Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

не отходит от меня дальше чем на три шага?

У Штыря вырвался непроизвольный смешок.

— Дык, босс, тут полный порядочек!

— Ах, порядочек? Ну-ну! И что навело тебя на такую мысль?

— Дык, слышь, босс, легашам энтим крышка. — Веселая ухмылка располосовала его лицо. — Обхохочешься, босс! И-ех, куда там цирку! Они, значит, друг дружку поарестовали.

Джимми печально пересмотрел свою точку зрения. Даже в изоляторе такого рода завихрения встретят холодный прием. Гений обречен на вечное одиночество. И Штырю суждено перебиваться без тени надежды на встречу с родственной душой, с товарищем, способным воспринять его мыслительные процессы.

— Полный порядочек, — хихикнул Штырь. — То есть беспорядочек.

— Да-да, — поддакнул Джимми, — я понимаю.

— Значит, босс, один легаш взял да и арестовал второго. Сцепились, потому как один думал, что другой нацелился на камешки. А что они обои сыскари, так знать не знали, и теперь один забрал другого, — на глаза Штыря навернулись слезы невинной радости, — да и запер его в угольном подвале.

— Что ты такое мелешь?

Штырь беспомощно хихикал.

— Дык, босс! Дело, значит, было так. И-ех! Самое оно. Стемнело, значит, из-за грозы, а я, значит, в гардеробной ищу медведя со слезами и тут, не успел найти, — слышу: по коридору шаги тихо так и прямо к двери. Ну, вляпался, думаю. Во-во. И говорю себе: «Один легаш, значит, меня вынюхал и идет сцапать». Ну, я раз — и за занавеску. Там сбоку занавеска висит, а за ней костюмы развешаны и всякое такое. Я прыг туда и стою, жду, чтобы легаш вошел, потому, слышь, я решил попробовать, пока он меня не увидел (а из-за грозы темным-темно), дать ему раза в челюсть и, пока он в нокауте, смыться вниз к слугам.

— Ну и? — спросил Джимми.

— Тот, значит, к двери подходит, открывает, а я, значит, готовлюсь к рывочку, и тут из комнаты напротив, ну да вы ее знаете, выпрыгивает второй и первого скручивает. Куда тут цирку! Даже Кони-Айленд не потянет, одно слово.

— Продолжай. Что было дальше?

— Ну, сцепились они по-хорошему. Меня они видеть не могли, и я их. Зато слышал, как они друг дружку колотят, лучше некуда. Ну, потом одна морда другую укладывает в лежку, и тут слышу — щелкнуло. И понимаю, что один браслеты застегнул на другом…

— Называй их А и Б, — порекомендовал Джимми.

— Тут я слышу, как тот, первый, значит, чиркает спичкой, потому как там темно из-за грозы. И тогда он говорит: «Попался! — говорит. — Я за тобой приглядывал, знал, чего у тебя на уме». А я голос узнал. Легаш, ну, который камердин сэра Томаса. А второй…

Джимми разразился громовым хохотом.

— Хватит, Штырь! Это уже перегиб. Ты хочешь сказать, что моего сообразительного, мозговитого, упорного друга Гейлера заковали в наручники и заперли в угольном подвале?

— Во-во, — сказал Штырь.

— Кара небесная! — сказал Джимми в восторге. — Не иначе. Нет у человека права быть таким законченным ослом, как Гейлер. Даже неприлично.

Выпадали моменты, когда верный служитель Макичерна ввергал Джимми в особое бешенство, и в возмущении оскорбленной гордости он почти жалел, что на самом деле не громила, каким его считал Макичерн. Никогда прежде он не смирялся с подобным вызовом, а это шпионство было именно вызовом. За неуклюжим наблюдателем ему все время рисовалась самодовольная фигура Макичерна. Проявляй человек от Додсона хоть какую-то сноровку, он мог бы его простить, но на нее и намека не было. Годы практики развили в Штыре, когда дело касалось блюстителей закона, своего рода шестое чувство. Он был способен раскусить самую хитрую личину. Но в Гейлере даже Джимми распознал детектива без малейшего труда.

— Валяй дальше, — сказал он.

Штырь продолжил:

— Ну, вторая морда, на полу и в браслетах…

— То есть Гейлер, — сказал Джимми. — Лихой красавец Гейлер.

— Во-во. Ну, по началу только дух переводил и не мог сразу пасть раскрыть. А когда дыхалка у него наладилась, он и говорит: «Идиот, — говорит, — крыша у тебя поехала. Сел ты в лужу. Дальше некуда». Ну, говорил-то он, может, по-другому, но сказать хотел как раз энто. «Я сыскарь, — говорит. — А ну, сними их!» Это он про браслеты. А тот, камердин, он, значит, ему на шею падает? Держи карман ширше! Говорит, что очков глупее ему еще никто не втирал. «Расскажи своей бабушке, — говорит. — Я таких знаю! Проникаешь в дом будто гостем, а сам на камешки миледи целишься». От энтих жестоких слов другая морда, Гейлер, на стенку лезет. «Да я тоже детектив, — говорит, — и в доме по специальной просьбе мистера Макичерна, американского джентльмена». Первая морда опять ему фигу показывает. «Расскажи это датскому королю, — говорит. — Энто уже предел. У тебя нахальства хватит на десятерых». А тот в ответ: «Покажь меня мистеру Макичерну, — говорит, — он будет моим…» Как энто? Подручным?

— Поручителем? — предположил Джимми. — То есть протянет руку помощи.

— Во-во — подручителем. Я тогда еще подумал, а энто что такое? «Он будет моим подручителем», — говорит. И думает, теперь он в ажуре. Да нет, все еще в луже сидит, потому как камердин ему вякает: «А пошел ты! Буду я с тобой по дому бегать, мистера Макичерна искать. Посидишь в угольном подвале, субчик, и посмотрим, как ты запоешь, когда я доложу сэру Томасу». «Во-во, — говорит Гейлер, — скажи сэру Томасу. Я ему объясню». «Как же, жди! — говорит камердин. — У сэра Томаса впереди тяжелый вечер: прыгать вокруг шишек, понаехавших смотреть спектакль, который они ставят. И я не стану его беспокоить, пока он не прочухается. А ты катись в угольный подвал! Пошли». И они уходят. А я опять за дело, хвать слезы — и сюда.

— Ты когда-нибудь слышал про поэтическую справедливость, Штырь? — спросил Джимми. — Вот она в полной мере. Однако в этот час веселья и благожелательности нам не следует забывать…

Но Штырь его перебил. Сияя честной радостью, вспыхнувшей от теплого приема, оказанного его повести, он принялся выводить из нее мораль.

— Усекаете, босс, — сказал он. — Лафа, и ничего боле! Когда они хватятся камешков, дык подумают на Гейлера, а на нас и не подумают.

Джимми взглянул на него с глубокой серьезностью.

— Разумеется, — сказал он. — Ну и логик же ты, Штырь! Гейлер, по твоим словам, только-только открыл дверь снаружи, когда камердинер на него набросился. Так как же им не подумать, что он похитил драгоценности! Человек, способный вскрыть сейф через закрытую дверь помещения, уж конечно, сумеет запрятать добычу, катаясь по полу с камердинером. И то, что драгоценностей при нем не окажется, еще больше усугубит улики против него. А в том,