Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

аду?

Он зло и хитро рассмеялся и мгновенно стал уклончивым.

– Все может существовать в бесчисленных измерениях бескрайней вселенной. Все может быть реальным – или нереальным. Кто знает? Не мне судить. Разбирайся сам, если можешь, – здесь раздолье для предположений и даже, может быть, не только предположений.

И он немедленно сменил тему. Я был сбит с толку и озадачен, ум мой мучительно метался в поисках объяснения, нервы совершенно расшатала вся эта мрачная загадочность – и я прекратил расспросы. Желание покинуть студию сделалось почти непреодолимым и превратилось в безумную, всепоглощающую панику, побуждавшую меня сломя голову выскочить из комнаты и броситься вниз по ступеням в безопасную уютную повседневность улицы двадцатого века. Мне казалось, что лучи, проникавшие сквозь стеклянную крышу, исходят не от солнца, но от некоего темного светила; что комната затянута нечистой паутиной тени там, где теней не могло быть физически; и что каменные дьяволы, бронзовые ламии, терракотовые сатиры и глиняные горгульи как будто успели каким-то непонятным образом размножиться и вот-вот наполнятся губительной жизнью.

Едва понимая, что́ говорю, я еще некоторое время продолжал беседовать с Киприаном. Затем, сославшись на выдуманную встречу со знакомым за ланчем и неуверенно пообещав заглянуть еще раз перед отъездом из Сан-Франциско, я ушел.

К удивлению моему, натурщица Киприана стояла в холле на первом этаже, у подножия лестницы. По ее поведению и первым же произнесенным словам стало очевидно, что она поджидала меня.

– Вы же мистер Филипп Хастейн, верно? – спросила она пылко и взволнованно. – Я Марта Фицджеральд. Киприан часто упоминал в разговорах ваше имя, и я думаю, что он очень вас ценит… Возможно, вы примете меня за сумасшедшую, – продолжала она, – но мне нужно с вами поговорить. Я больше не могу вынести того, что здесь происходит, и я бы отказалась появляться в этом доме, если бы не… если бы Киприан не был мне так дорог. Я не знаю, что произошло, но он совершенно переменился. То, что он делает, ужасно – вы не представляете, как это пугает меня. Его скульптуры с каждым разом все кошмарней и отвратительней. Фу! Эти слюнявые, мертвенно-серые чудища в его новой композиции – я едва могу находиться с ними в одной комнате. Не дело это – изображать такие вещи. Разве вам не кажется, что они ужасны, мистер Хастейн? Они как будто вырвались из ада и внушают вам, что этот ад где-то неподалеку. Даже… даже воображать такое – дурно и грешно, и лучше бы Киприан остановился. Я боюсь, что с ним – с его рассудком – что-нибудь случится, если он будет продолжать. И я тоже сойду с ума, если мне придется все время их видеть. Боже мой! Кто угодно свихнулся бы в этой студии.

Она запнулась и как-то замялась. Потом:

– Не могли бы вы что-нибудь сделать, мистер Хастейн? Не могли бы вы поговорить с ним, объяснить, как дурно он поступает и как это опасно для его рассудка? Вы, мне кажется, имеете большое влияние на Киприана – вы ведь родственники, верно? И он считает вас очень умным. Я никогда не стала бы вас просить, если бы мне не довелось увидеть слишком много такого, чего быть не должно. И я не стала бы вас тревожить, если бы могла обратиться к кому-нибудь еще. Весь этот год Киприан безвылазно просидел в этой ужасной мастерской и почти ни с кем не общался. Вы первый, кого он пригласил взглянуть на свои новые скульптуры. Он хочет, чтобы они стали полной неожиданностью для критиков и публики, когда он устроит свою следующую выставку… Вы ведь поговорите с Киприаном, мистер Хастейн? Я никак не могу его остановить. Он, похоже, в восторге от этих его безумных страшилищ. И только смеется надо мной, когда я пытаюсь его предостеречь. Однако мне кажется, что порой эти твари немного действуют ему на нервы, что он начинает бояться… своей собственной болезненной фантазии. Может, он вас послушает.

Если еще что-то и было нужно, чтобы окончательно меня добить, отчаянной мольбы девушки и ее неясных мрачных намеков вполне хватило. Я отчетливо видел, что она любит Киприана, безумно беспокоится за него и панически боится – в противном случае она не бросилась бы с такой просьбой к совершенному незнакомцу.

– Но я не имею никакого влияния на Киприана, – возразил я, как-то странно смутившись. – В любом случае, что я ему скажу? Чем бы он ни занимался, это его дело, не мое. Его скульптуры превосходны: я никогда не видел ничего сильнее – в своем роде. Как я посоветую ему бросить? Я не смогу привести ни одного разумного довода, и он просто выставит меня вон, весело хохоча. Художник имеет право выбирать сюжеты, даже если черпает их из самых нижних кругов чистилища или царства мертвых.

Мне показалось, девушка упрашивала и уговаривала меня в пустынном вестибюле довольно долго. Слушая и пытаясь убедить ее в том, что не способен выполнить ее просьбу, я точно вел беседу в каком-то бессмысленном и скучном кошмаре. Девушка рассказала мне подробности, которые я не хочу приводить в этом повествовании; подробности эти, касавшиеся психической деформации Киприана, предметов его нынешнего творчества и методов работы, были отвратительны и шокировали так, что я ушам своим не верил. Она прямо и косвенно намекала на растущую извращенность моего кузена, но мне почему-то казалось, что еще больше она утаивала и даже в самых устрашающих своих разоблачениях не была со мной полностью откровенна. Наконец, отделавшись расплывчатым обещанием поговорить с Киприаном и повлиять на него, я улизнул и вернулся в гостиницу.

Весь день и затем вечер прошли словно в липкой дымке дурного сна. Я как будто с твердой земли ступил в бурлящую, страшную, сводящую с ума бездну тьмы и утратил всякое ощущение ориентации. Все это было слишком омерзительно – и слишком сомнительно и неправдоподобно. Перемена, произошедшая с самим Киприаном, ошеломляла ничуть не менее и едва ли меньше ужасала, нежели отвратительный призрак из книжной лавки и демонические скульптуры, созданные с нечеловеческим мастерством. Киприаном словно овладела какая-то дьявольская сила или сущность.

Куда бы я ни пошел, я бессилен был отделаться от ощущения, будто меня кто-то неуловимо преследует, чье-то жуткое незримое око неусыпно следит за мной. Мне казалось, что червячье-серое лицо и дьявольские желтые глаза вот-вот могут снова возникнуть предо мною, что песья морда с гнилыми клыками вдруг начнет истекать слюной прямо на столик в ресторане, куда я зашел пообедать, или на мою подушку. Я не