Чужак с острова Барра - Фред Бодсворт

Это был приятный вечер, невзирая на то, что Алекс Меррей говорил почти без умолку. Жена Меррея — Джин, маленькая, невзрачная женщина, была в противоположность мужу молчалива и сдержанна. Она приготовила великолепные бифштексы, а после  обеда Рори и Меррей удалились в гостиную с бутылкой шотландского виски.

— Этот завтрашний поезд — просто умора, — объявил Меррей. — Из Кокрена в Мусони. Мы называем его экспресс "Белый медведь". Ходит без всякого расписания, хотя когда-нибудь в конце концов непременно дотянет до места назначения! Ему полагается отбыть в десять тридцать, но это означает только, что он выйдет до полудня. Набирается множество грузов для лесоразработок и тому подобное; к нему обычно прицепляют два пассажирских вагона, один, старый, впереди, за ним другой, чуть получше, но не так чтобы очень. Передний для индейцев, задний для белых, неофициально, так сказать, у нас нет расистских законов...

Не прерывая разговора, он налил себе еще.

— Мы в нашей стране прекрасно обходимся без расистских законов — индейцы знают свое место. Можем дать южанам из Штатов сто очков вперед. С низшими расами надо обращаться круто, но без лишнего шума. Вот именно — без лишнего шума! Чтоб все было шито-крыто, и тогда эти радетели с Великих озер не смогут прицепиться к  тебе и вопить о (расовой дискриминации. Без дискриминации не обойтись. Взять хоть наших индейцев: отличные охотники, прекрасно ставят ловушки, но они непроходимо ленивы и глупы и абсолютно не пригодны ни для чего другого...

— Быть может, они только кажутся ленивыми, потому что недоедают, — прервал его Рори. — И уж так ли они в самом деле глупы, мистер Меррей, может, у них просто нет возможности получить образование?

— Говорю вам, они ленивы и глупы. И называйте меня Алексом, ладно? К тому же грязные и вшивые, и поэтому их приходится держать отдельно в поездах и закусочных. Вы их завтра увидите в кокренском поезде. Учтите только, что те, кого вы увидите, уже приобщились к цивилизации, приоделись и все такое, — погодите, пока увидите настоящих индейцев- кри, из лесной глуши, скажем, в Кэйп-Кри. Это в сторону от Мусони. Там они отрезаны от влияния белых и на добрых сто лет отстали от тех индейцев, которых встретишь вдоль железной дороги. Те, что в глуши...

Порой среди них попадаются смышленые люди, — продолжал Меррей, — но это исключения. Вот только что у нас был подобный случай. Девушка из племени кри. Как раз родом из одного поселка на побережье, очень толковая и к тому же прехорошенькая. В газетах было много ее фотографий. Окончила учительский колледж здесь, в Блэквуде, сдала экзамены, получила место в деревенской школе неподалеку от Кокрена — прежняя учительница уволилась там по болезни. Так вот, школьные попечители должны были соображать, что делают. Родители не пожелали, чтобы их детей обучала индианка, и я не стану их упрекать за это. Дошло до принципиальных объяснений, ее заставили уволить, газетчики прослышали об этом и подняли вой: расовые предрассудки, и все такое! Вот я о чем и толкую: пусть знают свое место, и все надо делать без лишнего шума. Тогда б обошлось без всей этой свары. Попечителям надо было просто закрыть школу, а не принимать на работу индианку. Я слышал, будто эта индейская девица едет домой, к своим, в Кэйп-Кри. Там ей и место. Если они хотят приехать и получить образование, чтобы вернуться к своим и работать среди своего народа, прекрасно, и мы должны помогать им. Но мы не потерпим, чтобы они учили наших детей.

Алекс Меррей замолчал, потом сделал солидный глоток.

— Как долго вы намерены пробыть там? — осведомился он, поспешно меняя тему.

— До сентября, должно быть.

— Так вот, как только индейские скво начнут казаться вам столь хорошенькими, что захочется переспать с ними, значит, самое время вернуться к цивилизации!  Когда такое происходит, значит, ты уже свихнулся.-  Меррей от души расхохотался.  - Но эта учительница, признаться, красотка. Очень недурна. Вы, наверно, как-нибудь попадете в Кэйп-Кри, может, увидите ее.

— Вы не помните, как ее зовут?

— Джин! — крикнул Меррей. — Как звали ту индейскую учительшу?

Его жена появилась в дверях гостиной с посудным полотенцем в руках.

— Как ее звали? — спросила она. — Я уже забыла Но, по-моему, было совершенно несправедливо просто взять и уволить ее.

— Ну вот, слыхали? — громко воскликнул Меррей, обращаясь к Рори и мелодраматическим жестом указывая на супругу. — Эти газеты даже ей задурили голову. Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю: все надо делать тихо?

Засим он обернулся к жене.

— Дорогая моя, — сказал он, — мы же просто не можем допустить, чтобы индейцы учили наших детей. Ну что, вспомнила, как ее зовут?

— У нее прелестное имя, — ответила она тихо, — и это необыкновенно красивая девушка. — Она немного помолчала и потупилась. — Кажется, вспомнила. Кэнайна... Кэнайна Биверскин. 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Американский катер береговой охраны "Эри" взмыл на гребне волны и, задрожав, словно живое существо, ухнул в бездну. В ожидании следующей волны старший метеоролог Чак Лейн, держась за край койки, пристегнул себя ремнем. Тяжелый удар обрушился с грохотом на нос корабля. Катер вздрогнул, и Лейн услышал, как над его головой тонны воды перекатились по палубе. Он ждал, не дыша, как ждал уже сотни раз в эту бесконечную, бессонную ночь "Вверх, Эринька, милая, вверх!" Один раз ему показалось, что корабль грохнется сейчас о морское дно и, чего доброго, уйдет еще глубже. Понемногу поднимаясь наверх, словно это стоило ему чудовищных усилий, катер медленно выбрался на гребень новой волны, чтобы вновь повторить свой смертельный номер.

Шторм бушевал уже целые сутки. С рассвета прошло два часа, но день стоял такой серый, тусклый, гнетущий, что, лежа на койке, Чак Лейн спрашивал себя, стоит ли вообще вставать. Пройти по палубе, чтобы попасть в метеорубку, невозможно, так что делать ему было почти нечего Пока он размышлял об этом, сильная килевая качка прекратилась. Бившие в нос корабля громадные волны ослабели, а потом и вовсе улеглись, и поднялась жуткая бортовая качка — судно болталось у подошвы волн. Постепенно удалось славировать, и килевая качка возобновилась, но уже совсем подругому, потому что теперь волны обрушивались на корму. Прежде шли против ветра — сейчас он дул им в спину.

Лейн вскочил с койки и, держась рукой за раскос, чтобы не потерять равновесие, стал одеваться. На море творилось что-то невообразимое. Он поднялся по трапу и отправился на мостик. Для этого ему надо было пройти немного по открытой палубе, и он успел быстренько осмотреться. В воздухе носились клочья пены, со всех сторон вздымались огромные серые волны, растворявшиеся в непроглядном туманном месиве на расстоянии каких-нибудь двух-трех корпусов судна. В какую-то долю секунды перед тем, как налетела следующая волна, Чак с изумлением заметил странное создание, притулившееся за трубой, с подветренной стороны. Мгновение — и он вошел в рубку и захлопнул за собой дверь, спасаясь от водопада брызг.

Как только метеоролог вошел, капитан Ганн обратился к нему:

— А я как раз хотел сообщить вам, мистер Лейн, — сказал он, — что мы собираемся покинуть пост. Норвежец терпит бедствие — снесло руль. Это милях в трехстах отсюда.

Лейн кивнул. И тут оцепеневшие чувства пробудились вновь, и до него дошло, что за существо привалилось там за трубой.

— У нас на борту безбилетник, сэр, — сказал он. — Гусь. Да, точно, клянусь богом, гусь! Самый странный из всех, каких я только видел. У него на щеках здоровенные белые пятна!

Это был не остров, потому что он двигался, и зарывался в воду, и качался на волнах. И не айсберг, не льдина, хотя больше похож на них. Что бы это ни было, оно внушало Белощеку ужас, и ему хотелось улететь отсюда, но крылья ныли от усталости, и он знал, что передышка будет единственным спасением.

Белощек знал, что там, в темноте, что-то есть, задолго до того, как сквозь слепящую пелену брызг перед ним вспыхнули ходовые огни. Он пролетал с подветренной стороны, когда крылья уловили слабое колебание воздуха,  которое указывало на  какое-то  препятствие,  изменявшее направление ветра. Белощек тотчас же повернул против ветра, мучительно налегая на крылья, после многочасового полета совершенно онемевши-е от напряжения и усталости. Он попытался снова определить, что это там такое. Напряг все свои силы и опять уловил в хаосе шторма еле ощутимое завихрение воздуха.

Он устремился против ветра, всей мощью обрушивающегося на него, располагая в борьбе лишь силой собственных крыльев, а она была уже на исходе. Скорость ветра превышала ту скорость, на которую был способен Белощек, но он обнаружил, что все-таки может понемногу продвигаться вперед, используя глубокие ложбины между волнами, куда не достигал ветер. Он летел низко, в нескольких футах над водой, устремляясь вперед, как только оказывался в затишье у подошвы волны, взмывая как можно быстрее вверх над каждым терзаемым ветром гребнем и потом снова бросаясь вниз, в следующую укрытую от ветра ложбину.