"Библиотечка военных приключений-2". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Иванникова Валентина Степановна

Он говорит очень быстро, волнуясь, а рассказывает вполне правдоподобное. Был женат на еврейке, и с первых дней прихода к власти наци жизнь не жизнь. Марию взяли в концлагерь, детей в приют. Самому едва удалось откупиться. На фронте мечтал лишь о плене.

Возможно, и врет перебежчик, хотя вряд ли. В душе веришь ему.

Напрашивается вывод: Германий-то две, одна фашистская, другая мирная. Но сколько «чистых», а сколько «нечистых»?

Позже с пленным беседует начальник политотдела, а я возвращаюсь к себе. Сажусь за стол, собираюсь работать. Потом не помню, как это случилось. Открываю глаза — передо мной Гуртьев.

— Спите, спите, дорогой, — по-стариковски зябко ежась, сказал он. — По ошибке зашел, уверяю, по ошибке.

Знаем мы эти ошибки! Вскакиваю и уже до утра пишу разведсводку.

Чудная штука сон, всего лишь полчаса отдыха, а свеж.

…Утро 29 сентября серое, холодное, ветреное.

Исписав несколько листков, вышел из штольни и направился было на доклад к полковнику, но, к счастью, вовремя перехватил Аргунский.

— Владимир Евгеньевич, побрейтесь, а то… — он сделал выразительный жест.

Бритье. О нем я не забывал в штабе армии, здесь же… Впрочем, совет мудр. Припомнился и парикмахерски безукоризненный подбородок комдива, и подтянутость его измотанных бессонными ночами работников штаба. Нет, положительно в этом есть своя житейская мудрость. Чем хуже условия, тем жестче с ними борьба.

Побрившись, причесавшись, пришив белый подворотничок, вхожу в блиндаж командира дивизии. Там по-прежнему идет работа.

Вдруг с южной части завода доносится канонада. Полковник подошел к телефону.

— Алло, алло! Говорит «Накал». Противник открыл орудийный огонь, справа просачиваются автоматчики. Что? — в трубке молчание, связь прервана.

Вбегает старшина комендантской роты Комов.

— Автоматчики просочились к штабу, — докладывает он.

— Просочились? — переспрашивает Гуртьев. — А много их?

— Около роты. Наступают к штольне.

— Надо уничтожить. Ясно?

— Ясно. Уничтожим.

— Вы с третьим взводом наступаете, да смотрите же внимательнее…

— Разрешите доложить, товарищ полковник, в третьем взводе осталось четыре штыка.

— А разве я вас об этом спрашивал? — немного рассердился Гуртьев.

— Слушаюсь, не спрашивали.

— Наступаете с южного ската оврага в направлении юго-восточного угла завода. Справа — Чуднов. Сигнал — красная ракета. Противника разбить. Об исполнении донести.

— Слушаюсь, разбить и доложить.

— Чуднов! — вслед за этим вызвал комдив.

— Есть, товарищ полковник.

— Примите командование вторым взводом саперов вместо Ткачева, он чувствует себя неважно.

— Разрешите доложить, товарищ полковник, очень даже важно, — сильно хромая, подбегает лейтенант Ткачев, раненный во вчерашнем бою.

— Мне лучше знать, не мешайте. — И снова к Чуднову: — Понятно?

— Так точно. Виноват, товарищ полковник, там осталось всего два человека.

— А я разве просил вас подсчитывать? — и левая бровь полковника поднялась кверху.

— Есть, не просили подсчитывать.

— Повторяю: примите командование вторым взводом. Задача — уничтожить прорвавшегося противника.

— Есть, уничтожить прорвавшихся.

— Наступление по сигналу красной ракеты. Используйте элемент внезапности. Действуйте решительнее.

— Останетесь здесь с оперативным дежурным и пятью автоматчиками… Держите связь с частями… — обратился комдив к начальнику штаба дивизии полковнику Тарасову. — Надо продержаться во что бы то ни стало! — Затем спокойно, тоном, не допускающим возражений: — Я с личным составом штаба атакую в районе объекта номер шесть.

Они оба склонились над картой, испещренной пометками и записями. Через десять — пятнадцать минут, вооруженные автоматами, пулеметами, противотанковыми ружьями и гранатами, офицеры штаба занимали оборону вокруг КП дивизии. Полковник Гуртьев лично руководил боем. Он был, как всегда, спокоен, и спокойствие комдива передавалось окружающим.

— Капитан, — раздался за моей спиной его голос, — передать противотанковое ружье майору Чернову. А вам быть в моем резерве.

— Плохо окопались, лейтенант, углубить, — поправил он другого командира, а затем обратился к младшему лейтенанту, залегшему тут же: — Ну как?

— Хорошо, замечательно! — лихо ответил тот, устраиваясь в своей ячейке.

— Неправда, хорошего мало, зря хорохориться не следует.

Немцы продолжали обстрел. Под их прикрытием наступали автоматчики. Вот они совсем близко. Слышатся крики:

— Рус!.. Шнель Вольга, рус, буль-буль…

Вдруг взвилась в небо красная ракета.

Комов, Чуднов и мы с разных сторон бросились в атаку. Может возникнуть законный вопрос: а не слишком ли незначительны были наши силы? Но в боевых условиях тех дней горстка храбрецов могла сделать многое.

Гуртьев хорошо расставил силы, и потому «взводы» Комова и Чуднова отразили атаки противника, а затем отогнали его.

Комдив вернулся на КП. Его глаза задорно, по-юношески блестели.

У входа ему попался комсорг штаба Чибирев.

— Вы уставы знаете, товарищ старший лейтенант? — спросил его комдив.

— Так точно, товарищ полковник, — не задумываясь, отчеканил тот.

— Тогда ответьте, по какому праву младший командир должен в атаке мешать своему старшему начальнику, например мне, загораживая его своим телом, где, в каком пункте устава это записано?

— Нигде не записано, товарищ полковник.

— Так почему же вы… — начал Гуртьев и, не выдержав напускной серьезности, усмехнулся: — Молодец! Ну и бесстрашный же ты!

Старший лейтенант беспомощно заморгал глазами и стремительно выбежал из блиндажа. Полковник взглянул на часы:

— А теперь, я думаю, можно и позавтракать.

Часы показывали 14.00. Значит, немногим больше полутора суток прошло с тех пор, как я впервые переступил порог штольни, а событий сколько, и каких событий!

…Но расскажем о дивизии. Формировалась она в Омске и состояла почти сплошь из сибиряков. Ее обучал сам Гуртьев, а это что-нибудь да значит.

Хорошо зная, что чем тяжелее боевая подготовка, тем легче бой, комдив долго и настойчиво обучал своих солдат. В лагере под Омском в дивизии Гуртьева служить было так же трудно, как на фронте. Ночи не проходило без тревог, внезапных маршей и сложных утомительных учений. Зато в бой дивизия прибыла закаленной, в бой под Сталинград…

Едва она окопалась, ее стали штурмовать. Порой весь день над передовой висели «юнкерсы», а бомбы сотнями падали в окопы. Жестокие артиллерийские налеты сменяли друг друга. Потери росли. Собственно говоря, уже в первые дни полки лишились больше половины своего личного состава.

Я прибыл в дивизию 28 сентября 1942 года и пробыл в ней почти до конца битвы.

КОРОБКА ПАПИРОС

Наша жизнь имела свой быт, и, кстати сказать, довольно прочно установившийся. Я к нему привык сразу и незаметно для себя смирился с трудностями. Смирился потому, что размышлять что к чему времени не хватало. Встав задолго до рассвета, приведя себя в порядок, я погружался в деловую работу штаба дивизии, которая продолжалась до, глубокой ночи. На сон оставалось два — три часа. Работа то и дело прерывалась поручениями, не имеющими отношения к моим, непосредственным обязанностям. Чуть ли не по десять раз в день комдив то посылал проследить за переправой, то в один из полков, то поручал принять пополнение. Все эти задания считались, относительно безопасными, но слово «безопасность» совершенно неприменимо для тогдашних условий. Стали и огня хватало всюду, и путь к дивизионной кухне оказывался не менее рискованным, чем передовая. Расскажу об одном эпизоде. Однажды, например, противник сильно обстреливал пути к заводу. По дороге ходило немало бойцов, и многие из них гибли. Так как под рукой санитаров не оказалось, Гуртьев поручил мне взять разведчиков и заняться эвакуацией раненых. Вышли. Шагов через десять одного из моих ранило. Я с двумя залег, а остальным приказал отнести пострадавшего. Те через четверть часа вернулись. Снова продвинулись немного, и еще один выбыл из строя. Опять приказал отнести. Пока поджидал их, лежащий рядом со мной разведчик был ранен осколком снаряда в голову. Тащу его обратно, и вдруг у входа в штольню — Гуртьев.