Собрание сочинений - Карлос Кастанеда

пожаловался на одолевавшие меня яркие сны и кошмары.

Казалось, он минуту раздумывал, затем снова сел рядом.

— Это какие-то заколдованные сны, — сказал я.

— Ты всегда видел волшебные сны, — возразил он.

— Поверь, то, что мне снится теперь, не похоже на то, что я видел прежде.

— Не волнуйся. Ведь это — всего лишь сновидения, какие свойственны обычному человеку. У них нет силы. Так стоит ли беспокоиться либо говорить о них?

— Они меня тревожат, дон Хуан. Неужто их нельзя остановить?

— Нельзя. Они должны пройти сами по себе, — ответил он. — Пришла пора стать доступным силе, и ты начнешь со сновидения.

Тон, которым он произнес это слово — «сновидение», — указывал на то, что он придает ему какой-то свой особый смысл. Я стал обдумывать вопрос, который хотел бы задать ему, но он заговорил опять.

— Я никогда не рассказывал тебе о сновидении, поскольку до сих пор учил тебя одному лишь искусству охоты, — промолвил он. — Охотнику не нужно уметь обращаться с Силой, и потому его сны — это просто сны. Они могут вызывать сильные чувства, но это не сновидение.

А вот воин, напротив, ищет Силу, и сновидение — один из путей ее достижения. Можно сказать, что разница между охотником и воином заключается в том, что воин идет по пути к Силе, тогда как охотник ничего или почти ничего о ней не знает.

Нам не дано решать, кто может быть воином, а кто — всего лишь охотником. Это вправе решать лишь те силы, которые движут людьми. Вот почему твоя игра с Мескалито была столь важным знамением. Это Сила привела тебя ко мне; она доставила тебя на автобусную остановку, ты помнишь? Некий клоун привел тебя ко мне. Это верный знак, когда на тебя указывает какой-то клоун. Поэтому я сделал из тебя охотника. А потом был еще один верный знак — сам Мескалито играл с тобой. Понятно, что я имею в виду?

Жуткая логика его рассуждений ошеломляла. Из его слов возникал образ меня самого, уступающего чему-то ужасному и неведомому, к встрече с чем я не был готов и в существование чего не мог бы поверить, обладай я даже самой бурной фантазией.

— Что же, по-твоему, я должен делать? — спросил я его.

— Стань доступным Силе; ухватись за свои сновидения, — сказал он в ответ. — Ты называешь их снами, поскольку не властен над ними. Воин — тот, кто ищет Силу, и он не зовет это сном. Сновидения для него — реальность.

— Ты полагаешь, он принимает сны за реальность?

— Он никогда не принимает одно за другое. То, что ты называешь сном, воин зовет реальностью. Ты должен понять, что воин не глуп. Воин — безупречный охотник, охотник за Силой; он не пьяница и не наркоман, и у него нет ни времени, ни желания блефовать, лгать себе самому либо делать неправильные ходы. Слишком высоки его ставки. На кону стоит его устоявшаяся, организованная жизнь, на которую у него ушло так много времени, чтобы сделать ее совершенной. Он не намерен швырять эту жизнь на ветер вследствие нелепого просчета либо случайно приняв что-то одно за нечто другое.

Сновидение для воина реально, поскольку в нем он может действовать сознательно, принимая и отвергая решения. Здесь он может выбирать между массой вещей, способных привести его к Силе, здесь он может манипулировать ими и использовать их, тогда как в обычном сне он не в силах действовать намеренно.

— То есть ты хочешь сказать, дон Хуан, что сновидение реально?

— Да, это так.

— Столь же реально, как то, что мы делаем сейчас?

— Если ты склонен к сравнениям, то могу сказать, что сновидение куда более реально. Благодаря ему ты получаешь силу, посредством которой можешь менять ход вещей и событий; ты можешь обнаружить бессчетное множество таинственных фактов; ты можешь управлять всем, чем пожелаешь.

Подобные умозаключения дона Хуана никогда не доходили до меня с первого раза, поскольку требовали определенной подготовки. Я легко мог бы понять его приверженность мысли о том, будто во сне можно делать все что угодно, но мне было трудно принимать это всерьез. Между нами лежала огромная пропасть.

С минуту мы смотрели друг на друга. Его суждения были абсурдны, и все же это был самый здравомыслящий человек из всех, кого мне приходилось знать.

Я сказал ему, что не могу поверить, будто он может принимать свои сны за реальность. При этом он тихонечко хихикнул, как будто видел всю уязвимость моих позиций. Затем он встал и, не говоря ни слова, вошел в дом.

Долгое время я сидел, оцепенев, пока он не позвал меня откуда-то из глубины своего дома. Он приготовил кукурузную похлебку и подал мне миску. Я спросил его о том времени, когда человек бодрствует. Мне хотелось узнать, имеет ли это время у него какое-то особое название. Но он не понял меня или не захотел ответить.

— Как ты называешь то, что мы делаем сейчас? — спросил я его, подразумевая действие, противоположное сну.

— Я называю это едой, — ответил он, сдерживая смех.

— Я называю это реальностью, — промолвил я. — Поскольку мы едим на самом деле.

— Сновидение тоже происходит на самом деле, — с ухмылкой заметил он. — Как охота, ходьба, смех.

Я не стал спорить. Но, даже вывернувшись наизнанку, я не смог бы с ним согласиться. Казалось, ему очень нравилось мое отчаяние.

Как только мы покончили с едой, он, как бы между прочим, сообщил, что намерен пойти со мной в пеший поход, но не затем, чтобы блуждать по пустыне, как мы это делали прежде.

— На этот раз все будет иначе, — пообещал он мне. — Теперь мы отправимся в места Силы; ты должен научиться быть доступным ей.

И тут я снова выказал свое смущение. Я сказал ему, что не имею опыта для данного предприятия.

— Оставь свои глупые страхи, — сказал он низким тихим голосом, похлопав меня по спине и благосклонно улыбаясь. — Я всегда ублажал в тебе дух охотника. Тебе нравится бродить со мной по этой живописной пустыне. Теперь уже поздно выходить из игры.

Он шагнул в пустынный чапараль. Кивнув головой, он подал мне знак, чтобы я следовал за ним. Я мог бы направиться к своей машине и уехать, однако мне