Ленин. Спаситель и создатель - Сергей Кремлев

Это ужасно! Из среды живых людей попасть в общество трупов, дышать трупным запахом, слушать тех самых мумий „социального“ фразёрства, Чернова и Церетели, это нечто нестерпимое…

…Потоки гладеньких-гладеньких фраз Чернова и Церетели, обходящих заботливо только (только!) один вопрос, вопрос о Советской власти, об Октябрьской революции… И правые эсеры, проспавшие, точно покойники в гробу, полгода – с июня 1917 по январь 1918, встают с мест и хлопают с ожесточением, с упрямством. Это так легко и так приятно, в самом деле: решать вопросы революции заклинаниями… Ни капли мысли у Церетели и Чернова, ни малейшего желания признать факт классовой борьбы…

Тяжёлый, скучный и нудный день в изящных помещениях Таврического дворца, который и видом своим отличается от Смольного приблизительно так, как изящный, но мёртвый буржуазный парламентаризм отличается от пролетарского, простого, во многом ещё беспорядочного и недоделанного, но живого и жизненного советского аппарата…»[35]?

С каким молодым задором, с какой весёлой убеждённостью в своей правоте это написано! С каким желанием работать для новой России! Николай же Стариков, ссылаясь на некие мемуары Бухарина (тот ещё «кадр»!) уверяет нас, что «когда наступил реальный момент разгона парламента, ночью, то с Лениным случился тяжёлый истерический приступ…»

Это с Лениным-то, которого Сталин назвал «горным орлом», и «истерический приступ»?!

Ну-ну…

В своей книге о «спецоперации» Февраля 1917 года Н. Стариков цитирует воспоминания старого большевика В. Д. Бонч-Бруевича, однако цитирует своеобразно. Вначале приведу «цитату», данную Н. Стариковым, а затем – полную цитату из воспоминаний Бонч-Бруевича.

Вот как цитирует Бонч-Бруевича Стариков: «В. Д. Бонч-Бруевич указывает нам, что в момент открытия Учредительного собрания Ленин „волновался и был мертвенно бледен, как никогда… и стал обводить пылающими, сделавшимися громадными, глазами всю залу (обращаю внимание – „залу“! – С.К.)“…»[36]?

А вот Бонч-Бруевич «по Бонч-Бруевичу»:

«Владимир Ильич сел в кресло. Он волновался и был так бледен, как никогда; глаза расширились и горели стальным огнём. Он сжал руки и стал обводить пылающими глазами весь зал (обращаю внимание – „зал“! – С.К.) от края до края его, медленно поворачивая голову. Матросы, стоявшие внизу в проходе, с благоговением, не сводя глаз, смотрели на него, точно ловя его взгляд, точно ожидая приказа…

Владимир Ильич продолжал всё так же обводить глазами собрание, точно укрощая взглядом разбушевавшегося зверя…»[37]

Картина, нарисованная подлинным Бонч-Бруевичем, психологически отличается от варианта Старикова принципиально, не так ли?

Во 2-м издании воспоминаний Бонч-Бруевича нет слов «мертвенно [бледен]» и «сделавшимися громадными [глазами]»… Возможно они есть в 1-м издании книги 1930 года «На боевых постах Февральской и Октябрьской революций», но вряд ли. Нет во 2-м издании и приводимого Стариковым «свидетельства» якобы Бонч-Бруевича о том, что Ленин потом «взял себя в руки, немного успокоился и „просто полулежал на ступеньках то со скучающим видом, то весело смеясь“…»

В воспоминаниях Бонч-Бруевича Ленин сидит в первом ряду в кресле, «четвёртом налево от трибуны председателя, если стать лицом к залу заседания». Это, между прочим, зафиксировано на фото, помещённом в томе 1-м собрания фотографий и кинокадров, изданных Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС к 100-летию В. И. Ленина в 1970 году (см. с. 47, фото № 26 по порядку в книге и № 382 по архивному учёту). Там приведена и соответственная цитата из воспоминаний Бонч-Бруевича (по т. III «Избранных сочинений» издания 1963 г., с. 134–135) с редакционным уточнением, что сидел Ленин не слева, а справа от трибуны.

Мелочь?

Ну, как сказать! Дьявол, как известно, кроется в мелочах, и читатель сможет сейчас лишний раз убедиться в этом.

Фотодокумент – наиболее достоверное из всех возможных исторических свидетельств. Недаром говорят, что лучше раз увидеть, чем сто раз услышать (или – прочитать). И фотодокумент показывает нам Ленина, сидящим в кресле. Но вот старый большевик Михаил Кедров в своей «Красной тетради об Ильиче», опубликованной в 1927 году в журнале «Пролетарская революция» (№ 1, с. 36–69), сообщает иное:

«Ильич тотчас по приходе примостился на покатых, покрытых ковром ступеньках, невдалеке от трибуны, и в таком положении остаётся до конца собрания. Депутатам он не виден, так как от них отделяет его дощатая перегородка между рядами…»

Однако на упомянутом выше фото Ленин сидит лицом к залу в кресле и хорошо всем виден. Можно предполагать, что мемуарист Кедров подсознательно соединил два эпизода: открытие Учредительного собрания и III конгресс Коминтерна, проходивший в июне-июле 1921 года. Там запоздавший к открытию Ленин действительно сидел на ступеньках, не видимый делегатами, и делал записи (есть знаменитое фото, зафиксировавшее это).

Далее Кедров пишет: «В наиболее интересные моменты, особенно во время речи выбранного председателя собрания Чернова, …Ильич неудержимо хохочет»[38]

И после этого – по Бухарину – с Лениным якобы случился тяжёлый истерический приступ?

Ой ли?

Впрочем, ближе к концу книги мы получим возможность присмотреться к Бухарину и его «свидетельствам» внимательнее.

Я так подробно всё это разобрал, чтобы читателю стало яснее – насколько ненадёжны мемуары как источник точных сведений. Недаром у юристов есть присказка: «Лжёт, как очевидец». Люди, да ещё в момент волнения, видят далеко не всегда то, что было на самом деле. Тем более, когда они вспоминают о событии через несколько лет. Вот почему я так часто опираюсь на прямую цитату из точного ленинского документа – она бьёт антиленинцев наповал!

А теперь предлагаю похохотать (хотя тут надо скорее плакать!) уже читателю. Откуда берёт происхождение «Бонч-Бруевич» Старикова? Точно это знает, естественно, лишь сам Н. Стариков, но кое-что предположить можно, если открыть на 360-й странице «воспоминания» незадачливого – на одни неполные сутки – председателя Учредительного собрания Виктора Чернова. Они были переизданы в 2004 году минским издательством «Харвест».

Там мы и прочтём:

«Когда наступил, наконец, момент открытия Учредительного собрания, Ленин, по свидетельству верного Бонч-Бруевича, „волновался и был мертвенно бледен, как никогда… сжал судорожно (у Б.-Б „очень сильно, до боли…“ – С.К.) руку и стал обводить пылающими, сделавшимися громадными, глазами всю залу (вот она откуда – „зала“! – С.К.)“. Вскоре, однако, он оправился и „просто полулежал на ступеньках то со скучающим видом, то весело смеясь“…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});