Искатель. 1993. Выпуск №4 - Уильям Голдэм

— Извини, что голос звучит утомленно. Нет, ничего, я просто устала.

Опять молчание.

— Да, можно сказать, он счел меня привлекательной.

Молчание.

— Сколько у меня времени?

Долгое молчание.

— Я постараюсь. — Она закрыла глаза. — Если повезет, через неделю он будет любить меня.

8

Бэйб достал свой старенький «ремингтон» и принялся печатать.

«Док? Это я, лучше присядь. Присядь, это важно, у меня невероятное, тяжелое к тебе дело. Ты уже подумал, бой ты мой, опять я влюбился, еще раз по уши втрескался.

Точно.

Док, Док, не знаю, с чего начать.

Начни с передних зубов, расскажи, как ее череп, покрытый редкой растительностью, поблескивает при луне.

Не угадал.

Нормальные зубы и волосы? Странно. У последней перьев было не больше, чем у гусеницы. Гм-мм. Значит, нет сисек, но великий ум. Или, может, три сиськи и великий ум? Так?

Не так, и пошел к черту!

В школе она, наверно, была защитником в хоккейной команде. Икры, как у Бронко Нагурски, плечи, как у Лэрри Кшонки, но фигура в общем красивая от физических упражнений.

Заткнись и слушай. Я знаю ее чуть больше недели, и каждый раз, когда я захожу за ней, я схожу с ума. С каждым днем она все потрясней, нежнее, божественнее, совершеннее, безупречнее, идеальнее, утопичнее, превосходнее, безукоризненнее.

И я в своем уме.

А то я могу сводить тебя к психиатру.

А теперь о ее недостатках: зовут ее, как ни прискорбно сообщить, — Эльза Опель.

Это ничего, я как-то ездил на машине, которая тоже звалась «опель».

Она моего возраста, швейцарка и сиделка…

Это не так страшно, а если бы она была стюардессой?

Она без недостатков. Потрясающая! Всю жизнь я пускал слюни, глядя на подружек моих приятелей.

Так она вызывает слюноотделение? Это ты хочешь сказать? Ну и что. Нормальный процесс. И вообще это лучшее, что можно со слюной делать. Ее, кстати, мало в организме, слюны этой. Есть еще какие-нибудь достоинства? Говори сейчас.

Все ошибаются. Но не в этот раз. Док, растряси зад, я буду чертовски рад, приезжай и взгляни на нее. Нью-Йорк не так уж далеко, давай. Хочу посмотреть, как у тебя от нее мурашки по спине побегут, ей-богу хочу. Да, забыл тебе еще об одном сказать.

Давай, добивай меня.

Она меня любит. Правда. Прекрасная девушка, прекрасная, несравненная, милая, понимающая девушка, и я для нее что-то значу. После всех мерзких лет я просто блаженствую.

Бэйб». 9

Сцилла лежал в кровати и жмурил глаза. Во сне он был слишком медлителен, это плохо, даже во сне такого раньше не было. И кто бы мог подумать, бил его Менгеле.

Менгеле, начальник экспериментального блока в Освенциме, врач, которого называли Ангел Смерти, тот, который чуть не сошел с ума, пытаясь вывести породу голубоглазых людей, как собачник пытается вывести породу с укороченными ушами.

Они были в лаборатории Менгеле в Освенциме, но Сцилла оставался спокоен. Он возвышался на полголовы над ста шестьюдесятью восемью сантиметрами доктора-убийцы, более того, дверь в комнате была открыта и вела на свободу. Сцилла никогда не был в Освенциме, не встречал Менгеле, но во сне бывает всякое, и сейчас это всякое как раз и происходило.

— Я в отчаянии, — сказал Менгеле.

— Почему?

— Не могу добиться нужного оттенка голубизны глаз у младенцев. Вчера от бессилия швырнул ребенка в огонь. Зря это я, конечно, нельзя давать эмоциям волю.

— Для нас это важно, — согласился Сцилла.

— Я просто благодарю Бога за то, что он послал вас мне на помощь.

— Чем я могу помочь вам?

— Мне нужна кожа. Для трансплантации, а у вас как раз тот оттенок, какой мне нужен.

Сцилла пожал плечами.

— Лоскуток кожи — ерунда. Берите.

— Нет, нет, — покачал головой Менгеле, — лоскутка мало, мне нужна вся кожа, до последнего кусочка, мне надо ободрать вас целиком.

— Не думаю, — возразил Сцилла, — что мне это понравится. — Он сделал маленький шажок в сторону открытой двери, ближе к свободе.

Менгеле не пошевелился.

— Выслушайте меня, я предлагаю вам огромное благо.

Сцилла покачал головой.

— Если я останусь без кожи, люди будут видеть меня насквозь.

— Это и есть мой дар, разве вы не понимаете? Все будут видеть вас насквозь, и вам не придется больше лгать. Подумайте, какой груз упадет с ваших плеч — необходимость лгать. Ложь вам больше не будет нужна, так как кожа перестанет скрывать ее, и все будут видеть, что вы говорите правду. Вы ведь достаточно уже наговорили лжи, признайтесь.

— Да, это так.

— И вы хотите положить этому конец, признайтесь? Вы лжете так часто, разве вам никогда не хотелось резануть правду?

— Хотелось.

— Ну вот, я вам и предоставлю такую возможность. Вечная правда. Покой. Спокойствие, которое ведомо только честным людям.

— Не надо.

— Не давайте воли чувствам. — Менгеле протянул к нему свои крохотные ладони хирурга.

Сцилла бросился к двери.

Но слишком медленно.

Менгеле опередил его, захлопнул дверь. Теперь они остались один на один в лаборатории. Менгеле медленно пошел на него.

А он, Сцилла-скала, умеющий убивать любой рукой, начал пятиться от этого сумасшедшего. Он, великий Сцилла, оторопел перед ничтожеством, бездарным врачом, который не мог добиться даже нужного оттенка глаз.

Менгеле удивился:

— Почему вы боитесь меня?

— Я не боюсь. В моем теле нет страха. — Менгеле протянул к нему руки.

— Я применю силу, — предупредил Сцилла.

— О нет, только не это, — сказал Менгеле и, взяв Сциллу за руку, подвел к столу и уложил на него. — Больно не будет, обещаю. Я только сделаю неглубокий разрез от шеи до лба, а потом сниму всю кожу. Боли не будет, словно снимаешь пижаму. — Менгеле взял нож. — Вот видите, — сказал он, когда нож рассек кожу, — даже крови нет. — Он отложил нож, снял кожу.

— Сейчас принесу зеркало, у вас чудесные вены.

— Не надо.

— Полюбуйтесь, — Менгеле протянул ему зеркало.

Сцилла успел глянуть в него, прежде чем проснулся, жмурясь.

Ого!

Пустой, взвинченный, Сцилла лежал, уставившись в потолок. Он понятия не имел, к чему такой сон, что творилось в его подсознании, но в одном был уверен: чего бы в подсознании этом ни творилось, мрак там стоял беспробудный.