Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

Сирин, посасывая таблетки от горла, сидел рядом с Буниным, который, опасаясь простуды, не снимал пальто и шляпу и прятал нос в воротник. Во втором отделении Сирин прочел три рассказа — «Красавицу», «Terra Incognita» и «Оповещение». Вечер прошел с таким успехом, что один критик счел его достаточным основанием, чтобы опровергнуть обвинения эмигрантской литературы в несостоятельности, и назвал Сирина оправданием всей эмиграции43.

После окончания литературного вечера большая группа писателей и их друзей отправилась выпить шампанского в кафе «Ла Фонтен»: Алданов, Берберова, Бунин, Ходасевич, Сирин, Вейдле сели за один столик, Фондаминский и Зензинов — за другой, рядом с ними. Разговор зашел о «Севастопольских рассказах», и Сирин заявил, что никогда не читал этого юношеского произведения Толстого (на самом деле Толстой написал его в 28 лет). Бунин от негодования стал заикаться. Алданов, которому «Война и мир» служила образцом для его собственных романов, закричал: «Вы нас всех презираете!» Ходасевич лишь засмеялся и сказал, что Набоков их разыгрывает. В другой момент вечера и в другом настроении Алданов, преисполненный русского восторга, назвал Сирина первым писателем эмиграции и убеждал Бунина отдать ему свой перстень с печаткой в знак признания его первенства. Бунин не согласился44.

В Париже Сирина пригласил к себе Ходасевич: физически и эмоционально разбитый поэт признался несколько месяцев спустя одному из своих знакомых, что Сирин был единственным, кого он пригласил за целый год. Сирин также нанес визит некоему Достокияну в надежде заинтересовать его идеей фильма «Hotel Magique» (возможного предвестника «Призматического фацета» — книги героя «Подлинной жизни Себастьяна Найта», где пансион, в котором произошло убийство, превращается в семейный загородный дом и снова в пансион). У него была назначена встреча («Not that I want it»[136]) с критиком Эдмоном Жалу, «абсолютно второстепенным и ужасно влиятельным». Он навестил Каминок, Кянджунцевых, Раису Татаринову, встретился с Керенским, Тэффи и Ладинским45. Он повидался с Люси Леон Ноэль, сестрой своего кембриджского друга Алекса Понизовского, с которой он встречался в 1920 году в Лондоне. Ее муж, Поль Леон, предложил Набокову еще одну, гораздо более интересную для него встречу — со своим близким другом Джеймсом Джойсом, но при этом столько раз предупреждал его, о чем можно и о чем нельзя говорить, что Набоков, сославшись на свою занятость и бессмысленность затеи в целом, отказался от встречи. Он написал Вере:

Джойс встретился с Прустом лишь однажды, и то случайно. Они ехали в одном такси, Джойс закрыл окно, а Пруст его открыл, после чего они едва не поссорились. В общем тоска, и в любом случае, в его последних вещах (Work in Progress) абстрактные каламбуры, глагольный маскарад, тени слов, болезни слов… в результате остроумие закатывается за смысл, и пока оно медленно близится к закату, небо потрясающе красиво, но потом наступает ночь46.

15 февраля Сирин выступал на поэтическом вечере вместе с Адамовичем, Берберовой, Буниным, Гиппиус, Ходасевичем, Ивановым, Мережковским, Одоевцевой, Смоленским и Цветаевой — такой букет имен было невозможно собрать в Берлине со светлой памяти 1923 года. Набоков умудрился, по собственному признанию, нагрубить Адамовичу — возможно, когда тот предположил, что Кафка повлиял на «Приглашение на казнь»47.

«Мадемуазель О» имела такой успех в Брюсселе, что Набокова пригласили приехать еще раз и прочитать рассказ в Русском еврейском клубе. Поскольку времени на получение визы у него не было, Зензинов посоветовал ему нелегально пересечь границу, прибегнув к старому способу русских социал-революционеров: выйти из поезда в Шарлеруа, перейти по рельсам на платформу подземной дороги, пересесть там на электричку до Брюсселя, в которой паспорта никогда не проверяют. Сирин выехал из Парижа 16 февраля и, следуя совету Зензинова, благополучно добрался до Брюсселя48. Он прочитал рассказ и через два дня вернулся в Париж. 25 февраля «Nabokoff-Sirine, le célèbre romancier russe»[137], представленный Габриэлем Марселем, читал «Мадемуазель О» в элегантном салоне мадам Ридель. Чтение прошло особенно удачно, и Жан Полан с готовностью предложил напечатать рассказ в новом журнале «Mesures»49.

VII

В Берлине, куда Набоков возвратился 29 февраля, проведя на редкость приятный месяц в Париже, он нашел несколько писем от литературных агентов. Как-то, когда Нина Берберова порекомендовала ему очередного агента, он, поблагодарив ее, сказал:

У меня больше агентов, чем читателей, и деловая часть моей жизни состоит в сложной раздаче опционов — бесчисленных и безнадежных. Если бы всех этих мужчин и дам собрали, то вышел бы огромный международный санаторий, ибо — это странно, но после первого страстного периода телеграмм следует таинственное молчание, которое — после запросов — объясняется «болезнью»; из одних моих переводчиц можно было бы составить небольшой госпиталь в сосновом лесу50.

Набоков вернулся к прежней жизни в Берлине и снова принялся за «Дар»51. К этому времени у него была закончена четвертая глава, «Жизнеописание Чернышевского», и, возможно, первый вариант второй главы, рассказ Федора о путешествии отца по Средней Азии. Особой заботы требовали изящные стихи из первого сборника Федора, в который мы заглядываем через его плечо в первой главе. В этих стихах молодой автор пытается проникнуть в самые потаенные уголки своего детства, в таинственный мрак, из которого постепенно пробивались яркие лучи его сознания. Умело написанные, но хрупкие, они должны были продемонстрировать и дар Федора, и ограниченность его раннего искусства.

В апреле Набоков оставляет на время работу над «Даром» и пишет рассказ «Весна в Фиальте»52. Русский эмигрант Василий (в английском варианте — Виктор), случайно встретившись в приморском курортном городе Фиальта (контаминация названий адриатического Фиюма и черноморской Ялты) с прелестной женщиной, которая часто мелькала в его жизни, подобно яркой, но неверной комете, вспоминает всю пятнадцатилетнюю историю их странных отношений. Зимней ночью 1917 года, на чьих-то именинах, она, не успев сказать ему двух слов, одарила его поцелуем, и с тех пор он знал, как щедра она на любовь. Правда, только одна из их коротких случайных встреч утолила его чувства. Не в силах забыть об этих встречах и расставаниях в вихре времени, Василий признается ей в любви и тотчас, увидев, что она нахмурилась, обращает свои слова в шутку. Полчаса спустя Нина погибает — машина, на которой она с мужем уехала из Фиальты, врезается в фургон бродячего цирка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});