Шолохов - Валентин Осипов

«Шолохов в свое время с большим одобрением отозвался об „Иване Денисовиче“ и просил меня передать поцелуй автору повести…»

Второе дополнение. Читаю в автобиографической книге «Бодался теленок с дубом» о встрече Солженицына с Шолоховым, когда Хрущев собрал деятелей культуры: «Хрущев миновал его стороной, а мне предстояло идти прямо на Шолохова, никак иначе. Я шагнул, и так состоялось рукопожатие. Ссориться на первых порах было ни к чему. Но и — тоскливо мне стало, и сказать совершенно нечего, даже любезного.

— Земляки? — улыбался он под малыми усами, растерянный, и указывая путь сближения.

— Донцы! — подтвердил я холодно и несколько угрожающе».

Все это легло на бумагу спустя десятилетие. В те же дни телеграмма Солженицына в Вёшки запечатлела противоположное: «Глубокоуважаемый Михаил Александрович! Я очень сожалею, что вся обстановка встречи 17 декабря, совершенно для меня необычная, и то обстоятельство, что как раз перед Вами я был представлен Никите Сергеевичу, — помешали мне выразить Вам тогда мое неизменное чувство, как высоко я ценю автора бессмертного „Тихого Дона“. От души хочется пожелать Вам успешного труда, а для того прежде всего — здоровья! Ваш Солженицын».

В телеграмме — елей, в мемории густые от снаряжаемой взрывчатки запахи: «Ссориться на первых порах было ни к чему».

Последующий этап обозначился в «Архипелаге ГУЛАГ». Отсюда шли подкопы под авторитет вёшенца: «В дни, когда Шолохов, давно уже не писатель, из страны писателей, растерзанных и арестованных, поехал получать Нобелевскую премию, я искал, как уйти от шпиков в укрывище и выиграть время для моего потаенного запыхавшегося пера…»

Дополнение третье. В «Теленке» написано: «Встретились мы с Твардовским, и он мне сказал, поблескивая весело, но не без тревоги: „Есть фольклор, что Шолохов на подмосковной даче со 140 помощниками приготовил речь против Солженицына“. А я еще был самоуверен, да и наивен, говорю: „Побоится быть смешным в исторической перспективе“. Твардовский охнул: „Да кто там думает об исторической перспективе! Только о сегодняшнем дне“». Это Солженицын подумал, что Шолохов готовится громить его какой-то речью. На самом деле фольклор так и остался оным — не было никакой речи.

Еще строки Твардовского: «Говорят, вёшенский старец готовится к разгрому Солженицына, но как это согласовать с тем, что он просил меня передать Солженицыну свой привет и поздравления, я не знаю…»

Еще дополнения. Ушла в 1967 году в Вёшки телеграмма из Союза писателей: «Дорогой Михаил Александрович. Заседание секретариата по обсуждению заявления Солженицына созывается 23 сентября утром. Ваше присутствие очень желательно».

Это по указанию ЦК готовилось судилище — хотели исключить Солженицына из членов Союза писателей. Ничего из его требований-просьб удовлетворять не собирались: хотел, чтобы его антисоветские сочинения были напечатаны без купюр. Шолохов, нетрудно догадаться, нужен с одной целью — освятить своим высоким присутствием неизбежный приговор.

Он не ринулся в столицу для участия в этом заседании.

Эх, страсти-запалы! Сколько их — напрасных — подбрасывали Солженицыну. Он и закусил удила. Взял да и обнародовал без всякой проверки: «Деятели искусств — те, которые окружали Кочетова и Шолохова, впрочем вперемежку с партийным подсадом, стали дружно кричать: — Позор!.. Гражданский позор!.. „Новый мир“!..»

На самом деле Шолохов не разделял многих позиций журнала, но и не позволил себе опуститься до крикливо-погромных поступков. Подтверждает это в своих воспоминаниях заместитель Твардовского А. И. Кондратович: «Говорят, что отказался подписать статью Шолохов, к которому специально ездили. Я спросил А. Т. (Твардовского. — В. О.), и он подтвердил: „Да, это известно, он отказался подписать“». Напомню: речь идет о статье против «Нового мира», которую напечатал «Огонек» от имени группы своих авторов.

Дополнение четвертое. В «Теленке» миллионы читают, как Солженицын урезонивает какого-то чиновника: «Таланты есть, да только вы их сдерживаете… поэтому абсолютно некем уравновесить меня, увы, даже Шолоховым. Мое произведение прочтут, а „уравновеса“ не прочтут…» Но ведь почему-то не сообщает то, что было и есть на самом деле. В 1930-е годы, например, был опрос читателей: на первом месте — «Тихий Дон». Только потом «Евгений Онегин», «Мать» Горького, «Чапаев» Фурманова. Затем — выделю — «Поднятая целина». Далее «Анна Каренина», «Цемент» Гладкова, «Разгром» Фадеева, «Петр Первый» А. Толстого, «Железный поток» Серафимовича. В середине 1980-х, к примеру, одно только издательство «Художественная литература», вслед за «Поднятой целиной» — тираж пятьсот тысяч и «Тихим Доном» — один миллион, выпускает собрание сочинений (посмертное) миллионным тиражом. Но разве хватило? Сводный тираж книг М. Шолохова в советское время — более 130 миллионов экземпляров. И это при вечном недостатке бумаги.

Дополнение пятое. Внимают неискушенные читатели написанному в книге «Бодался теленок…» с доверием, потому и не разгадать им, что кто-то недобрый толкает Солженицына частенько под руку… Вот он приводит выступление Хрущева на приеме: «Весною 1933 года Шолохов, мол, поднял голос против насилия на Дону». Ударила как током эта уничижительная вписка «мол». Как же она не соответствует тому, что было на самом деле!

Или все читают там же: «Невзрачный Шолохов… Стоял малоросток Шолохов и глупо улыбался… На возвышенной трибуне выглядел он еще более ничтожнее…»

А он красив был. Недаром влюбил в себя красавицу-казачку. Вспоминаю его как раз в ту пору, когда Солженицын представлял его невзрачным. Нос с горбинкой. Лоб высокий и широкий — для мудрых. Глаза — живые: вот доверчиво распахиваются, вот подминаются верхней припухлостью век, вот становятся прищуристыми то от злой мысли, то от мрачной едкости, то от озорства-лукавинки; несколько раз видел, как они заволакиваются тоскою… Подбородок упрям, но без раздвоинки, которая от жестокости. Не тонкогуб — значит, не злой. Строй скул и губ все-таки больше для улыбки. Линии лица своей овальностью добры. Ростом действительно не велик, но возвышает крепкая постановка головы на гордой шее… Руки запомнились: ладони широкие, пальцы длинные, но толстоваты и мосласты, ногти обрезаны до упора; чапыжные руки — не скрипач, однако легкие на пожатие. Благороден облик!

…Как-то, когда Солженицын уже был в Америке, я услышал от Шолохова, да где — в больнице! — тихий, спокойный вопрос: «Что там Солженицын?..»

Я не уловил в голосе никакой каверзной предвзятости. Но не выглядит ли он под моим пером беспринципным пацифистом?!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});