Клинок Тишалла - Мэтью Стовер

– И мы принимаем ответственность за это. Мы делаем все, чтобы изменить ситуацию. А что отстаиваешь ты?

Она призвала образ верховьев Великого Шамбайгена, каким это место было до строительства железной дороги в Кхриловом Седле: кристально чистые источники среди мшистых камней и величия Божьих Зубов. Пэллес добавила к ним зеленое море девственного леса ниже горных склонов, орла, парящего в небе, и рычащего гризли, который поймал лосося…

– Ну, милая девочка, что за пустые отговорки. Взять хотя бы медведя. Представь на миг, что твой медведь угрожает жизни маленькой девочки. Ты убила бы его без колебаний.

Она боролась с отчаянным упорством.

– Разве я натравила на мир твои безликие миллиарды?

– Они не безликие. Ты ошибаешься. «Безликие миллиарды» – просто фраза или слоган, который ты придумала, чтобы обезличить их – сделать абстрактными и уготовить им отвратительные судьбы. Они не абстракции. Каждый из этих людей любит и ненавидит, плачет, когда его бьют, и смеется, когда счастлив. Они живые существа. И у каждого из них есть свое «я». Ты могла бы объяснить им в двух словах, почему они должны задыхаться и умирать на остатках разграбленной Земли?

– Только не притворяйся, что тебя это заботит!

– А знаешь, нас это заботит. Ты можешь почувствовать нашу печаль. Любой из них это частичка нас. Как же мы можем не заботиться? Мы тревожимся об их будущем так же, как и они.

Она не знала, что ответить. Даже в своем новом образе Ма’элКот сохранял безупречную логику. Пэллес не могла представить гибели десяти миллиардов людей ради медведей, лосей и деревьев. Но она по-прежнему сопротивлялась, не зная причин своего упрямства. Возможно, все объяснялось тем, что Поднебесье было таким красивым, а Земля такой… безобразной.

– Это от того, что мы были слишком молоды, слишком слепы, чтобы создать ее правильно. Поднебесье не повторит судьбы Земли .

Перед ней расцвело видение: город, красотой превосходивший Афины золотого века и затмевавший величественный Рим; город, объединивший в себе лучшие черты Лондона, Парижа и Санкт-Петербурга; город с изяществом Ангкор-Вата и величием Вавилона.

– Даже эти медведи, о которых ты так заботишься, все твои деревья и живые существа, ползающие и ходящие по земле, плавающие в водах и парящие в воздухе, – все они могут сохраниться .

И везде, куда бы она ни смотрела, мир был покрыт лесами и садами, полосами прерий и гибкими руслами серебристых рек.

– Поднебесье не будет второй Землей. Вместе мы в силах сделать ее новым Эдемом: где женщины будут рожать в наслаждении, где мужчинам не придется поливать поля горьким потом. Где все живущие и приходящие в жизнь обретут благоденствие и мир .

То был мир, о котором она всегда мечтала. Разве не так? Возможно, именно поэтому они с Хэри не нашли друг в друге счастья. Мир ее грез был чужд для него. Он ненавидел этот идеал.

Он шутил: «Вечный мир? Это для мертвецов». Он говорил: «Конечно, я верю, что для тебя это город. Но для меня он выглядит как свиноферма».

– Ты права , – немного насмешливо заметил слепой бог. – В нашем новом раю для Кейна не будет места .

9

Ей вспомнилось, как, сидя в кресле у Шермайи Дойл, она запустила кубик «Ради любви Пэллес Рил». «К черту город, – сказал тогда Кейн. – Я сжег бы целый мир, чтобы спасти ее». Она никогда не понимала, как Кейн мог говорить такое.

– Однако ответ прост. Он мерзкий злодей .

Из красноватых бликов памяти, которая управляла мозгом ее нового тела, всплыло еще одно воспоминание: снова Хэри, теперь старше, седоватый, уже без бороды, лишь со щетиной на подбородке, который грозил стать двойным, в паланкине на краю кратера высоко в горах Забожья неподалеку от Кхрилова Седла. Хэри пожал плечами. «Будущее Человечества, – произнес он медленно и немного печально, словно излагал навязшую в зубах, но неизбежную истину, – может идти в жопу».

Как он мог так говорить? Как он мог в это верить?

– Теперь ты поняла? Не мы твой враг, а он. Кейн – воплощение зла. Тебе перечислить его преступления? Клятвопреступник!

Она увидела его лицо глазами Веры, когда он боролся с социальной полицией и обещал, что спасет ее. Когда он клялся, что сделает все возможное и добьется справедливости.

– Лжец!

Образы валом валили из кубика «Ради любви Пэллес Рил». Как часто и жестоко Кейн лгал, обманывая даже короля Канта, своего лучшего друга; рискуя собой и жизнями тех, кого вел в бой.

– Убийца!

Она вспомнила, как нашла его на темной улочке Анханы, в конце «Слуги империи». Она держала голову Кейна на коленях, а из глубокой раны в его животе хлестала кровь. Эту рану нанес мечом страж, охранявший двери спальни самого принца-регента Тоа-Фелатона. Она вспомнила, как испытала шок и тошноту, когда поняла, что круглый предмет на мостовой рядом с ними был не комом тряпья, а окровавленной и измазанной в дерьме головой принца-регента, убитого в своей постели.

Пэллес не могла оспорить эти обвинения, и все же…

И все же…

– Кейн…

Подумав о нем, она почувствовала его ритм в Песне Шамбарайи: свирепую пульсацию ярости и отчаяния, которые маскировались под черный юмор. Она увидела его там, где он находился в это самое мгновение: прикованного к мокрой известковой стене, нагого, утопающего в своих испражнениях, и гангрена пожирала его безжизненные парализованные ноги.

Внезапно она заметила абсолютно белую звезду, которую уже видела однажды раньше – в Железной комнате, когда лежала связанной на алтаре, пока Кейн торговался за ее жизнь с несговорчивым богом. Он горел – горел сырой вскипавшей энергией, испепелявшей все живое.

Эта звезда…

Она помнила, как смотрела на бога Ма’элКота в яростной битве, которая случилась семь лет назад в небесах над стадионом Победы. В тот момент она могла уничтожить его – река пела с неописуемой силой. Но ценой победы стала бы гибель десятков тысяч его Возлюбленных Детей, миллионов деревьев, трав, рыб и выдр – всего живого, что создавало песню реки. Ради этого бесчисленного множества она предложила ему свою жизнь и жизнь Хэри.

Все эти годы она винила Кейна в том, что он отвернулся от нее. «Но это я предала его. Он был для меня менее важен, чем существа, которых я никогда не видела и которые никогда не знали обо мне. Могу ли я говорить, что любила его?» Быть может, любовью богини – любовью, которая лелеет все жизни одинаково, но ни одну из них в частности. «В споре богини и женщины я оказалась слабой богиней и никудышной женщиной».