Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен

На выезде из Иерусалима поднялся сильный ветер, все вокруг было залито бледно-желтым, призрачным, вечерним светом, сильные порывы ветра сотрясали машину. Он притормозил на тремпиаде[8], в начале спуска из города, — здесь, собравшись небольшими стайками, горбились солдаты, мокрые от дождя, который они принесли с собой из других, далеких мест. Молхо вдруг решил взять попутчицу. Он остановился, и солдаты тут же облепили его со все сторон, как пчелы; льнущие к сотам, но он медленно и настойчиво отбирал кандидатов; и вскоре в машине уже сидели четыре направлявшихся на север девушки — они тут же сняли свои армейские береты, и он почувствовал запах мокрых женских волос. Он бережно перепоясал сидевшую рядом с ним девушку, улыбнулся в зеркало трем сидящим сзади и подумал: вот, теперь эта расцветающая, молодая женственность будет окружать меня в дороге — и начал осторожно спускаться на запад, в сторону солнца, багровый уголек которого еще мерцал в рваной завесе вечернего тумана, затянувшей небо, но к тому моменту, когда он доехал до Кастеля[9], солнце уже погасло совсем, пошел хлестать яростный ливень, и теперь машина стремительно спускалась в ущелье между двумя огромными, сплошными стенами дождя. Он сильно сбавил скорость, включил дворники, обогрев и музыку, вести было трудно, он медленно, напряженно пробирался сквозь бушевание ветра и дождя, одновременно прислушиваясь к милой девичьей болтовне позади, сливавшейся с музыкой и шумом мотора, и время от времени вглядывался в отражавшиеся в зеркале заднего обзора темные глаза и молодые милые лица, в ожидании, что эта женственность вот-вот дохнет ему в затылок и подает знак, — но дождь все лил, по обочине уже мчались широко разлившиеся потоки, ему то и дело приходилось бороться с туманом, затягивавшим стекла, то усиливая, то выключая отопление, а иногда даже открывая окно, чтобы холодный воздух слизнул влажную муть с ветрового стекла, снаружи уже совсем стемнело, дорогу заполонили огни встречных машин, девушки сзади примолкли, музыка потонула в каком-то неясном сплошном шуме, и чем труднее становилось ему и двигателю, тем апатичней как будто становились пассажирки на заднем сиденье — они уже слиплись в один бесформенный ком, даже их лиц было уже не различить в наступившей темноте, и теперь Молхо казалось, что во всем мире остался только он один, сжимающий руками руль, да болезненная белая бороздка, оставленная на пальце снятым обручальным кольцом, да еще дорога, мучительная и бесконечная, и долгие красные огни светофоров, и двигатель, ревущий с натугой, на перегреве, и темнота, лишь углубляющая безмолвие, так что, выйдя после Тель-Авива на скоростное прибрежное шоссе, он уже собрался было остановиться у придорожной закусочной, но машина словно сама увлекала его все дальше, и девушка, сидевшая возле него, тоже задремала и откинула голову на спинку кресла, и теперь ему чудилось; что он везет не четырех молодых девушек, а одну огромную женщину, этакую дремотную, слабо колышущуюся, словно тесто, женскую плоть, и ее четыре головы, раскачиваясь во сне, то и дело ударяются о стекла машины, но лишь на секунду приоткрывают невидящие сонные глаза и по-настоящему просыпаются только на въезде. в Хайфу, под желтыми фонарями мокрой улицы, — тут они тотчас разделились на четыре тонких стебля и мигом исчезли в темноте.

Он подъехал, к своему дому в восемь вечера и взял с заднего сиденья измятую утреннюю газету, все еще сохранившую тепло девичьих тел. Дождь преследовал его до самого входа. Войдя в дом, он сразу же заметил, что дверь в гостиную закрыта. Младший сын тут же раздраженно бросился к нему: «Тут заявился какой-то тип, говорит, что пришел купить лекарства. Торчит уже час и ни за что не хочет уходить. И ко всему его еще вырвало в уборной». Молхо открыл дверь, все еще в мокром плаще, и ему навстречу стремительно, словно увидев привидение, вскочил высокий худой человек, глянув на которого Молхо сразу распознал приметы знакомой болезни: тонкие, редкие, повисшие, точно мочало, волосы, одутловатое лицо, нездоровый румянец, глаза слегка навыкате от постоянного внутреннего напряжения — все это было ему, как родное, его душа даже содрогнулась от боли. Незнакомец говорил отрывисто, нетерпеливо, весь погруженный в свою болезнь. Он пришел купить тальвин, его послал старый врач. Молхо извлек из шкафа коробочки, показал, что они даже не открыты, и назвал свою цену — ровно половину аптечной, потом снял плащ, объясняя, что он только что из Иерусалима и по дороге их застиг дождь, но человека не интересовали ни дождь, ни Иерусалим — он хотел только одного: получить свое лекарство и тотчас исчезнуть. И тогда Молхо подошел к нему поближе, почуяв слабый, но ощутимый запах рвоты, — страшно подумать, что у него там, внутри, изъедено болезнью, а что отчекрыжили врачи, — чтобы попытаться разговорить его, и стал объяснять, почему у них осталось так много тальвина и что это за лекарство. Но тот не нуждался в объяснениях: он знал это лекарство уже несколько лет. Пересчитав коробочки, он быстро прикинул сумму и стал выписывать чек, торопясь поскорее удалиться. Молхо все еще тянуло к нему, он ясно видел, что этот человек находится сейчас в переломной точке своей драматической борьбы. Его жена, дети — где они? что с ними? — но гость торопливо рассовал коробочки по карманам и стремительно пошел к входной двери. «Там дождь! — сказал ему вдогонку Молхо. — У вас есть зонтик?» Но того уже и след простыл.

Молхо побрел в туалет — ему показалось, что там еще осталось что-то от этого больного человека, — потом вышел оттуда, просмотрел утреннюю почту и вдруг почувствовал страшную усталость. Он прилег, но никак не мог найти покоя, ему почему-то стало жалко, что он отдал этому человеку весь свой тальвин, да к тому же за такую ничтожную сумму, следовало назвать более высокую цену. И конечно же, нужно было оставить себе хотя бы одну коробочку — он уже привык каждый вечер, перед сном, разглядывать составленную из них разноцветную башню. Молхо еще раз посмотрел на чек, думая узнать по нему имя покупателя, но это оказался чек старого типа — без имени и адреса. Он поднялся, налил себе немного коньяку и, несмотря на безнадежную усталость, начал беспокойно ходить по дому, вспоминая четырех спящих девушек, — их сон словно налип на него какой-то болезненной коркой. Его охватил страх, он снова лег и тотчас провалился в сон — такой же рваный, с пробуждениями, как в ночи болезни, — а в час пополуночи ему показалось, что кто-то проник в дом, как будто какая-то женщина, и он действительно увидел вспыхнувший свет и женщину в военной форме, выходящую из кухни, и тут же узнал дочь, которая пришла в отпуск после окончания офицерских курсов. Молхо окликнул ее, она была ужасно похожа на свою мать, и он взял ее за руку.

26

В это время он и получил приглашение. Юридической советнице надоело ждать. Тому и раньше были какие-то приметы, но он не сумел их распознать, да и не чувствовал уверенности, была в том на самом деле ее рука или просто так сошлось, что как раз в это время его начали энергично трясти со всех сторон, заваливать все новыми делами и еще чаще вызывать на совещания — в министерстве началась лихорадочная подготовка к предстоящей публикации ежегодного отчета государственного контролера, одна глава этого отчета касалась северных муниципалитетов, и теперь начальник отдела требовал ужесточить контроль над их финансированием, ссылаясь на недавно обнаруженные злоупотребления. Шли бесконечные заседания, причем назначались они как раз по пятницам, под конец рабочего дня, когда все его мысли были заняты планированием субботней трапезы, и вот в разгар одного из таких заседаний ему вдруг передали записку: «Сегодня вечером у меня будут несколько человек. Если вы уже ходите в гости, считайте себя приглашенным. Подтверждения не требуется». Далее следовал ее адрес. Он обернулся и увидел ее за собой — она спокойно смотрела на него своими узкими китайскими глазами, и он кивнул головой в подтверждение, весь покраснел, почувствовал, что сидевшие рядом все видели и поняли, и это ощущение было ему приятно.