Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2. - Дмитрий Волкогонов

Сталин еще несколько лет после разгрома „правых" поз­волял Бухарину чувствовать себя если не "любимцем пар­тии", то хотя бы нужным ей человеком. У Бухарина был очень мягкий и слабый характер. Фактически все тридцатые годы до самого ареста и, естественно, после него Бухарин стремился вернуть расположение Сталина, иногда доходя до глубокого унижения своего достоинства, сочиняя даже поэму, посвященную удачливому вождю.

Временами Коба (Бухарин почти до конца так обращал­ся к Сталину, рассчитывая восстановить былые добрые от­ношения) давал Бухарину надежду. Боже, сколько "люби­мец партии" написал в тридцатые годы Сталину писем! Возможно, их хватило бы на целый том… или больше Вре­менами Сталин ослаблял хватку. Затем вновь появлялись зловещие симптомы преследований и ареста. Бухарин вновь писал длинное письмо с объяснениями и выражениями сво­их искренних и добрых чувств к вождю.

"Дорогой Коба!

Я был в большом смятении, когда ты меня разносил за Эренбурга. Ты между прочим сказал, что я-де мало бываю в редакции. Между тем я бываю ежедневно. В последнее вре­мя уходил, просидевши всю ночь… Два последних дня я действительно не был в Москве Мне было поручено в 3 дня написать брошюру о Калинине..

Посылаю тебе только что сделанную брошюру как ве­щественное доказательство. Ибо тебя, очевидно, информи­руют мои друзья, которые в чем-то особливо заинтересо­ваны.

Я тебе пишу открыто и прямо, ты не сердись. Если ты считаешь, что я „фамильярничаю" и что я не так себя веду по отношению к тебе, скажи мне об этом.

Твой Бухарин".

Бухарин хочет вернуть ленинские дни, когда соратники называли друг друга на „ты", подсиживали друг друга лишь политически и еще не прибегали к будущим сталинским методам козней.

Возможно, эта переписка (впрочем, это письма-моноло­ги) уникальна как по объему, так и по той страсти вымо­лить прощение, которые демонстрировал Бухарин. Писал узник не только Сталину, но и ближайшему его окруже­нию. Вот письмо Ворошилову после расстрела Зиновьева и Каменева. На процессе они не пощадили Бухарина…

"Дорогой Климент Ефремович.

Ты, вероятно, уже получил мое письмо членам Полит­бюро и Вышинскому: я писал его ночью сегодня в секрета­риате тов. Сталина с просьбой разослать: там написано все существенное в связи с чудовищно-подлыми обвинениями Каменева… Что расстреляли собак — страшно рад… Если к моменту войны буду жив — буду проситься на драку (не­красно словцо), и ты тогда мне окажи последнюю эту услу­гу и устрой в армию хоть рядовым…

Извини за сумбурное письмо: у меня тысячи мыслей, скачут как бешеные лошади, а поводьев крепких нет.

Обнимаю, ибо чист.

1.1Х.36 г. Ник. Бухарин".

Как далеко было от ленинской атмосферы, когда вожди ругались, интриговали, схолачивали противостоящие груп­пы, но вождь стоял над всеми. Уничтожали других, но не себя. Партверхушха еще не знала, что скоро будут физиче­ски расправляться друг с другом.

"Дорогой Коба.

Пишу тебе по совершенно исключительному случаю… Я очень прошу… заставить прекратить допросы обо мне че­рез моих подчиненных; если райкому или МК что-либо интересно знать обо мне, то пусть допрашивают меня, хотя доколе будет это недоверие? Поэтому нельзя ли им сказать, что этакие допросы уже стали неприличными!

Прошу простить за взволнованный тон и сбивчивость письма.

Твой Н.Бухарин".

„Взволнованный тон" бывал у Бухарина и во взаимоот­ношениях с Лениным. Особенно часто споры разгорались в 1919 году, когда он был привлечен к работе, возглавляемой Лениным, по программе Коминтерна. Бухарин был, как и во времена противоборства по Брестскому миру, запальчив, эмоционально несдержан. Тогда он еще не отошел от сво­их леворадикальных воззрений. Ленин критиковал Бухари­на порой весьма больно, однако, питая явную слабость к революционеру, давал ему новые и новые политические по­ручения.

Так, в апреле 1919 года в ЦК была получена деклара­ция екатеринославских эсеров, в которой они выпячивали на первый план в революционной деятельности националь­ный аспект, ставили под сомнение диктатуру пролетариата (а как же крестьянство?), возражали против тесного союза Украины и России. Ленин придал документу большое значе­ние, но не стал заниматься проблемой сам, а поручил ее Бухарину. Вождь верил, что в основных вопросах политики Бухарин не „качнется" больше.

„т. Бухарин!

Напечатайте сие с обстоятельным и спокойным раз­бором, доказывая детально, что такие колебания социали­стов-революционеров в сторону кулака и отделения от России, т.е.дробление сил, перед Колчаком и Деникиным объективно ведут к помощи буржуазии и Колчаку".

Долгими ночами Бухарин лежал на нарах с открытыми глазами; Ленин доверял, а Сталин не доверяет… Вся его борьба, как на черно-белой киноленте, медленно проплыва­ет в смятенном, воспаленном мозгу. Он помнит, что написал очередное (какое по счету?!) письмо.

„Тов. Сталину И.В.

Членам ПБ ЦК ВКП(б) Дорогие товарищи!

Сегодня в „Правде" появилась отрицательная статья, в которой бывшие лидеры правой оппозиции (а следователь­но, очевидно, и я, Бухарин) обвиняются в том, что они шли рука об руку с троцкистами и диверсантами гестапо и т.д.

Сим я еще и еще раз заявляю:

1. Ни словом, ни делом, ни помышлением я не имел и не имею ничего общего ни с какими террористами каких бы то ни было мастей. Я считаю чудовищным даже намек на та­кое обвинение…

2. При всех и всяких обстоятельствах, всюду и везде, я буду настаивать на своей полной и абсолютной невиновно­сти, сколько бы клеветников ни выступало против меня со своими клеветническими показаниями…

С комм. прив. Н.Бухарин" .

После письма Бухарина Сталину волна разносной кри­тики как бы затихла. Загнанный „оппозиционер" боялся спугнуть надежду: видимо, Коба прислушался, вспомнил годы совместной борьбы против Троцкого, убедился еще раз в его безусловной лояльности. Бухарин никогда не узна­ет, что Сталин действительно на этом его письме набросает размашистую резолюцию главному редактору „Правды":

„Тов. Мехлису. Вопрос о бывших правых (Рыков, Буха­рин) отложен до следующего пленума ЦК. Следовательно, надо прекратить ругань по адресу Бухарина (и Рыкова) до решения вопроса. Не требуется большого ума, чтобы понять эту элементарную истину.

И.Сталин".

Он не знал, что Сталин решил расправиться с "любим­цем партии" по полной программе. Когда в феврале, накану­не пленума ЦК, вновь взметнулась волна клеветы, Бухарин был сломлен или, точнее, сильно надломлен. Он еще не мог понять, что именно он вместе с Лениным, Троцким, Стали­ным, со всеми теми, кто собирался его судить, создали та­кую Систему, жернова которой безжалостны. Это было ри­туальное заклание: враги обязательно должны быть! Шпио­ны и террористы — тоже. Желательно из высшего эшелона власти. Система, чтобы существовать как осажденная кре­пость, должна была постоянно бороться, выискивать непри­ятеля, уничтожать всех, кто хотел подорвать ее стены и башни. Но Бухарин сам активно строил эту крепость.

Он помнит, что накануне пленума, собравшись с сила­ми, пишет 20 февраля 1937 года еще одно очередное письмо в Политбюро. Бухарин пытался бороться.

"Дорогие товарищи!

Пленуму ЦК я послал „заявление" почти на 100 стра­ниц, с ответом на тучу клевет, содержащихся в показани­ях…

Я в результате всего разбит нервно окончательно. Смерть Серго, которого я горячо любил, как родного чело­века, подкосила последние силы… Я вам еще раз клянусь последним вздохом Ильича, который умер на моих руках…"

Часть последней фразы Сталин подчеркнул жирным си­ним карандашом, а на полях — размашистый крест и слово, как выстрел: „Вранье".

Как было в действительности?

"…К Ленину приехали 21 января 1924 года после полу­дня профессора О.Ферстер и В.П.Осипов. Они вниматель­но осмотрели больного. Никаких тревожных симптомов не было обнаружено" .

В последние месяц у угасающего вождя мало кто бы­вал из его соратников. Ленин был почти недоступен для диалога в своей немоте, да и сам не хотел этих встреч. Надежда Константиновна в своих „совершенно секретных" воспоминаниях, пролежавших десятилетияв партийном за­точении, вспоминала: „На вопрос, не хочет ли он повидать Бухарина, который раньше чаще других бывал у нас, или еще кого-нибудь из товарищей, близко связанных по рабо­те, он отрицательно качал головой, знал, что это будет не­померно тяжело".

Но в тот роковой день Бухарин у Ленина в Горках был. После посещения безнадежно больного вождя врачами Ле­нину оставалось жить менее двух часов. Когда начались конвульсии больного, разрешили войти в комнату и Бухари­ну. В его письме в Политбюро не было „вранья".

Бухарин в письме обращается к этому эпизоду с Лени­ным, надеясь, что хотя бы память о вожде, которого давно превратили в святого идола, защитит и спасет его в эту критическую минуту. Дальше он пишет: