечко организатору дефиле Федерико. Скромная, довольно, девчушка, но с модельной внешностью! Но, боже упаси, с кем же она явилась сюда? — Побледнев от унижения, я мысленно отвечаю: «Явилась загубленная душа, притащив с собой разбитое мужское тело».

— Что за уродец? — подхватывает вторая компаньонка, взмахивая дорогим веером и выпрямляя свою лебединую шею.

Судорожно вздохнув, я насилу шевелю ступнями, чтобы продвинуться вперед.

— Больно бледная и вид у неё какой-то напуганный, — между тем смеется другая почтенная мужским голосом, вульгарно сверкая от избытка аксессуаров, как новогодняя елка, будто не упускает возможности всем показать недешевые вещицы. — А с этим калекой она вообще контрастно смотрится! Красавица и чудовище!

— Сейчас узнаем во всемирной паутине, что она из себя представляет! На сайте моделей должна быть указана вся информация!

— Может, это её брат? — присоединяется низкая ростом, не более метра с половиной, плотненькая тетенька. — Нет. Тон кожи у них разнится. Может, она его опекает и не в силах бросить, вот и пришла на свадьбу с ним?

— Ну прям модель с большой тайной! — с интонацией благовоспитанной дамы молвит слово женщина в лимонной шляпке, привлекающая к себе взоры своей белой карманной собачкой чихуахуа, которую она держит на руках. — Как это интересно! Есть за кем понаблюдать нам сегодня! — интеллигентно хихикает она.

— Я нашла, нашла! — с писком радости вскрикивает Ее величество. — Даниэль Санчес её женишок. Всё сходится. Я, когда прочитывала, кто, с кем будет сидеть видела такие инициалы. Как это забавно! Она видная такая, но выбрала безногого…

— Не знаю, как другим, а мне так жаль её, — вставляет подошедшая к ним женщина в черном, переливающемся до пола, платье. — Я со статусом вдовы хожу чуть больше шести месяцев и за это время столько всего наразмышляла. Если бы мой Джордж, ушедший в тот мир так внезапно, так рано, так несправедливо… — с чувством причитает она. Слезы бегут по ее щекам. — Если бы я знала до того, как любимого не стало, о болезни, не пощадившей его, то все равно осталась бы с ним до последней минуты его жизни. Любовь, дорогие мои, не поддается объяснению. И науке до сих пор мало о ней, что известно. И почему мы выбираем того, кто пусть и не примечателен ничем, ни внешностью, ни славой, остается для всех нераскрытым.

И все принимаются её успокаивать, позабыв о главной теме пустопорожней беседы.

Пряча лик безутешной тоски, я стараюсь не брать во внимание эти насмешливые выраженьица породистых людей, со злорадством, лестью и завистью разбирающие наряды других, и жалостливые поглощающие