Наша фантастика, №3, 2001 - Андрей Дашков

Не обижайте маленького Оську. Маленький Оська хочет домой…

Меня мороз по коже продрал. Не Мститель это был, а одна лишь видимость. Будто из Одноглазого нутро его вынули и чучело говорящее набили. Вот чертова кукла!.. Потом пятно у него спереди на штанах проступило — стало быть, обдулся он. Не от страха, а просто потому, что время пришло пузырь опорожнять. Жуткая штука. У меня даже мыслишка мелькнула, что пристрелить его было бы правильно. Вроде как услугу оказать. Кому? Тому Черному Мстителю, который раньше был, — настоящему. И бродягам нынешним, чтобы не постигало их горькое разочарование… Задавила я в себе мыслишку эту. Не мне теперь решать, кого пристрелить надо.

Поглядела я в единственный глаз Осипа, на окурок потухший похожий, и впервые задумалась: во что же превращается в конце концов любая жизнь; что от нас, молодых и злых, остается? Неужели одна только оболочка шаркающая и старческую кислую вонь распространяющая?.. Тоска меня взяла невероятная, возрасту моему цветущему несвойственная. Ну да ладно. Я знала, как тоску заглушить.

Завалила в бар, который назывался «Крючок». С намеком название; вот и думай, о каком крючке речь — о спусковом или о том, который глупая рыба заглотить торопится вместе с приманкой. Однако ж я не рыба, чуток умнее…

Мужики на меня жадно пялились, пока я между столиками лавировала, но приставать никто не смел. На своей территории торговцы шалостей не дозволяют и нарушителям заведенного порядка спуску не дают. В углу я приметила вышибалу с нашивками службы безопасности одного из самых крупных воротил. Бугай скромненько за столиком сидел и водичку дул. Был он единственным во всем заведении, у кого пушка при себе оставалась, и трезвым как стеклышко.

Поэтому за тельце свое, изрядно потасканное, я не опасалась и к тому же иллюзию питала, будто у меня на морде отвращение ко всему кобелиному роду нарисовано или по крайней мере уверенность, что я сама себе привыкла удовлетворителя выбирать.

Тем не менее я глазками по сторонам постреливала — все-таки не каждый день в такой кодле на равных трусь!.. Как назло, ни одной знакомой рожи. Слишком далеко, видать, от привычных дорог забралась. Зато в баре парнишка смазливенький на гитаре бренчал и песни бродяжьи пел. Местных губошлепов развлекал, значит.

Переврал он песни наши, хоть нота в ноту их повторял, слово в слово. И «Последний патрон» спел, и «Пьяную куреху[6]», и «Тоску голодной собаки», и «Кровавый камень», и даже «Гитара не лжет». Ну разве не насмешка, а?! Липовая у него получалась романтика. Я такой лажи за всю жизнь не слыхала. Было его пение словно фальшивая монетка. Внешне — подобие полное, но металл легковесный. Слишком чистенько, слишком правильно голосил, а в нужных местах до хриплого надрыва поднимался, слезу жалобную из пьянчужек давил, мерзавец.

Лично мне сразу стало ясно: ни разу жалобщик этот в поле не замерзал, товарищей не терял и в болоте не валялся, а был тут тоже вроде игрушки заводной или шлюхи платной. Только его нанимали не кочан попарить, а «чуйства» пощекотать…

Стараюсь не слушать, сижу, пью. Вскоре ко мне и агенты торговые подсели. Прослышали уже про автобус с детками! Тараканы гребаные… Это была та самая шушера, что за комиссионные работает. Хотели взять меня в оборот, как дешевку раскрутить, но я тертая, не далась. Переупрямила паразитов этих, и поехали мы к хозяевам ихним, к серьезным людям. К тем, которым за товаром бегать уже без надобности. Потому что к ним все сами прибегают и в зубах добычу приносят. А они куски шавкам своим раздают. Дрессировщики, мать их…

Восприняли те меня всерьез и обхаживали по-всякому. Кажется, они кайф от самой сделки ловят, от процесса. Короче, предлагали они мне за мой выводок много чего. Особенно один поц жирный старался, долго меня убалтывал, бухлом и сигаретками угощал. Щедро давал. Хватило бы и на тачку бронированную, и на пару ящиков патронов, и на запас жратвы в консервах, и на целый арсенал, и на аборт (потому как залетела я, а ублюдков плодить от лесных братьев очень уж не хотелось). И даже на пакетик дури осталось бы. Толстый такой пакетик. Года на три растянуть можно было, если торчать не слишком часто. Чуть не забыла: жирняга еще вибратор мне преподнес — без аккумулятора, правда. Понимаю, говорит, обстоятельства вашей нелегкой жизни. Опять же как в песне: «Ночь голодная, постель холодная…», с витаминами и гормонами сплошная напряженка. Посочувствовал, значит. Засунь его себе в задницу, свое сочувствие! И вибратор заодно…

Потом он главный козырь достал. Само собой получилось — вроде не он меня, а я его раскрутила. Пропуск он мне совал — до того самого места, куда я во что бы то ни стало добраться решила и ради этого даже честью своей бродяжьей пожертвовала. Пропуск, он говорил, по всей форме составленный, проблем не будет — но только на одну твою персону. Бери его — и лети без помех, пташечка, никто тебя там, в конце, не тормознет. Это ж ведь самое обидное, если в конце пути тяжкого от ворот поворот дадут, не так ли?

Так, так. Я кивала, соглашалась вроде, самогончик чужой потихоньку сосала через соломинку, а сама гадала, за что ж мне такие муки, а? За что перед выбором трудным ставите, к стенке припираете, на больное место давите и дерьмо мое увидеть хотите? Бывает, годами землю зубами грызешь — и напрасно, а тут все само в руки плывет. Детишек только этих никчемных отдать надо было.

Что выберешь, девка?

Выбрала…

20. Он

Дни тянулись как сопли; ночи пролетали мимо словно черные птицы — оставляя все более заметные тени на моем лице. Тени углублялись и превращались в морщины. И с каждым новым утром я чувствовал себя немного хуже, а девка, наоборот, полностью оправилась после трудных родов.

На исходе второй недели нашего совместного житья-бытья стало ясно, что эта сука не сломается и что моя главная забота — не дать ей ни единого шанса прикончить меня. Когда мне требовалось восстановить тающие силы (а это случалось все чаще и чаще), я пристегивал стальную цепь от ошейника к покореженному бамперу автобуса и несколько часов отдыхал в относительной безопасности.

Оставалась еще проблема под названием «лобастый», но пес большую часть времени был занят добыванием свежего мяса. Получалось это у него неплохо. Пару раз он притащил в пасти теплых кроликов, а однажды приволок заднюю ногу барана. Далеко охотился, мерзавец, может быть, даже спускался на равнину. Так что голодовка нам пока не грозила.

Приближалось лето, и будь я счастливым папочкой, мог бы рассчитывать на мирную, почти идиллическую житуху в пещере, пока ребенок не подрастет. Впереди было три-четыре теплых месяца. Скорее всего, у меня не осталось столько времени.

Частенько я наблюдал, как баба кормит младенца грудью, и что-то переворачивалось во мне. При этом она обращала на меня не больше внимания, чем на овчарку. Она не произносила ни слова, а во взгляде сквозило только бесконечное презрение.

Но мне было плевать на нее. Мне казалось, что с каждой каплей молока, исчезающей в глотке ребенка, смертельная болезнь, которая гнездилась в моем теле, замедляет свое наступление. Таким образом, я не избежал участи всех обреченных. Предсмертные иллюзии — хуже не бывает.

Пришлось выдавливать из себя эту блажь, пока ситуация не предстала в безжалостном свете правды: я — старик, слабеющий с каждым днем; рядом со мной — безоружная шлюха с детенышем на руках, в любую секунду готовая выцарапать мне глаза, и кобель под посторонним контролем. Та еще компания. Та еще семейка…

Я ужаснулся тому, сколько драгоценного времени потрачено зря, и в тот же вечер начал собираться в дорогу.

Семейка… Я многократно пробовал это словечко на вкус. Вертел так и эдак. Повторял про себя. Звучало неплохо. Три жизни за одну. Не дорого ли берешь, ночник?

У меня еще был выбор.

Честное слово, я полюбил детеныша.

21. Она

…И теперь вот перед указателем стою. Ярмарка позади осталась — день пути до нее. Триста километров сплошных сомнений… Стою и разглядываю то, во что уже и не очень верила, до чего добраться не чаяла. Огромный такой указатель, на щите двадцатиметровом, не меньше. Чистенький, светящийся, нигде не облупившийся. В любое время дня и ночи издалека его видно, от самого горизонта. Будто и грязь к нему не пристает, и дождь не точит, и град не бьет, и ураган не валит.

На щите одно слово короткое. Три громадные буквы, каждая с меня ростом, последняя «Й». Остальные две оказались не те, что я сперва подумала. Написано там было вот что: «РАЙ». И циферки сбоку выскакивали какие-то неуловимые — расстояние, наверное. Фокус с циферками я так и не просекла; должно быть, для каждого они разное обозначали. Недаром ведь жизнь учит: каждому — свое.

Голубоглазая меня за рукав дернула, спрашивает:

— Что это, мамочка?