Герои, злодеи, конформисты отечественной НАУКИ - Симон Шноль

(Я благодарен Андрею Викторовичу Калмансону — сыну Виктора за ценные материалы, использованные мною для написания этого очерка) Виктор стал летчиком еще до войны. Он воевал в Финской и в Отечественной войнах. Он погиб 20 мая 1952 г. в Корее - в войне, в которой официально Советский Союз не участвовал. На его могиле в Порт-Артуре - (там хоронили советских летчиков...) написано на корейский манер: Кал-Ман-Сон... Какая странная, «безыдейная» война. Она почти не оставила следов в нашей памяти. А в ней погибло около 4-х миллионов человек. За что они погибли? Чтобы установилась на расколотой корейской земле власть диктатора — «Великого руководителя» Ким-Ир-Сена и затем его сына — «Любимого Ру- Саша Калманеон ководителя, Великого Продолжателя Бессмертного Чучхейского Революционного Дела» Ким Чер Ира? Я не знаю событий военной жизни Виктора Калмансона в Финской и Великой Отечественной войнах. Но только что, в 2007 г., вышла книга Игоря Сейдова «Красные дьяволы» в небе Кореи. Советская авиация в войне 1950-1953 гг. Хроника воздушных сражений. Странная книга. Подробное описание воздушных боев. Очень похоже на спортивный комментарий. Воздушные сражения наших и американских летчиков. Сравнивается число побед. У наших побед больше. 22 летчика стали Героями Советского Союза (секретно...). Более 120 похоронены в Порт-Артуре... есть в этой книге и о Викторе Калмансоне Судьба Саши могла быть аналогичной. Он добровольно, 17-ти лет, в феврале 1943 г. ушел в Красную Армию. Его направили в 1-е Московское Ордена Ленина Краснознаменное Военное Авиационное училище связи. Мечта стать военным летчиком стала осуществляться. Но... при неизвестных мне обстоятельствах у него был сильно травмирован позвоночник. Травма перешла в хроническое состояние. Ему пришлось почти год провести, лежа в гипсовом корсете, в специальном госпитале под Звенигородом. Он был в отчаянии. Он не предусматривал для себя других занятий, и до конца жизни оставался верен авиации. Его друзья — летчики не оставляли его и он дорожил их обществом. Они вместе отмечали редкие победы и частые поражения своей любимой футбольной команды «Крылья Советов»... В последующие годы болезнь он преодолевал интенсивными спортивными нагрузками. Он занимался боксом, бегом и плаваньем. Плавал в Москва-реке круглый год - зимой в проруби, неспешно ступая на пути к проруби босиком по льду с накинутой на организм шубой. Но тогда нужно было что-то делать. И после госпиталя он поступил в мед. институт (влияние матери?) и получил специальность детского хирурга. Он очень годился для этой работы. Большой, веселый, добрый - дети доверяли ему. Доверяли ему и взрослые. Он был обаятельным. В соответствии с перечислением основных признаков российских интеллигентов — он любил поэзию и сам легко и весело («без звериной серьезности») писал стихи, посвященные разным событиям.

Саша Калмансон — курсант Военного Авиационного училища связи с матерью Антониной Петровной Сошниковой. 1943 год Он дружески общался с самыми разными людьми, самого разного ранга и веса. Среди них были и водители Скорой помощи больницы. Эта дружба очень помогала Саше - когда родилась у них с Ларисой (Лариса Михайловна Бабушкина (1928-1980) дочь (Виктория — в честь брата Виктора) — Лариса хотела как можно меньше отрываться от исследовательской работы — и Саша возил ей в нужные часы дочь на кормление в институт - в машине Скорой помощи, по центральной полосе, с включенным звуковым сигналом... В мед. институте Саше показалось, что полученных знаний недостаточно для проникновение в тайны жизни. Он стал искать знающих эти тайны. Пришел в лабораторию Александра Гавриловича Гурвича (см. главу 16) (это отдельный рассказ) и там услышал, что ближе всех к этим тайнам Лев Александрович Блюменфельд. Он стал приходить (после дежурств в Детской Морозовской? больнице) в лабораторию к Л. А. Его приход был чрезвычайно кстати. Он хорошо знал радиотехнику. Радиолокационная электроника, необходимая для построения спектрометра ЭПР была секретной. Волноводы, клистроны, развязки, резонаторы в изобилии были в списанных радиолокационных аппаратах, но добыть их открыто было очень трудно. Саша изящным движением заворачивал в газету бутылку коньяка и шел к друзьям- летчикам обсуждать игру «Крыльев Советов». Обратно в таком же свертке он нес нужные детали от списанных радиолокаторов... Так я запомнил его рассказы... Но вот Василий Птушенко сделал мне ценный подарок - он разыскал воспоминания самого А. Э. Калмансона в сборнике, посвященном автору метода ЭПР академику Е. К. Завойскому [36] — вот фрагмент этих воспоминаний: «...в 1952 г. мы начали, а осенью 1955 г. закончили изготовление, монтаж и иаладку спектрометра ЭПР своими руками. Заказали на заводе ярмо магнита по чертежам мастерских ИХФ АН СССР, латунные катушки... СВЧ-генератор использовали от измерительной линии для наладки радиолокационной аппаратуры. Усилитель сигнала ЭПР я паял сам. Катушки магнита мы мотали на токарном станке под руководством шеф-механика ЦИУ (Кажется, это был Александр Васильевич Семин? — С. Ш.). Волноводы для изготовления СВЧ-тракта я выносил тайком в... штанинах брюк из лаборатории А. М. Прохорова в ФИАНе с его молчаливого одобрения... А.Э. Калмансон и Л. А. Блюменфельд. 1955-1956 гг. Наконец, „сердце" радиоспектрометра ЭПР, высокодобротный объемный резонатор был любезно изготовлен в СКВ А. Э. Нудельмана, нашего ведущего конструктора авиационного вооружения.... К концу 1955 г. прибор был готов и мы приступили к его наладке. В декабре 1955 г. нами был получен первый сигнал ЭПР от стабильного свободного радикала дифенилпикрилгидразила (ДФПГ)...» Очень они с Л. А. были вдвоем хороши. Два веселых здоровых (небритых) дяди, с постоянными папиросами в зубах, в густом табачном дыме, они проживали лучшие дни своей жизни. Все у них получалось. Наступил день, когда первый в СССР пригодный для физико-химических исследований спектрометр ЭПР, заработал - на экране осциллографа появился сигнал от стандартного образца — дифенилпикрилгидразила. Это было замечательно. Все было впервые. В мире у них был только один предшественник (впоследствии друг Л. А.) — Барри Коммонер — тоже построивший (в США) спектрометр ЭПР. (Традиционная история — Коммонер построил свой прибор на полгода позже, чем Л. А. и А. Э. Калмансон. Но опубликовал сообщение об этом на полгода раньше...). Но Коммонер успел посмотреть лишь очень небольшое число образцов. Тогда естественен был интерес к продуктам, возникающим при радиоактивном (ионизирующем) облучением. При этом образуются свободные радикалы — как раз и дающие сигнал ЭПР. Они стали помещать в резонатор самые разные вещества. В самом деле, при радиационном облучении образуются свободные радикалы. И они исследовали продукты радио- лиза разных аминокислот. Это были их первые публикации. Впрочем, большие концентрации свободных радикалов они могли найти у себя на рабочем месте - пепел из пепельницы содержал их очень много. (Курильщики должны были бы испугаться! Рак легких становится от этого очень вероятным! Л. А. бросил курить только после инфаркта. Саша много лет спустя умер от рака, но этиологию его болезни я не знаю...) ЭПР-спектрометер За 5 лет - с 1955 по 1961 гг. они с Л. А. опубликовали в соавторстве 12 статей (см. в [2]). По Москве пошел слух: Л. А. Блюменфельд на кафедре Нервных болезней ЦИУ сделал уникальный прибор — спектрометр ЭПР и видит посредством этого прибора поразительные, ранее лишь предполагаемые вещи! Великие люди Н. Н. Семенов, И. Е. Тамм, П. Л. Капица. Я. К. Сыркин, А. И. Шальников обсуждали открывающиеся перспективы и просили Л. А. рассказывать подробности. Известие о большом, имеющем приоритетный характер, научном событии в советской науке дошло до Отдела Науки ЦК КПСС. В Боткинскую больницу приехал представитель этого отдела — А. Н. Черкашин, со свитой менее значительных товарищей. Они были настроены подчеркнуто доброжелательно. Все столпились перед экраном осциллографа, и Л. А. рассказывал им о природе наблюдаемых эффектов. Л. А. сказал, что если он сейчас опустит этот капилляр (с дифенилпикрилгидразилом) в это отверстие резонатора, то на экране появится ЭПР-спектр вещества в виде совокупности пяти полос — экстремумов. А. Н. Черкашин был взволнован. Он спросил: «Вы, в самом деле, можете это предвидеть?» «Да!», сказал Л. А. и опустил капилляр в резонатор. На экране появился спектр, такой же, как нарисованный мелом на доске при объяснении ожидаемых эффектов. Присутствующие были взволнованы. «Товарищи, — сказал А. Н., - мы присутствуем при знаменательном событии - мы видим, что это истинная наука, поскольку она обладает свойством предвиденья...». В Москве, рядом с Уголовным розыском - Петровка 33, в Колобовском переулке есть небольшая, прекрасная церковь. В ней (кощунственно) размещалась тогда лаборатория «Анизотропных структур» АН СССР при Институте химической физики, созданная ярким человеком, архитектором Андреем Константиновичем Буровым. Там проводились эксперименты по изучению возможности лечения рака с помощью мощного ультразвука. В этой лаборатории были разработаны и созданы фокусирующие ультразвуковые преобразователи с рекордно высоким уровнем излучаемой мощности. А. К. Буров умер в 1957 г. Его уникальные медико-физические опыты были прекращены. Некоторое время директором этой лаборатории был сам Н. Н. Семенов. В 1959 г. Н. Н. Семенов предложил Льву Александровичу возглавить, соответственно перестроив, эту лабораторию. Лабораторию назвали сначала «Физика биополимеров» а потом: «Лаборатория Неравновесных белковых структур». Лисицы-биологи Со времени нашего первого знакомства — доклада Л. А. на заседании Московского Биохимического общества в 1950 г. — мне очень хотелось услышать систематическое изложение основ квантовой механики применительно к возможным задачам химии и биохимии. За прошедшие годы мы многократно обсуждали разные, относящиеся сюда проблемы. Я, в качестве биохимика, был для Л. А. полезным собеседником. Он даже просил меня сделать для него обзоры принципиально важных разделов биохимии. (Потом, по его рекомендациям, я рассказывал о современной биохимии Я. К. Сыркину и С. 3. Рогинскому). Теперь, после успешного изготовления спектрометра ЭПР и возникновения общей благоприятной атмосферы, как-то все полегчало, и Л. А. согласился прочесть нам систематический курс лекций по физ. химии и квантовой механике. Нам — это я собрал группу биологов в 10-12 человек, в нее входили мы с М. Н., Игорь Корниенко, Саша Колмансон, Михаил Меркулов и еще несколько человек. Вечерами, по-одиночке, таинственные люди шли по почти неосвещенным аллеям Боткинской больницы и собирались в лекционной аудитории нашего (несуществующего ныне) корпуса кафедры Медицинской радиологии ЦИУ. Я в это время «исполнял обязанности» зав. кафедрой - проф. В. К. Модестов надолго уехал в Индию. Мы располагались тогда в отдельном одноэтажном корпусе № 26 в Боткинской больнице. Глубокая подвальная часть корпуса была оборудована под хранилище радиоактивных веществ и для работы с высокой радиоактивностью. Всюду были укреплены дозиметры и действовала система звуковой и световой сигнализации на случай радиационной опасности. Наверху были обычные лаборатории, небольшая лекционная аудитория и кабинет заведующего. Из кабинета дверь вела прямо в аудиторию. Но эта дверь была из аудитории не видна - она была заслонена классной доской. Я это рассказываю потому, что во время лекций Л. А., в кабинете, в глубоком кожаном кресле, по своей инициативе, располагался наш сотрудник, отвечающий за секретность и безопасность. Он был обеспокоен странными вечерними собраниями, и, не видимый лектором и аудиторией, через открытую дверь, слушал о чем идет речь. Слушать ему было трудно. Все было непонятно. Он быстро засыпал. А Л. А. замечательно последовательно рассказывал о становлении квантовой механики. Когда он дошел до пси-функции Шредингера, наш секретный сотрудник не выдержал. После лекции он сказал мне (не без юмора): «Я думал, у тебя тут что-нибудь серьезное! А тут что-то о собаках — все пси и пси...» И больше слушать не стал. А мы слушали с большим усердием. Мы далеко не все понимали с должной глубиной. Но лекции были очень полезны. И не только нам, но и лектору. Л. А. тщательно готовился к лекциям. Этот двухлетний курс потом составил основу его лекций на кафедре Биофизики Физического факультета МГУ. Весной 1957 г. на последней лекции мы подарили лектору деревянную скульптуру «Журавль и лисица». Лисица умильно смотрит на журавля, который засунул свой длинный клюв в узкий, недоступный лисе кувшин. На скульптуре была укреплена бронзовая таблица с надписью: «От лисиц-биологов в память о лекциях Льва Александровича. 1956-1957 гг.» Как я и предусмотрел, Л. А. обиделся. Он растеряно смотрел на меня. Но я сказал: «Здесь изображено, как журавль достает из узкого кувшина с недоступной нам наукой пищу и дает нам, лисицам...» Л.А. был тронут... Эта скульптура стояла все годы — 45 лет! — перед ним на его письменном столе. А после его смерти стоит передо мной на моем письменном столе, подтверждая, что все это мне не показалось, а было на самом деле... Кафедра Биофизики Физического факультета В предыдущих главах этой книги много сказано о разгроме нашей науки в результате сессии ВАСХНИЛ 1948 г. и других, аналогичных «мероприятий». Подавление научной мысли угрожало существованию страны. Прошел XX съезд КПСС с докладом Хрущева. Наступила оттепель. Волновались студенты. Ректор МГУ И. Г. Петровский был остро озабочен состоянием биологии в стране и в МГУ. Он обсуждал эти проблемы с И. Е. Таммом, Н. Н. Семеновым, А. А. Ляпуновым. Они ясно понимали, что восстановление истинной биологии на Биологическом факультете университета в его тогдашнем состоянии невозможно. Сторонники Лысенко занимали все ключевые позиции. Студенты Физического факультета (Таня Шальникова, Виктор Липис, Валерий Иванов, Толя Ванин, Андрей Маленков, Георгий Гурский, Толя Жаботинский, Костя Турчин и др.) решили организовать изучение биологии у себя на факультете. Студенты сами подбирали себе лекторов, читали и обсуждали новые работы по биологии, пытались организовать систематические занятия. Лекторов они подбирали очень критично (см. главу 17). Если лектор не нравился, они это не скрывали. Лекция Л. А. и он сам произвели на них сильное впечатление. Он, как и они, считал, что прогресс биологии зависит не только от прогресса в физике, но и от профессиональной подготовки исследователей, что именно профессиональные физики должны решать проблемы биологии. Это им нравилось... Студентов поддержал И. Г. Петровский. Так возникла идея кафедры Биофизики на Физическом факультете МГУ Ректор предложил Л. А. Блюменфельду организовать новую специализацию и затем кафедру на Физическом факультете. Л. А. сказал ректору, что в качестве лектора по биохимии должен быть приглашен С. Э. Шноль. Мне это было лестно... Однако, руководству Физического факультета, несмотря на оттепель, показалось, что сразу и Блюменфельда и Шноля на факультете будет слишком много... И мне сказали «кота в мешке мы покупать не можем» — почитайте лекции просто так, а там посмотрим. Меня это вполне утраивало. (Приказ о моем зачислении в штат факультета был 20 декабря I960 г.). Мы обсуждали с Л. А. учебный план и состав будущей кафедры. У нас с М. Н. был многолетний дружеский и научный контакт с И. А. Корниенко. Он был склонен к глубокому анализу природы физиологических процессов, и в последующие годы оказался очень ценным сотрудником и преподавателем кафедры. Я с большим трудом уговорил И. А. Корниенко перейти из Института физиологии АМН СССР на работу на Физический факультет. В отличие от меня, он не вызвал опасений руководства факультета и 3 октября 1959 г. был (одновременно с лаборантом Е.В.Денисенко), зачислен в сотрудники факультета. Курс лекций И.А. по физиологии был уникален. Он продолжал его около 10 лет. Но в условиях Физического факультета экспериментальные физиологические исследования были невозможны и И. А. ушел работать в Институт возрастной физиологии АПН (?).