И аз воздам - Надежда Попова

— О нет, что вы. Они всего лишь пробудили к жизни тварь, запертую по ту сторону человеческого мира, а уж она разрушила дома и убила горожан. Вообще говоря, в ее планах была прогулка с теми же целями по всей земле, однако мне посчастливилось вовремя найти способ остановить ее.

— Разрушенный город и убитые жители. Плохо сносится со словом «вовремя», — заметил Шильбах, и Курт нарочито удрученно вздохнул:

— Да, это безрадостная, но, увы, неизменная неприятность, с коей мне приходится сталкиваться все время моей службы: люди, не желающие оказать помощь, ответить на мои вопросы или своевременно сообщить о замеченных ими явлениях. Результат всегда скверный, а порой и трагический. Именно потому я и сказал в начале нашей беседы, что ваш искренний ответ — в ваших интересах. Полагаю, вам бы не хотелось повторения бамбергской истории в ваших ортах.

— Как этот ваш Бамберг увязан с нашими землями? И как что-то может грозиться нам? Если вы купно с Господом всё так успешно порешили?

— Связан — как и всегда: людьми, — отозвался Курт, не став заострять внимания на весьма вольном поминании Создателя. — По той же причине сохраняется и угроза. Итак, я хочу задать вам вопрос: не появлялись ли в одном из ваших ортов чужаки? Я не говорю о путниках, странствующих рыцарях, торговцах или бродягах; разве что кто-то из упомянутых осел на ваших землях и был принят вашими соплеменниками. Человек, которого я ищу, испытывает дурную тягу к событиям, связанным с бунтами, войнами, народными волнениями и прочими нехорошими событиями; порой он провоцирует их сам, порой приходит на готовенькое и лишь раздувает пламя. Он умеет говорить — говорить красиво и проникновенно, умеет затронуть душу каждого, к каждому подобрать ключик. Говорит он о простых людях и их страданиях, о вырождении и бездарности власть имущих, о старых временах и величии народа, вот только ни народ, ни его величие или страдания его не интересуют. Он еретик, язычник, малефик, и его единственная цель — уничтожить Империю, Церковь и учение Христово как таковые. Все прочее для него — оружие и средство: от отдельных людей до целых общин, городов и народов. Тварь, разбуженная в Бамберге, дело рук его помощников, и по его задумке — она должна была стать его оружием, применить которое он смог бы где угодно и когда угодно. Возможно, и здесь.

— Какой ужасный человек, — холодно отметил Карл Шильбах. — Аж бедствие. Такое кошмарное создание было бы тяжко не заметить, если бы оно явилось в наших землях. Я такого не замечал. Други, — наигранно переглянувшись со своими спутниками, вопросил ландамтманн, — как у вас? Было ли слышано хоть что-то о таких жутких гостях в ваших местах?.. Нет, — развел руками он, когда в ответ прозвучала лишь тишина. — Как сами наблюдаете, майстер инквизитор, человека, которого вы ищете, тут нету. А раз сам господин герцог сказал, что больше нам изъясняться не о чем, то встречу можно кончить.

— Я это вполне допускаю, — подчеркнуто доброжелательно согласился Курт. — Я допускаю и то, что его здесь нет и не будет, и то, что он скрывается столь тщательно, что не попадался никому на глаза, и то, что его здесь еще нет, но он появится в будущем. Посему перед тем, как мы распрощаемся, я оставлю вам его описание и буду надеяться, что вы сообщите о его появлении, буде таковое случится. Я ведь могу на это надеяться?

— А конечно, — не отводя взгляда, кивнул Шильбах. — Если в наших краях явится малефик, который зазывает жутких тварей и разрушает наши дома, мы немедля же сообщим об этом, не сомневайтесь. Как видится ваш еретик?

— Как крестьянин, — ответил Курт, демонстративно не замечая иронии в голосе переговорщика. — Как обычный крестьянин — крепкий, рослый, сильный, хотя немолодой, под пятьдесят. Серые глаза, крючковатый нос… С ним должен… может быть ребенок. Девочка. Или мальчик, который на самом деле та же девочка, попросту переодетая; возможно, с ним также женщина примерно одних с ним лет, может называть себя Бертой.

Над поляной снова повисла тишина, и во взгляде фельдхауптманна Штайнмара сквозь смесь насмешки и настороженности проступила явная, неприкрытая неприязнь, граничащая с отвращением.

— Инквизиция теперь гоняется за детьми? — уточнил тот, даже не пытаясь скрыть враждебности. — Исключительно на случай, если эти страшные люди попадутся на глаза: а в чем обвиняется эта переодетая девочка? Тоже разрушила город? Угнала чужую метлу? Съела всех соседских младенцев?

Нервно.

Слишком нервно. Слишком уж много аффекта, слишком легко встал на дыбы… Будь это женщина, враждебно настроенная обывательница, которую расспрашивает надоедливый oper, такое поведение было бы понятно, но здесь, доверенное лицо в переговорах, где цена слова — мир или война?..

Свежеиспеченный отец? И ребенок или дети, видимо, долгожданные…

Это бы многое объяснило…

— Нет, — ответил Курт ровно, глядя в глаза фельдхауптманну прямо и открыто. — Это моя дочь.

Да.

Неприязнь во взгляде напротив сгинула вмиг, точно щепоть песка под внезапным порывом ветра, сменившись растерянностью и чем-то, что можно было бы назвать состраданием, будь обстоятельства иными…

— Человека, которого я ищу, зовут Каспар, — продолжил Курт тихо, обращаясь уже не ко всем, а лишь к фельдхауптманну Йосту Штайнмару. — Двенадцать лет назад я столкнулся с ним в деревне, которую он подбил на бунт и бросил, когда выяснилось, что его планы не удались. Не удались они по причине моего вмешательства, и с того дня этот человек определил меня в личные враги; ему мало моей смерти, ему надо уничтожить меня в прямом смысле, раздавить, растоптать, отнять все, что только может иметь для меня смысл и ценность, и вот, наконец, он отыскал способ это сделать. Можно не верить мне в том, что касается его опасности для этих земель, можно не считать, что случившееся в далеком городе Германии как-то коснется вас; в конце концов, это ваше дело и ваша ответственность перед людьми, доверившими вам предводительство и принятие решений. Не стану давить, убеждать, проповедовать, ваш выбор есть ваш выбор; но от этого человека я не отстану и найду его любой ценой и любыми путями. Хочу, чтобы вы это знали. И пусть он знает. И скажите мне, вы сами — на что были бы готовы в моем положении?

Тишина над поляной осталась — раскаленная, тяжелая, точно наковальня, и каждый взгляд Курт ощущал на себе физически; враждебные, острые, как иглы, настороженные — переговорщиков, смятенный и чуть задумчивый — Штайнмара, слегка удивленный — фон Тирфельдера и обескураженный — Фридриха…

— Мы учтем, — наконец, сухо вымолвил Бальдерих Куммер, расправив плечи, и мельком переглянулся с остальными. — На том расстаемся. Темнеет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});