Сперматозоиды - Наталья Рубанова

Не думать: об этом и том, том и этом — не дума-ать, три часа ночи! Но как? Сана помнит, как бросила пакет с нехитрым провиантом все у того же «парадного» и, взяв скулящую псину на руки, заторопилась в скворечню. Пока же шла с бесценным грузом по парку, поняла, что ни к одному существу не испытывала еще той безусловной любви, которая вспыхнула вдруг к этой зверюге — Сана всегда, конечно, таскала домой всякую живность; в институтскую же бытность умудрилась выкрасть из вивария несколько живых душ, которых готовили к плановой смерти, не предполагающей анестезии — в тех случаях, когда применение наркоза невозможно или недопустимо, необходимо пользоваться специальными операционными столиками или приспособлениями для фиксации животных, предупреждающими возможность укуса персонала, — и все же… Марта, что бы я без тебя делала, шепчет Сана. Как это там — «идеальные лабораторные условия для воспроизведения невроза»?.. Где это — т а м?.. Не в электричке ли, где становишься ближе к народу, и народ становится к тебе ближе — упирается в почки, сдавливает грудную клетку?.. «Ты, пассионарий грёбаный! — летит из тамбура: звон, стук, треск. — Я тя щас ка-ак…» — «Херовыпрямитель купи, чмо болотное!» — «Не пизди, будь любезен!» — и опять: треск, стук, звон. «Пассионарий», хвативший в граде Ж. пива, справляет нужду в тамбуре: обычно за это не бьют, но раз на раз не приходится, молчи, Сана, молчи, — а лучше, панночка, опусти веки… В электричке появляется чувство локтя, думает, зевая, панночка, и не поднимает век до самой стольной: от стоящего рядом мужичка в замшелой телогрейке (аксессуары: чекушка и изъеденная молью кроличья шапка) несет мочой; в вагоне последнего и единственного класса играют, разумеется, в карты: «Король, сука, не стоит!» — «Да у тебя в штанах хоть бы встал, радость твоя!» — гогот, «Дэвушк, а вас как звать? Ути-уть, какие мы гордые!», поднимите мне веки — туда и обратно, хоббит, туда и обратно, туда и… где эта улица, где этот дом?.. Ubojnaja-street не освещается никогда: жизнь замирает после восьми; дзыннь-ля-ля! — а звонки все настойчивей: шум, гам, мат средней тяжести — Зойка-красотка, как называют соседку аборигены, гуляет. Это потом она, с позеленевшим лицом, будет психоделично зависать над прикроватным тазиком, полным желчи, умоляя Сану сделать «хоть что-нибудь», это потом будет клясться, что «никогда больше…», — ну а пока Зойка пьет: ей все еще тридцать семь, она миниатюрна и на редкость хороша — исключительно породистое не только для града Ж. лицо (ошибка сперматозоида, грустит Сана, перепутавшего беговую дорожку, опять сбой программы!). Всю жизнь Зойка, как пишут любители выдавить слезу из словца, мыкалась по ресторанам да магазинам — официанткой да продавщицей, однако, несмотря на специфичность работки, умудрилась не растерять крохи вежливости (Здрасте, Спасибо, Извини) и даже казалась несколько застенчивой в мелочах, хотя, скажи ей кто-нибудь о том, она искренне удивилась бы.

Первый ссыльный год Сана невольно наблюдала за малоосмысленным существованием соседки и двенадцатилетней ее дочери — благополучно онемеченная телекартинка, радио «Шансон», нерегулярное появление в церквушке града Ж., тусовки, жмущаяся к двери черная кошка, капельницы с гемодезом: «Сана, да если б не ты, я б и не знаю чего…». Второй замкнутый круг ссылки начался с того, что Зойкина мать увезла внучку в стольную, тайком забрав документы из школы. «Представляешь… Ликуньку-то мою… взяли…» — Зойка хлюпнет носом и уйдет в очередной запой: один из них, осложненный сотрясением мозга, Сана помнит особенно отчетливо. Зойка стояла перед ее дверью, еле держась на ногах — рукав дубленки болтался, под глазом красовался синяк, сапоги были по колено в грязи: «Не дала я ему, не дала-а! Думаешь, если пью, падла, значит, даю всем?.. А он возьми — да по голове, по голове-е! Чтоб я еще с ней куда… Я ведь спрашивала: нормальные мужики будут? А чё, говорит, нормальные мужики, руки-ноги… Я ж спрашивала, Сан, я ж ее спрашивала… А он — по голове, по голове-е-е…». Лежала она с неделю и, в общем, выкарабкалась довольно быстро, — а как выкарабкалась, круг опять замкнулся: «Сан, выручишь стольничком до завтра?» — «Зззойка-а-а-а, открррвай! Открррвай, ккхму гррю! Зззойка-а-а-а!..»: Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя.

Сана не торопится: заходит в подъезд да переминается с ноги на ногу — ждет, пока створки лифта захлопнутся и чужой уедет: она, разумеется, не одинока — точно так же стоял кто-то вчера и ждал, пока она, Сана, не отправится восвояси. «От грусти не умирают», — знает она, пытаясь утопить в панели кнопку «9». Но: если не шевелиться, кожа рано или поздно побледнеет, дыхание сойдет на нет, пульс исчезнет, сердце остановится, а чувствительность на раздражители отпадет за ненадобностью… Так, ни живая ни мертвая, отпирает она скворечню и, подходя к зеркалу, удивленно рассматривает свое отражение: да вот же, вот же он, кошачий зрачок![102] Сана сдавливает глазное яблоко: зрачок принимает овальную форму — значит, она умерла пятнадцать минут назад: все четко, четко, как учили… Песочные ли часы врут, солнечные ли?..

[её пушкин]

Дорога из подстольного града до стольной конторки занимает аккурат два часа: есть время вспомнить, когда именно она, Сана, впервые ощутила себя тем, что называется «винтик системы», «бесформенная слипшаяся масса», «комок информационной слизи», «шлюха, обслуживающая системный блок» — бороться с безымянным чудищем, обволакивающим тебя, чаще всего не было никаких сил. Всё это смахивало на паралич — да, Сана барахталась в болоте, да, все еще барахталась, и все же чьи-то невидимые, но вполне осязаемые, ручонки — тоненькие, гаденькие — неотвратимо тянули вниз… Да, она изо всех сил сопротивлялась («Ошибка: чем сильнее сопротивление, тем мощней удар: противоядие в снижении уровня важности, и только» — Полина-Полина, где ж ты раньше была?..), но в какие-то моменты казалось: еще чуть-чуть — и сдашься, сломаешься, рассыплешься… «Большой Брат смотрит на тебя, хватит хныкать!.. Поддержи-ка лучше Россию — пусть всю эту неделю на экране твоего телефона развевается флаг Родины, а при звонке звучит ее гимн! Отправь sms со словом Russia на номер 8881 и получи анимированный флаг и государственный гимн в формате mp3 на свой телефон: ты живешь в великой стране!» — «Хуй соси, губой тряси…» — активизировавшийся люмпен возвращает в реальность: Сана с треском захлопывает окно, что, впрочем, не спасает от шума, в потоке которого довольно отчетливо различим голосок картавого в кепочке: «Геволюционег обязан уметь достигать стгатегических целей любой ценой, спокойно воспгинимая тактические тгудности как неизбежные завалы на магше». Сана вздыхает и, доставая из коробки новый shoes, вышагивает перед собакой: «Ну и как, Марта, как тебе все это нравится?..»

Это потом узнает она об эгрерорах и маятниках, раскачивающих двуного затем лишь, чтобы лишить сил: лень, на самом-то деле, еще и недостаток энергии — не потому ли половина субботы, драгоценной субботы, когда Сана никак не может подняться с кровати, попросту вылетает?.. Хотя, глупо жалеть о том, чего в принципе не существует, а значит, раз у нее, Саны, нет времени, то и жалеть не о чем… Утешение, впрочем, не тянуло на хоть сколько-нибудь убедительное: то ли дело колесо времени, думала она, все чаще видя во сне смешных и страшных шаманов, — бесконечный туннель бесконечной длины и ширины, туннель с зеркальными бороздками, говорит она П. — Время, нарочито серьезно произносит он, есть непространственный континуум, события в котором происходят в несомненно необратимой последовательности и развиваются от прошлого через настоящее к будущему: или в институте не доучилась?.. — Не знаю, как насчет «континуума», морщится Сана, но то, что пространство представляет собой некую бесконечную протяженность некоего поля… и в нем, в этом самом поле, существуют звезды и галактики… и сама Вселенная, кото… — Ба, да вы подсели на эзотерику: стыдитесь, миледи! Вселенная не бесконечна, она заканчивается там, где кончается свет. А свет не может быть везде… — Если любишь, свет везде… — Ну, это если любишь.

Пространство вариантов бесконечно, скажет Полина, а Вселенная изобильна: нужно просто позволить себе иметь — дело «лишь» в правильно созданном намерении, в четкой его формулировке, а Сана подумает: если ты влюблен/а в мужчину, то в любом случае чувствуешь себя бабой (прямое сходство с пассивным гомосексуализмом), и по дороге домой едва не расплачется, но не от пресловутой жалости к себе, а от подсмотренной случайно картинки мироустройства — реальной, не иллюзорной, картинки не злой и не доброй, обнажившей вдруг плечико, но не ставшей от этого хоть сколько-нибудь эротичней… Легче легкого дергать спящего за ниточки, повторит Полина в следующий Санин приезд, еще легче поглощать мысли того, кто не собирается просыпаться или не знает, что спит: разницы никакой. Энергию ведь только в нейтрале не снимут: нет у тебя реакции — нет у них пищи. Чем эмоциональней среагируешь, тем больше у сущности, всплесками твоими питающейся, корма — ну и тем меньше, соответственно, сил у тебя. Все просто: хочешь энергию сохранить — обнуляйся. — Но я пытаюсь понять, как… — Не смеши: до понимания нужно кое-что почувствовать: точка сборки[103] должна сместиться: а через несколько ступеней перескочить не пытайся. — Но не будешь же ты утверждать, будто мир справедлив и каждый получает по заслугам? — Мир справедлив и каждый получает по заслугам, получает то, что хочет иметь в данный момент времени на данном отрезке пути: осознанно или не. А вообще, кончай со своей рефлексией: Руиса полистай, пользы больше будет. — Нет, не могу: примитивно… — Привет твоему фирменному академизму: да, Руис пишет простым языком… — Простецким! — …исключительно для того, чтобы каждый — понимаешь, каждый — понял, что именно хотят до него донести. Интеллект иногда только мешает, потому как не пропускает в душу живое знание: отпусти себя, просто прими информацию, не циклись на способе подачи… — Невозможно: стиль не менее реален, чем мое или твое тело. Как автор, пусть даже «совершенномудрый», может быть напрочь лишен дара слова? Это ущербность, дилетантизм: уж тут-то тебе меня не переубедить… Впрочем, я, знаешь ли, все чаще кажусь себе дурной имитацией Флоринды или Тайши…[104] — Ну, до этих барышень тебе далеко, хохотнула Полина; я же не собираюсь никого переубеждать. «Зацепить» невозможно лишь пустоту, а у тебя есть шанс стать пустой… — Но я не хочу, я слишком наполнена! — Ха, и после этого она говорит, будто в состоянии постичь Знание, после этого с пеной у рта доказывает, будто мир к ней «несправедлив»! Знаешь, Хуго Балль уже лет сто назад написал, что нужно сбросить, просто сбросить свое «Я» — сбросить, как дырявое пальто.[105] Ты вообще читала Балля-то, эрудитка?..