ТРЕБУЕТСЯ ЧУДО. Сказки большого города - Сергей Абрамов

И Алексей Иванович всполошился, вскочил, догнал жену — она ему позволила себя догнать! — схватил за руку.

— Ну, не сердись, Настасьюшка, осел я старый… Сон мне приснился пакостный, ерунда всякая — «из раньше».

Настасья остановилась, повернулась к мужу, пристально посмотрела в его виноватые глаза, проверила: действительно ли виноватые, не ломает ли комедию? Потом поцеловала в лоб, как клюнула, сказала наставительно:

— Никогда не верь снам «из раньше». Они врут. И воспоминания тоже врут. Что было, то было, а все, что было — было хорошо.

— Очень много «было», — машинально заметил Алексей Иванович, имея в виду тавтологию в Настасьином афоризме.

А Настасья Петровна поняла по-своему:

— Верно, много. Но все — наше. Общее. Твое и мое… — и вдруг смилостивилась, пошла на уступку: — Хочешь, я опять Давиду позвоню, скажу, чтоб ничего не делал?

— Позвони, Настасьюшка, прошу тебя. Мне так спокойнее.

И Алексей Иванович почувствовал себя победителем.

Но вот вам парадоксы человеческой психики: Настасья Петровна тоже чувствовала себя победительницей. В самом деле, какая разница: видный, заметный, гениальный, талантливый? Все это — слова. А дело-то давным-давно сделано.

— Выходит, зря путешествовал? — ехидно спросил черт, когда Алексей Иванович, отсмотрев программу «Время», поднялся к себе и привычно умостился в кресле у письменного ветерана-работяги.

— Не зря, — не согласился Алексей Иванович, закуривая тайную вечернюю сигарету и пуская дым прямо в чертячью рожу. Но тот и не поморщился: дым для него — одна приятность. — Спасибо тебе, черт.

— За что? — черт искренне удивился. — Просил вернуть молодость, жаждал остаться на той полянке, а все ж воротился? Как-то не по-фаустовски получается…

— Прожитого не исправишь. А спасибо — за вновь пережитое.

— Как не исправишь? Ты же хотел разрушить музей…

— Поздно, черт. Силы не те, воля не та. Да и музей уже — не только мой.

— Значит, все будет по-прежнему: большой человек, повелитель бумаги?..

— Не трать зря иронию: я себе цену знаю. Сам утверждал: ты — это я. И наоборот.

— Вроде как больная совесть писателя?

— Больная, черт. Ты же вернул мне лишь те мгновения, которые и вспоминать-то больно.

— А приход Настасьи?

— Разве что это… Так она и сейчас со мной.

— Ну а не оставил бы ты ее у себя, ушла бы она тогда?

— Ничего бы не изменилось, черт. Она — это тоже я, только писать не умеет.

— Выходит, будем доживать?

— Много ли осталось?

— Верно, немного, — со вздохом согласился черт. — Только холодно у тебя в музее, — поежился, передернул плечами.

— Хочешь, я лампочку посильнее вверну? — заботливо спросил Алексей Иванович.

— Не надо. Дай-ка мне сигаретку, подымлю с тобой, — щелкнул пальцами — между ними возник синий огонек. Черт прикурил, затянулся, пустил дым кольцами. — А ничего табачок, приятный… Так что у нас там с погодой?

— Сам знаешь: циклон. Область низкого давления, обложные дожди, температура — шестнадцать по Цельсию.

— Совсем в этом году лета нет.

— И не говори! Одно расстройство…

Сигаретный дым плавал по комнате, внизу шептал телевизор, ветер раскачивал деревья в саду, космическая станция «Салют» совершала очередной виток вокруг дождливой планеты, где-то в созвездии Кита готовилась вспыхнуть сверхновая, свет от которой, если верить астрономам, дойдет до нас еще очень-очень не скоро.

ЧЕЛОВЕК СО ЗВЕЗДЫ

Городская фантазия

День какой-то сумасшедший выпал, заполошный прямо день, врагу злому не пожелаешь, всю дорогу — на ногах, на ногах, на ногах, а каблуки тонкие и восемь длинных сантиметров, ходули, конечно, но ходули обвальные, да плюс к тому почти задаром схалявила их Зойка, разве стольник — деньги по нынешним временам? Ой, нет, не деньги, считайте: пятерка — левак поутру, да еще за пятерку рожу скривит, гад; трояк — то, что зовется «шведский стол», хотя шведского там — только официант Свен, который вообще-то эстонец; сигареты у того же шведа недоделанного — еще десятку отдай, но это только для нее, для Зойки, — десятка, потому что она шведа сто раз от метра у себя в пенальчике прятала, отоспаться давала с большого бодуна, а для остального пипла сигаретки — по два червонца, какие ж бабки надо делать, чтобы пристойное курить!.. А поужинать? Если задерживаешься, если заезд большой — еще три чирика; три, да три, да три — будет дырка, а зарплата администраторская — кот наплакал, а пошлый зверь этот скуп на слезы, вот. Впрочем, Зойка на судьбу не в обиде, она ее себе сама выбирала, лелеяла. Грех плакаться, девушка она холостая, самостоятельная, буквально — сама стоит на красивых ногах, на обвальных каблуках, ни у кого помощи не просит и не станет. А кто говорит, что администраторы в отелях берут, плюньте тому в рожу: не про Зойку это тем более. Ладно, от конфет там, от цветов, от флакончика парфюма она не откажется, так ведь для себя же, а не на продажу, или передарить кому нужному — полезное дело, приятное настроение…

Да, ноги.

Ноги гудели часов с пяти, потому что привалили американы, человек шестьдесят, на выставку то ли компьютеров, то ли станков, а заказ был на сорок, куда, спрашивается, двадцать девать? В холлы на кресла?.. Говоров, умный, так и заявил: пусть ночку на креслах перекантуются, если не предупредили, наши люди ведь кантуются — и ничего, а у них, кстати, за бугром без предварительного заказа в приличный отель тоже гамузом не вселишься. Говорову славно: указание выдал, сел в «Волгу» и свалил на дачу. А старший администратор отдувайся. Жалко себя…

Жалко американов. Жалко девочек-регистраторш, которым приказано быть вежливыми и держать улыбку на взводе. Жалко борзых мальчиков из МИДа, которые на всех континентах голубой планеты талдычат про перестройку, которой нет альтернативы. И американам талдычат. Перестройка в державе, перестройка в отеле, двенадцатый этаж приговорили к перестройке, поставили на ремонт — подчистить, что загадили. Зойка бездомную американскую двадцатку — взвод? — уболтала, английский у Зойки легкий, активный, хотя и инязовского розлива, до семи и впрямь на креслах их продержала — «Zoya, darling, Zoya, excellent, what about little party tonight?», «Sure, quys, wait а little, you’ll get your lovely rooms and only after…» — а после семи, кроме нее, в отеле начальства нет, вот она своей хилой властью двадцатый-то этажик и распахни, благо ремонтный конь там еще валяться не начинал.

Но ноги!..

— Зоенька Александровна, — это Мария Ивановна, старшая в дежурной смене, лапочка сладкая, заботливая, — вы домой пойдете или здесь заночуете?