Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин

— Очень хорошо, забирайте вашего плебея! — сказал Варрон Лукулл, рукой удерживая Цетега.

— И поскольку я выиграл процесс, я забираю sponsio греков, которых так любит Цезарь.

Упоминание о любви к грекам, которые славились репутацией гомосексуалистов, было преднамеренным унижением. Кровь бросилась в голову Цезаря, когда он вспомнил ту боль, которую ему пришлось пережить при обвинении его в связи с царем Никомедом. Не раздумывая, он прошел сквозь ряды трибунов и схватил Гибрида за горло. Гибрид всегда считал себя геркулесом среди людей, но он не смог ни разжать руки Цезаря, ни ответить напавшему, который был выше его ростом. Он никогда не поверил бы в силу этого человека, если бы сам не стал его жертвой. Только Варрон Лукулл и шестеро его ликторов смогли оттащить Цезаря от обвиняемого. Некоторые в толпе недоумевали потом: почему девять плебейских трибунов не двинулись с мест, чтобы помочь Гибриду?

— Слушания не будет! — во всю силу легких крикнул Варрон Лукулл. — Иска нет! Я, Марк Теренций Варрон Лукулл, объявляю об этом! Истцы, заберите ваш залог! И все до единого идите домой!

— Sponsio! Sponsio принадлежит Гаю Антонию! — послышался другой голос — голос Гая Элия Стайена.

— Sponsio не принадлежит Гибриду! — громко возразил Цетег. — Претор по делам иностранцев отклонил иск, и это его право! Так что залог возвращается истцам!

— Уведете ли вы наконец вашего плебея? Покиньте трибунал! — приказал Варрон Лукулл сквозь зубы. — Убирайтесь отсюда! Все! И я говорю вам, что этим скандалом при отправлении правосудия вы нанесли вред плебейскому трибунату! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы навсегда заткнуть вам рты!

Гибрид ушел в сопровождении девяти трибунов. Стайен плелся за ними, сокрушаясь о потерянном залоге. Гибрид осторожно щупал свое горло, покрытое синяками.

Пока возбужденная толпа расходилась, Варрон Лукулл и Цезарь смотрели друг на друга.

— Я бы очень хотел дать тебе задушить негодяя, но, надеюсь, ты понимаешь, что не мог, — сказал Варрон Лукулл.

— Понимаю, — ответил Цезарь, не в силах унять дрожь. — Я думал, что умею держать себя в руках. Я не горячий человек, ты же знаешь. Но я не потерплю, чтобы такое дерьмо, как Гибрид, отпускал грязные намеки.

— Понятно, — сухо произнес Варрон Лукулл, вспомнив, что его брат рассказывал о репутации Цезаря.

Цезарь тоже замолчал, вспомнив, с чьим братом сейчас разговаривает. Но потом решил, что Варрон Лукулл способен иметь собственное мнение.

— Подумай, какова наглость у этого червя! — воскликнул Цицерон, подбегая к Цезарю, когда все закончилось. — Требовать залог! Ради всех богов!

— Большая наглость требуется, чтобы сделать вот это, — сказал Цезарь, показывая на изувеченного мужчину и его жену.

— Омерзительно! — воскликнул Цицерон, садясь на ступеньки трибунала и вытирая лицо платком.

— Ну, по крайней мере, нам удалось спасти ваши две тысячи талантов, — сказал Цезарь Ификрату, который продолжал стоять в нерешительности. — И я бы сказал, что если все, что вы хотели, — это поднять волну в Риме, то вам это удалось. Думаю, в будущем Сенат проявит больше внимания к тем чиновникам, которых он посылает управлять Македонией. А теперь идите в гостиницу и возьмите с собой этих несчастных. Мне жаль, что ваши сограждане будут вынуждены продолжать поддерживать их на свои средства. Но я предупреждал.

— Мне жаль только одного, — сказал Ификрат, уходя, — что нам не удалось наказать Гая Антония Гибрида.

— Нам не удалось сокрушить его в финансовом отношении, — возразил Цезарь, — но он будет вынужден покинуть Рим. Пройдет много времени, прежде чем он посмеет снова показаться в этом городе.

— Думаешь, Гибрид действительно дал взятки девяти плебейским трибунам? — спросил Цицерон.

— Уверен! — резко ответил Цетег, который все никак не мог успокоиться. — Если не считать Сициния — хотя мне он не особенно нравится! — весь нынешний состав плебейского трибуната — подлые люди.

— А к чему им быть замечательными? — спросил Цезарь, совершенно успокоившись. — В наши дни эта должность не в почете. Плебейский трибунат — это тупик.

— Интересно, сколько Гибриду стоили девять трибунов?

Цетег поджал губы:

— Около сорока тысяч каждый.

Глаза Варрона Лукулла лукаво блеснули:

— Ты так уверенно говоришь об этом, Цетег! Откуда ты знаешь подобные вещи?

Лидер заднескамеечников даже не рассердился. Он ответил, растягивая слова:

— Дорогой мой praetor peregrinus, нет ничего такого, чего я не знал бы об алчности сенаторов! Я могу назвать тебе цену любого сенатора до последнего сестерция. А эти ничтожества стоят сорок тысяч каждый.

И именно эту сумму Гай Элий Стайен заплатил каждому трибуну, как потом узнал Гибрид. Девяносто тысяч сестерциев он прикарманил.

— Отдай деньги! — приказал человек, который любил пытать и увечить людей. — Отдай оставшиеся деньги, Стайен, или я собственными пальцами вырву твои глаза! Я и так обеднел на триста шестьдесят тысяч сестерциев — вот тебе и две тысячи талантов!

— Не забывай, — зло возразил не испугавшийся Стайен, — что это была моя идея использовать ius auxilii ferendi. Эти девяносто тысяч — по праву мои. Что касается тебя, благодари богов, что у тебя не отобрали все твое имущество!

* * *

Некоторое время всех занимала сенсация несостоявшегося слушания. Она имела несколько последствий. Во-первых, коллегия плебейских трибунов того года осталась в анналах как самая позорная. Во-вторых, в Македонию стали направлять ответственных — но не воинственных — губернаторов. Гней Сициний больше не говорил на Форуме о восстановлении прав плебейского трибуната. Слава Цезаря как адвоката стремительно выросла. Гай Антоний Гибрид на несколько лет покинул Рим и не показывался в тех местах, где часто бывали римляне. Он совершил небольшое путешествие на остров Кефалления в Ионическом море, где оказался единственным цивилизованным человеком (если таковым можно было его назвать) во всем регионе. Он обнаружил там несколько невероятно древних захоронений, полных сокровищ: изящно оправленные и инкрустированные кинжалы, маски из чистого золота, янтарные кувшины, кубки из горного хрусталя, кучи драгоценностей — стоимостью больше двух тысяч талантов. Достаточно, чтобы обеспечить себе консульство, когда он вернется в Рим, даже если ему придется покупать каждый голос.

* * *

Следующий год прошел для Цезаря спокойно. Он оставался в Риме и с успехом практиковал адвокатуру. В тот год Цицерона не было в Риме. Его выбрали квестором, и по жребию ему достался Лилибей в Западной Сицилии, где он служил у губернатора Секста Педуцея. Поскольку должность квестора означала, что теперь Цицерон являлся членом Сената, он с удовольствием покинул Рим и с головой ушел в работу, связанную в основном с заготовкой хлеба. Год был неурожайный, но консулы решили эту проблему. Они закупили огромные количества зерна, которые еще были на Сицилии, и продали его дешево в Риме, применив lex frumentaria.

Как большинство образованных людей, Цицерон обожал писать и получать письма. К тридцати одному году у него завелось большое количество корреспондентов. Именно на этот период пребывания его в Западной Сицилии приходится пик его эпистолярного творчества. Наладился постоянный поток писем между Цицероном и эрудированным плутократом Титом Помпонием Аттиком. Благодаря Аттику долгое одиночество в островном Лилибее было скрашено сплетнями обо всем и всех в Риме.

Перед самым отъездом Цицерона с Сицилии он получил очередное пространное послание от Аттика.

Ожидаемых продовольственных бунтов так и не было — только потому, что Риму повезло с консулами. Я поговорил с братом Гая Котты, Марком, которого выбрали консулом на следующий год. Я спросил его, почему в этой нации умников простые люди все еще вынуждены время от времени существовать на просе и турнепсе? Пора Риму, сказал я, потребовать от частников Сицилии и других наших зерновых провинции, чтобы те продавали зерно государству, а не выжидали, желая всучить его подороже частным торговцам, ибо зачастую это означает, что на Сицилии зерно пускают на силос, когда оно должно кормить простых людей. Я не одобряю накопления ради наживы, когда это влияет на благосостояние нации, особенно такой, полной умных людей. Марк Котта выслушал меня с большим вниманием и обещал в будущем году что-нибудь предпринять по этому поводу. Поскольку у меня нет акций на зерно, я могу позволить себе быть патриотом и альтруистом. И перестань смеяться, Марк Туллий!

Квинт Гортензий, самый важничающий плебейский эдил в нашем поколении, устроил великолепные игры. Наряду со свободным распределением зерна населению. Он намерен стать консулом в следующем году! Конечно, твое отсутствие означает, что он пользуется большим успехом в судах, но молодому Цезарю всегда удается напугать его, нередко отбирая у него лавры. Ему это не нравится, и слышали, как на днях он жаловался и высказывал пожелание, чтобы Цезарь тоже уехал из Рима. Но вся эта чепуха — ничто по сравнению с пиром, который Гортензий устроил по случаю его вступлению в должность авгура (да, это наконец случилось!). Подавали жареного павлина. Да, ты прочитал правильно: жареного павлина. Птиц (говорят, их было шесть) зажарили, разрезали до самого клюва, а после повара собрали все перья, покрыли ими павлинов и внесли на золотых блюдах во всем их великолепном оперении, с распущенными хвостами, и даже гребни качались. Это была сенсация, и другие гурманы, вроде Цетега, Филиппа и старшего консула Лукулла, готовы были покончить с собой из зависти. Однако, дорогой Марк, вкушение мяса птиц разрядило напряжение. Старый армейский сапог был бы вкуснее и легче жевался.

Смерть Аппия Клавдия Пульхра в Македонии в прошлом году привела к самой забавной ситуации. Этой семье, кажется, никогда не везло, правда? Сначала Филипп, когда был цензором, обобрал Аппия Клавдия до нитки; Аппию Клавдию не удалось поправить дела на проскрипционных аукционах, а потом он заболел и не мог управлять своей провинцией. И завершил он свою горькую жизнь, вернувшись в Македонию, где добился успеха в военных делах и умер, так и не восстановив своего состояния.

Конечно, мы хорошо знаем шестерых детей, которых он оставил. Ужасно! Особенно самые маленькие. Но Аппий Клавдий, старший сын, — очень умный и предприимчивый молодой человек. Во-первых, как только отец умер, он отдал старшую сестру Клавдию замуж за Квинта Марция Рекса, хотя у нее совсем не было приданого. Я думаю, что Рекс заплатил за нее бешеные деньги! Как все Клавдии Пульхры, она очень красива, и это, кажется, помогло. Мы ожидаем, что Рекс будет ей хорошим мужем, поскольку у нее одной из трех сестер хороший характер.

Никто не отрицает, что трое мальчиков — трудные дети. Усыновление невозможно. Самый младший (который называет себя просто Публий Клодий) такой отвратительный и дикий, что не найдется ни одного, кто захотел бы усыновить его. Гай Клавдий, средний, — дурачок. Итак, наличествует Аппий Клавдий-младший, двадцати лет, который вынужден финансировать не только свою собственную карьеру в Сенате, но и карьеры двух младших братьев. То, что заставили заплатить Квинта Марция Рекса, — только капля в пустое ведро Клавдия Пульхра.

Но он поступил очень умно, дорогой Марк Туллий. Зная, что ему откажет в усыновлении любой папа, у которого осталась хоть капля здравого ума, он поискал себе богатую невесту и стал ухаживать — угадай, за кем? Это не кто иная, как жутко некрасивая старая дева Сервилия Гнея! Ты знаешь, о ком я говорю: Скавр и Мамерк наняли ее жить с шестью сиротами Друза. Без приданого и с самой ужасной матерью, какая только сыщется в Риме, — Порцией Лицинианой. И вот оказывается, что Скавр и Мамерк назначили Гнее приданое в двести талантов, которое ей будет выплачено, как только сироты Друза вырастут. И они выросли! Марк Порций Катон, самый младший из шестерых, живет в доме своего отца. Сейчас ему восемнадцать лет.

Когда двадцатилетний Аппий Клавдий Пульхр появился в качестве ухажера, Сервилия Гнея буквально вцепилась в него. Ей теперь, говорят, уже все тридцать два года. Старая дева. Я не верю слухам, будто она бреется! Ее мать — та точно бреется, но об этом знают все. Самое лучшее в сделке Аппия Клавдия то, что его теща Порция Лициниана удалилась в просторную виллу на побережье, которую, кажется, купили Скавр и Мамерк для такого случая, когда нанимали дочь. Так что Аппию Клавдию не придется жить с тещей. Да еще двести талантов приданого!

Но и это не все, Марк. Самое интересное — Аппий Клавдий выдал свою младшую сестру Клодиллу не за кого-то, а за Лукулла! Ей пятнадцать лет — так говорят он и Лукулл. Я бы дал ей четырнадцать, но я могу ошибаться. Какая пара! Благодаря Сулле Лукулл сказочно богат, и, кроме того, он контролирует состояние Небесных Близнецов. Нет, я не хочу сказать, что наш честный, открытый Лукулл присвоил деньги Фавста и Фавсты, но что помешает ему грести проценты?

Таким образом, благодаря энергии и предприимчивости этого двадцатилетнего юноши судьба семьи Аппия Клавдия Пульхра удивительно изменилась к лучшему. Весь Рим смеется, но и искренне восхищается. Наш Аппий Клавдий стоит того, чтобы к нему присмотреться! Публий Клодий, которому четырнадцать лет — после него-то и родилась Клодилла, которой якобы пятнадцать! — уже представляет опасность, а его старший брат ничего не делает, чтобы обуздать его. Очень симпатичный и не по летам развитой, он представляет опасность для девушек и обладает всякими дурными наклонностями. Но я считаю, что у него блестящий интеллект, так что со временем он может остепениться и стать образцом римлянина, знатного патриция.

Что еще рассказать тебе? Ах да. Знаменитый каламбур Гнея Сициния о Марке Крассе — ты ведь не забыл о сене на обоих рогах Красса! — оказался даже умнее, чем мы думали в то время. Выяснилось, что Сициний уже несколько лет очень много должен Крассу. Поэтому каламбур имел и другой нюанс: faenum значит сено, а faenerator — ростовщик. Получается, что сено, обвитое вокруг рогов Красса, означает денежную ссуду! Рим узнал об этом скрытом смысле, потому что Сициний — банкрот и не может заплатить Крассу долг. Я не знал, что Красс дает взаймы деньги. Но к нему не придерешься, увы. Он ссужает деньги только сенаторам и не берет процентов. Это его способ создать клиентуру из сенаторов. Думаю, стоит понаблюдать за милейшим Крассом. Не занимай у него денег, Марк. Беспроцентная ссуда — большое искушение, но Красс требует возврата денег, когда захочет, и никакого предупреждения! Он считает, что отдавать надо по первому требованию, немедленно. Иначе ты пропал. И цензоры (если бы у нас были цензоры) ничего не могут с этим сделать, потому что он не берет процентов. Его нельзя назвать ростовщиком. Он просто очень хороший человек, помогающий в беде своим друзьям-сенаторам.

Ну вот и все. Теренция здорова, как и маленькая Туллия. Твоя дочь — прелестный ребенок! У твоего брата все по-прежнему. Как бы я хотел, чтобы он ладил с моей сестрой! Но, думаю, нам с тобой надеяться нечего. Помпония — мегера, а Квинт — настоящий сельский житель. Этим я хочу сказать, что он упрям, прижимист и горд. И хочет быть хозяином в доме.

Береги себя. Я снова напишу тебе перед возвращением в Эпир, где моя скотоводческая ферма процветает. Слишком сыро для овец, конечно, — их копыта страдают. Но все так увлечены заготовкой шерсти, что забывают, сколько воловьей кожи используют в мире. Скот как вложение денег явно недооценивают.