Белые пешки - Екатерина Звонцова

брови, не скрывая изумления. – Что это я вам обещала? Пиздюлей?

Хватка не нравилась ей ровно настолько, чтобы использовать такие словечки. Но Рыков только усмехнулся и быстро встряхнул головой, отбрасывая с глаз русую прядь. Какая же странная прическа в сорокет, хоть бы постригся. С такими патлами он еще меньше тянул на современного москвича, зато они органично сочетались с военными сапогами и новым пальто довольно нестандартного покроя. Оно напоминало китель.

– Моя Венера, – с расстановкой произнес Рыков. Вот тут Марти смутилась: успела забыть о неосторожном гадании по руке, которое еще и замяла. – Знаете, было время нырнуть в Сеть, но услышать вживую… – Губы растянулись в усмешке. Занятнее. От такой-то занятной особы.

Марти молчала, мрачно глядя на него. Дергаться она больше не пыталась, но надеялась, что кто-нибудь из Никиных коллег выйдет покурить и заинтересуется происходящим. Никто не выходил.

– Так расскажете? – настаивал он.

Марти глубоко вздохнула и, подняв руку, отбросила челку.

– А вы правда этого так хотите? Зачем? Это же хрень хренью.

– Я любознательный. – Блеск в глазах говорил о несколько других вещах, от которых ком вставал в горле. – Согласитесь, Марина… все мы многого не знаем о себе. И пренебрегать возможностью узнать просто глупо.

Вот кретин. Злая мысль была как пощечина, прогнала страх, наполнила глаза слезами. Именно так… разве не так, черт возьми, глупые мальчики таинственно исчезают в далеких морях? Когда тащатся туда, уроды, «побольше узнать о себе», «понять себя» или даже «найти себя». Захотелось залепить этому холеному мужику затрещину, да посильнее. Чтобы, может, даже свалился на асфальт, посчитав ребрами пару ступенек. «Это не игрушки. Не игрушки, понимаете вы? Прежде чем что-то узнавать о себе, нужно быть к этому готовым». Но Марти стояла камнем: да черт возьми, она же… девочка? И необычная девочка. Такие девочки бьют иначе.

– Что ж, – ровно произнесла она. – Welcome, как говорит мой друг. Вас никто не любит, у вас нет семьи, никогда не было, и вы не искали. Нет друзей. Не осталось ни одного сослуживца, который хотя бы зовет вас на «ты». Даже ваши родители… они будто и не ваши. Хотя вы родной.

Она моргнула. Слезы высыхали на ветру.

– Допустим… – отозвался он. Лицо оставалось непроницаемым, он не отстранялся. Еще не понял, во что влип.

– У вас нечеловечески холодное сердце. – Марти коснулась его груди указательным пальцем, сквозь пальто не почувствовав биения. – Сердце, которое заполнено… чем-то отвлеченным. Работой? Или какой-то вовсе сверхзадачей, которую вы на себя зачем-то взвалили? Какой? Мир спасти? От кого, на хрен? Венера у вас калечная, да… а вот Сатурн выпирает. И Юпитер.

В резких чертах по-прежнему ничего не менялось, губы сжались. Марти прищурилась.

– Забавно, но вы, кажется, не ищете даже коротких интрижек, – продолжила она. – Вы зациклены на себе. Своих амбициях. Целях, которых никто не понимает. Вы почти не отдавали никому сердце и мало кому отдавали тело. Когда отдавали – просто справляли естественную потребность, потому что «Я же мужик, все так делают». Не более. Кстати, интересный вопрос, кому отдавали. Ведь во всякую «падаль нежную» вы никогда не влюблялись. Только в стальных существ. Может, вам и мужики нравились тоже, а?

Она ждала, что ее заткнут. Она влезла глубоко и произносила вещи, которые обычно придерживала, даже если видела. Но Рыков слушал. Хватка на плечах чуть ослабла. И только запах, этот чудовищный трупно-морской запах становился все острее.

– И вот теперь, придя к какой-то точке, вы вляпались в жуткий кризис и боитесь, – снова заговорила Марти, не дожидаясь кивка. – Вы не понимаете, что с вами не так, и сами побаиваетесь себя такого. Своего пустого сердца. Своего одиночества. И будущего. Ведь вы понимаете, что будете жить так еще долго. Долго…

– Вечно.

Вечно. Казалось, именно это произнесли тонкие обветренные губы. Выдохнули, и слово упало куда-то к ногам. Марти очнулась: гнев прошел. Она почувствовала себя мерзко и жутко, поняла, что прямо сейчас сама заслужила быть сброшенной с лестницы. Мама учила не так. Учила вовремя прикусывать язык. Мама… которая не помнит ничего.

«Ух, Марти, до сих пор за девяностые стыдно. Стольких я развела!»

– Какая же чушь, – прошептали ей, и ладони с плеч тут же соскользнули. – Что ж, благодарю за консультацию, из нее получился бы занятный роман. До свидания.

Конечно, ей почудилось. Не было никакого «вечно», были только эти правильные, насмешливые слова, за которыми сквозило: «Знай свое место». Рыков отстранился от Марти, слегка поклонился на все тот же бесящий старомодный манер и пошел к машине. Руки он спрятал глубоко в карманы, плечи не горбил.

– Эй… – тихо позвала Марти.

Он обернулся.

«Извините». Хотелось сказать именно это. Хотелось, пока не вспомнилось, как он орет на Нику, как грубит Алефу – нудному и неторопливому, но делающему все возможное. И встретившись взглядом, Марти просто помахала рукой и отвернулась. В конце концов, Ника ее ждала. И Ника была важнее всяких идиотов с холодными сердцами.

Сейчас, когда Макс погиб, Ника совсем пропала с глаз; ушла в мелкую уголовщину, которая дождем посыпалась на нее с весенним обострением. Я тоже перестала интересоваться ходом шахматного дела, прижалась потеснее к Асе и Саше. Мы учимся в одном вузе, но как будто наоборот разобщились. Из-за моих шиз, из-за всякого дерьма… Может, теперь? Вот только даже в универе все опять идет поганее поганого.

И даже не только из-за ректора. Хотя из-за него тоже.

Ася убежала – так хлопнула дверью, что штукатурка посыпалась. Преподаватель литературы, очень вежливая и ласковая седая дама, проводила ее испуганным взглядом и беспомощно перевела глаза на Марти, словно прося пояснить: «Что я сделала не так?» Нечего было ответить. Ну ведь не «Попросили прочитать Уитмена» же? Хотя да.

Удивительно, как еще тогда, в ноябре, Марти почуяла сердцем опасность тех строк. «О капитан, мой капитан». И все вот это про шторма, бури и мертвое тело в финале. Макс был жив, ему можно было дозвониться и написать, но Марти ведь все равно нервировало, что Володарский читает Асе такие строки по дороге в кофейню, осторожно щупает почву, иносказательно задает вопросы: «Насколько ты боишься за него? Что ты можешь придумать о его судьбе? Смогу ли я этим воспользоваться?» Воспользоваться… дичь, конечно. Если объективно, Володарский с того дня не сделал к Асе ни одного лишнего шага. Ну, беседовал с ней иногда, ну, затащил в оркестр. То есть просто заложил пару бомб замедленного действия. И теперь они взорвались.

– Мариночка, – залепетала преподавательница. Она все поглядывала