Ритуалы - Сэйс Нотебоом

— Что ты будешь с ним делать? — опять спросила девушка.

Инни огляделся по сторонам и заметил на мосту деревянный ящик, установленный коммунальными службами. Подошел. В ящике был песок. Он тихонько опустил туда голубя. Девушка подошла тоже. Эротическая минута. Мужчина с мертвым голубем, голубоглазая девушка с велосипедом. Красивая.

— Так нельзя, — сказала она. — Рабочие выбросят его в канал.

Не все ли равно, где ему гнить — в песке или в воде, подумал Инни, который вечно провозглашал, что после смерти хочет распухнуть, но сейчас было не время рассуждать о бренности.

— Ты торопишься? — спросил он.

— Нет.

— Тогда давай пакет. — У нее на руле висел пластиковый пакет книжного магазина «Атенеум». — Что у тебя там?

— Книга Яна Волкерса [25].

— Отличное соседство. — Инни бросил птицу в пакет и опять повесил его на руль. — Беги следом. — Он вскочил на девушкин велосипед и, не оглядываясь, покатил прочь.

— Эй! — крикнула она. Он слышал за спиной проворные шаги и чувствовал, как она бежит. Витрины взблескивали чем-то похожим на счастье. Солидный господин на дамском велосипеде, а следом девушка в джинсах и белых кроссовках.

Инни свернул с Принсенграхт на Хаарлеммердейк и еще издали увидел, как шлагбаумы на мосту пошли вниз. И он, и девушка остановились и, когда мост медленно поднялся, увидели второго голубя. Птица совершенно спокойно, словно так и надо, сидела в одной из полых металлических балок под мостом и поднималась с ним вместе, как ребенок на гигантских шагах. На миг у Инни возникло желание достать голубя из пластикового пакета на руле и принести искупительную жертву — швырнуть его вверх, к медленно поднимающемуся, еще живому собрату, но он решил, что девушка вряд ли это одобрит. Да и что бы означал такой жест? Он поежился, как всегда не зная почему. Голубь опять поплыл вниз и неуязвимый исчез под асфальтом. Они поехали дальше, в Вестерпарк. В укромном углу девушка загорелыми руками выкопала ямку во влажной черной земле.

— Хватит?

— Для голубя вполне.

Он положил в ямку птицу, голова которой капюшоном откинулась назад. И вместе с девушкой засыпал могилу.

— Может, выпьем по рюмочке?

— Давай.

Что-то в этой крохотной смерти сроднило их — то ли сама смерть, то ли ее краткий ритуал. Теперь что-то непременно случится, и если оно имеет отношение к смерти, то будет незримо. Инни поехал по Нассаукаде. Девушка был легонькая. Вот что больше всего нравилось ему в собственной жизни — проснувшись утром, он не знал, что будет ехать на велосипеде с девушкой на багажнике, но знал, что такая возможность всегда есть. И как он думал, это придавало ему непобедимости. Он смотрел на лица мужчин во встречных автомобилях и знал, что его жизнь, при всей ее бессмысленности, как раз то, что надо. Холостяцкая жизнь, одиночество, страх — в них были свои минусы, но были и плюсы, например, нынешняя минута. Девушка тихонько напевала, потом умолкла и с казала, будто приняла решение:

— Вот тут я живу.

Скорее приказ, чем просто замечание. Он подчинился указке ее пальца и свернул на Хюго де Гроотстраат. Возле дома она тяжелой железной цепью привязала велосипед к счетчику автостоянки и отперла дверь. Не говоря ни слова, прошла вперед и стала подниматься по бесконечной лестнице. Сексуальные интрижки в Амстердаме, если ты оставался в кругах молодежи, зачастую были связаны с лестницами. Инни спокойно шагал за пружинящими кроссовками и старался выровнять дыхание, чтобы наверху не было одышки. Она жила на самой верхотуре, в комнатенке с окном в скошенном потолке. Цветы в горшках, книги в ящике из-под апельсинов, Элвис Пресли на плакате, «Фрай Недерланд», восхитительные белые и голубые трусики на веревке у открытого окна. Предощущение счастья, смешанного с меланхолией, думал он, — клише, как и сама комнатушка, и его присутствие в ней. Все это уже было. Ты не можешь не жаждать этого снова и снова, но все уже было. Она поставила пластинку, которую он смутно узнал, и повернулась к нему. Нынешнее поколение, сообразил он, времени зря не тратит. Ты для них как перчатка: захотелось — надели, захотелось — сняли; быстрые решения и безошибочные поступки. Порой больше всего смахивает на работу.

Девушка стояла прямо против него. Они были почти одного роста, и он смотрел прямо в ее голубые глаза. Оба хранили серьезность, но у этой серьезности просвечивало дно, не было структуры. Она еще не страдала, и это тоже не случайно. Страдание, как он выяснил, можно отрицать, и теперь так поступали чуть ли не поголовно все.

Она раздела его, он — ее, и они легли рядом. От нее пахло девочкой. Инни ласкал ее, раз-другой она чуть-чуть сдвигала его руку, говорила «нет, не тут, а вот тут», а после словно бы забыла о нем. Тело как gadget (Техническое приспособление (англ.)). Она кончила без сбоев в моторе. Есть в этом какая-то сладость, решил он. Сам он напомнил себе громадный лимузин на узком проселке в Англии. Через несколько лет подобный анахронизм погубит половину американской автомобильной промышленности. В постелях еще многому можно научиться. Он лежал и чувствовал, как маленькие (теннис? баскетбол?) прохладные руки гладят его по спине.

— Уфф, — сказала она. А затем: — Сколько тебе лет?

Он прямо воочию увидел почерк, каким она запишет это в дневнике (нет, болван, теперь они дневников не ведут), и сказал:

— Сорок пять.

Просто сказал, и все.

— Никогда еще не спала с таким старым мужиком.

Рекорды, их они тоже обожают. Но вряд ли стоит на это обижаться.

— И не привыкай.

— Мне понравилось.

Огромная усталость растеклась по телу, но он встал. Она свернула сигарету.

— Хочешь?

— Нет, спасибо.

Он умылся над раковиной, зная, что девушка смотрит на него. Оделся. Лето, все быстро. Жизнь как происшествие.

— Что ты теперь будешь делать?

— У меня встреча с другом.

Это была правда. Он договорился о встрече с Бернаром Роозенбоомом. Бернару было уже за пятьдесят. А вместе им обоим — без малого сто. Можно ли в ее возрасте назвать их друзьями? Он подошел к постели, присел на корточки, погладил ее по щеке. Взгляд у нее был такой, будто она смотрела японский фильм.

— Я еще увижу тебя? — спросил он.

— Нет, у меня есть друг.

— Понятно. — Он встал, не слишком быстро, ввиду ситуации, но и не слишком медленно, чтобы не показаться стариком. Потом на цыпочках вышел из комнаты, почему — он и сам не знал, но предполагал худшее. (Дочка спит.) — Пока.

— Пока.

Лишь через две улицы он сообразил, что они не спросили друг у друга имен. Остановился, поглядел на витрину с электроприборами. Утюги и соковыжималки в свою очередь уставились на него. В сущности, что такое имена? Что изменилось бы в давешнем происшествии, если бы он знал ее имя? Ничего. И все же ему казалось, что если люди могут ложиться в постель безымянно, значит, со временем что-то не в порядке. «Но ты же всегда так считал», — громко сказал он себе и вернулся к прежней мысли: «В сущности, что такое имена?» Цепочки упорядоченных букв; произнесенные вслух, они образуют слово, которым можно кого-нибудь назвать или обозначить. Большей частью эти короткие или длинные цепочки уходили корнями в глубины церковной и библейской истории, а следовательно, каким-то образом, почти для всех уже неясным, были связаны с человеческими существами, которые вправду когда-то жили, но это лишь обостряло загадочность ситуации. Произвола здесь и так хватало, ведь ты не сам выбирал себе имя, но допустим, что ты, как перекрещенцы [26], став взрослым, мог бы сам выбрать себе имя — в какой мере ты бы тогда был этим именем? Мимоходом Инни читал имена на дверях домов. Вернее, фамилии, что еще хуже. Де Йонг, Зоргдрагер, Боонаккер, Стуут, Ли. Стало быть, здесь живут тела, которые зовутся вот так. И будут зваться так до самой смерти! Потом тела истлеют, но имена, им принадлежавшие, еще некоторое время будут надоедливо мелькать в реестрах, кадастрах, компьютерах. И все же некогда в одиннадцати провинциях было поле, где росли бобы, и что-то от того давнего поля сохранилось в белых наклонных буквах на этой двери — Боонаккер. Неприятные мысли, а неприятное в сегодняшних планах Инни было не предусмотрено. Он изначально решил, что все нынче сложится удачно, и никто его не разубедит. Вдобавок это летнее утро бросило ему в объятия девушку, которая прогнала из его плоти зимний холод, и это заслуживает благодарности. Он решил называть ее голубкой и зашел в телефонную будку — позвонить Бернару и предупредить, что немного опоздает.

2

Когда примерно через час Инни подходил по жаркой и шумной Рокин к антикварному магазину Бернара, его переполняли приятные предчувствия. Бернар Роозенбоом был последним в роду почтенных торговцев произведениями искусства и, по собственному его выражению, окопался у себя в магазине как краб. Витрина, где обыкновенно выставлялся один-единственный предмет — итальянский рисунок эпохи Возрождения или небольшая картина малоизвестного мастера отечественного золотого века, — пожалуй, предназначалась скорее для отпугивания посетителей, нежели для их привлечения.