Чужая в чужом море - Александр Розов

Здесь была установлена обычная 40–часовая рабочая неделя с двумя выходными, без каких–либо отклонений в большую сторону. Администрация строго следила, чтобы каторжный персонал не работал больше, чем положено – это грозило предприятию огромным штрафом. То же относилось к качеству питания, уровню медицинского обеспечения, снабжению средствами гигиены, организации активного отдыха и т.д.

Через несколько недель репрессированные биоэтики отошли от психического шока, прислушались к товарищам по каторге из бывалой местной публики (т.е. грабителям, жуликам и хулиганам), и поняли, что ничего ужасного с ними здесь не произойдет.

Еще через некоторое время одна международная комиссия по правам заключенных получила от Верховного суда разрешение посетить эти объекты. После появления ее отчета о визите, прессе стало неинтересно писать о жертвах антигуманного режима, и более, чем на три года т.н. «цивилизованный мир» забыл об этих заключенных. А они продолжали отбывать срок, привыкая к не слишком сложным особенностям здешнего труда и отдыха. В начале их смущало то, что меганезийская пенитициарная система не практикует изоляцию мужчин и женщин друг от друга, но потом, по примеру местных «бывалых» стали завязывать «каторжные романы». В один прекрасный день волонтер «Prolife» 26–летняя Мари Хэммет, гражданка Австрии, с удивлением обнаружила, что беременна. Вообще–то удивляться нечему: она более двух лет довольно регулярно жила здесь с 30–летним Жаком Орсонэ (гражданином Франции, волонтером «Stop–GM»), а из средств контрацепции использовала только весьма ненадежный «календарный метод».

Совершенно не представляя, что с этим делать в таких условиях, Мари изобретательно скрывала свое интересное положение почти 4 месяца. Затем этот факт был обнаружен. Мари мягко сообщили, что, во–первых, она – дура, что скрывала это столько времени, а во–вторых, если она родит ребенка тут, то он будет гражданином Меганезии, а Мари, после отсидки и депортации, окажется вне пределов этой страны. Ситуация получалась ненормальная, и Мари, по совету шефа администрации, написала короткое заявление в Верховный суд: «Прошу депортировать меня досрочно по причине беременности».

Хартией такая ситуация не была предусмотрена, поэтому суду пришлось решать вопрос полностью по своему усмотрению. За период, прошедший со времени «Акта Атомной Самозащиты», меганезийское общество успело стать многократно сильнее, а социальные институты, ради нейтрализации которых затевалось «Дело биоэтиков», канули в лету… На обсуждение просьбы Мари суд потратил всего полчаса, и на атолл Фангатауфа был отправлен приказ: «Капитану охраны объекта: депортировать Мари Хэммет в 24 часа в соответствие с инструкцией и нормами транспортировки беременных женщин».

Получив депортационную анкету, Мари вписала туда в качестве страны назначения — Францию (они с Жаком договорились, что она будет жить пока у его родителей — она успела познакомиться ними по интернет). В этот момент, видимо, под влиянием ауры официальной бумаги, Мари сообразила, что отсутствие регистрации их отношений с Жаком может иметь неприятные юридические последствия для нее и для будущего ребенка. Но что делать, если в Меганезии браки не регистрируются вообще?! Такой вопрос, оказывается, возникал не впервые — и местные «бывалые» быстро объяснили порядок действий, приводящий к юридически–валидному (для Европы) результату.

На следующий день с трапа лайнера Таити (Папаеэте) – Париж (Шарль де Голль), не слишком выделяясь среди толпы туристов, возвращающихся после отдыха в бывшей Французской Полинезии, сошла симпатичная загорелая молодая женщина, одетая в меганезийский «tropic–military». Из документов, помимо австрийского паспорта, у нее была выписка из борт–журнала корвета «Тауранги» Народного Флота Меганезии о том, что капитаном зафиксирован европейский брак между Мари Хэммет и Жаком Орсонэ (дата, время, широта, долгота, подписи кэпа и двух офицеров)…

После более чем 3–летнего молчания редакциям авторитетных масс–медиа, пришлось изобретательно изворачиваться в попытке совместить наблюдаемые факты с образом несчастной девушки, которая (судя по сообщениям в упомянутых масс медиа) все это время недоедала и катала тяжелые тачки с радиоактивными отходами плутония. Может быть, один этот случай как–то удалось бы объяснить публике, но, под влиянием законов биологической адаптации, в течении следующего года в Европу аналогичным образом прилетели еще 4 молодые дамы в таком же положении. Верховный суд Меганезии с легкостью штамповал решения об их досрочной депортации, не заботясь о проблемах, возникающих в связи с этим у европейской прессы и официальных лиц.

Очередной виток «хроники репрессированных биоэтиков» начался через полтора года. Мари Орсонэ (Хэммет) отправила в Верховный суд Меганезии просьбу разрешить ей приехать на короткое время с ребенком на атолл Фангатауфа, чтобы Жак мог увидеть сына. Момент был неудачный: разгорался конфликт между Францией и Меганезией вокруг владения атоллом Клиппертон. После серии военно–тактических маневров французская эскадра вошла в акваторию Соломоновых островов, а ВВС Меганезии нанесли предупреждающий термоядерный удар мощностью 24 мегатонны. Мировая пресса увлеченно смаковала фотографии гигантского «гриба» над океаном и пугала читателей атомным апокалипсисом. Европейские дипломаты, увидев, что дело зашло слишком далеко, признали меганезийскую колонию Тупа–Тахатае на Клиппертоне, а меганезийские коммандос, под шумок, заняли атолл Тауу у побережья Папуа.

Потом жизнь вернулась в обычное русло. Суд занялся письмом Мари — и более 2400 каторжников получили анкеты о депортации, означавшие для них амнистию. Их, без каких–либо церемоний, отправляли домой (или в другие страны, готовые их принять). Дома их тоже встречали тихо: официоз был обижен, что они возвращаются слишком здоровыми, технически непригодными для подпитки мифа об «океанийской империи зла». Кто–то в Европе называл меганезийский судебный акт «PR–приемом», а кто–то — «гуманным поступком, внушающим надежду на взаимопонимание». Какой–то умник написал: «Это произошло благодаря моральному давлению со стороны европейской общественности», а другой, еще умнее, заявил: «Это было вмешательство свыше».

Гваранг Теухиу, когда–то лучший авиа–рейдер Нарфлота Конвента, а ныне лучший авиа–рикша акватории Тонга, на вопрос одного новозеландского журналиста: «Почему ваш суд едва не порвал биоэтиков в клочья, а потом повел себя так, будто они ничего особенного и не сделали?», лаконично ответил: «Тогда было такое время». Подобный ответ очень легко принять. Объяснить его – это несколько более сложная задача.

Первое решение Верховного суда по «Делу биоэтиков» было вполне обоснованным и логичным в тех социально–полических условиях, в которых оно было принято. Общество перестраивалось на постиндустриальном принципе Tiki (один возмущенный оратор в ЮНЕСКО назвал это «Диктатом культурной анархии»). Чтобы стабилизировать такой принцип в качестве социального императива, надо было повергнуть в смертельный ужас всех, кто желал господства каких–либо иных принципов. В этом и состоял социальный смысл решения Верховного суда. Каждый открытый приверженец т.н. «колониальной морали» превратился в «человека с чумным колокольчиком». Окружающие избегали иметь с ним дело, а коллективы старались от него избавиться. Если он пытался искать единомышленников (даже просто для общения), то быстро попадал в суд и подвергался депортации вместе с единомышленниками, которых успел найти. Примерно 1000 дней такого режима потребовалось, чтобы снести старый «культурный слой». Исчезли даже словесные конструкции, бывшие базой культурного контента. Молодежь (пришедшая в школы уже после Алюминиевой революции и Реформы) этих конструкций не знала, а старшее поколение сначала делало вид, что не знает, а потом фактически забыла их.

«Колониальная мораль» с ее символами и обычаями, стала исключительно достоянием маргиналов и недавних иммигрантов (без шансов передать ее следующему поколению). Смысл решения суда размывался вместе с памятью о явлениях, которые оно стерло, и решение осталось просто символом экономической и идеологической независимости. После аннексии Клиппертона и Тауу, когда молодые меганезийцы уже называли всю тихоокеанскую акваторию ниже северного тропика не иначе, как «moana i–au» (наш океан), «Дело биоэтиков» стало историей. Зачем держать исторических персонажей на каторге? Прошлое, которое действительно прошло, никак не может угрожать людям.

Последнее решение Верховного суда по этому знаковому делу, начиналось словами:

«Жесткие санкции применяются лишь, если в этом есть прямой практический смысл».