Пепел звезд - Елена Гайворонская

Она порылась в новенькой сумочке, вытащила аккуратно сложенный «полтинник».

– На, сбегай в «ночной», купи что-нибудь, только не самое дерьмовое. Обмоем приезд.

Ада лежала на кровати и, глядя в лепной потолок, пыталась понять, когда же она перестала чувствовать себя счастливой.

Вот отец. Подбрасывает ее высоко-высоко над головой. Подбрасывает и ловит. И она не чувствует страха. Совсем. Никакого. Потому что знает – ее всегда подхватят его сильные руки. Сколько ей было? Шесть или семь? Он называл ее «принцессой», «своей любимой девочкой». А потом все кончилось.

Потому что он умер. Все закончилось с его смертью. Больше никто не звал ее «любимой девочкой».

Никогда.

Говорят, Господь милосерден. Зачем тогда он забрал отца? Неужели ему кардиолог Абрам Беркер был гораздо нужнее, чем жене и восьмилетней дочери? Кто может ей объяснить, какой же высший смысл в этой потере?

Вот ей четырнадцать. Они идут по кладбищу – громадному городу мертвых. В руках у матери большая хозяйственная сумка с рассадой.

– Сейчас высадим травку на могилке, и будет красиво, – говорит мать.

Ада кивает. Они вообще мало разговаривают. Должно быть, скоро совсем разучатся понимать друг друга. Или станут общаться жестами, как глухонемые. Вот если бы был жив отец…

Мысль обрывается, теряясь где-то в темных недрах сознания. Мать замирает Сумка с рассадой падает из ее рук.

– О Господи… – шепчет мать, приложив ладонь к груди.

Ада выглядывает из-за ее плеча.

Серый памятник расколот надвое. Лица отца на фотографии не видно, потому что оно замазано сверху краской, как кровь, краской. Гадкая жирная полоса перекрещивается поверх золотистых букв, образуя паукообразный крест свастики.

Щеки матери начинают вдруг медленно сереть, сравниваясь по цвету с могильным камнем. Покачнувшись, она падает на поросший сорняками холм. Ада опускается на колени.

– Мама, что с тобой? Мам!

Внезапно Аде приходит в голову, что мать тоже умерла, и она осталась одна. Совсем одна. Она начинает кричать. Прибегают люди. Потом приезжает «Скорая». Мать кладут на носилки и увозят в больницу.

Кто-то склоняется над плачущей девочкой, спрашивает:

– Тебе помочь?

Но она, прижавшись к разбитому камню, молча качает головой. Потому что понимает вдруг – ЭТО мог сделать каждый из них. Тогда она и начала бояться. Всего и всех. Того темного, злого, что сидит у них внутри. Оно невидимо, и от этого еще страшнее…

Девочка остается одна. В пустой квартире. Тьма, подобно хищному спруту, вползает в открытое окно, обвивая весь мир своими удушливыми щупальцами. Ада включает свет.

Тресь! Лампочка разлетается на сотню мелких кусочков. Темнота. Она вылезает из углов, щелей, просачивается сквозь задернутые портьеры. Ада роется в шкафу, выкидывая вещи из ящиков. Лампочки больше нет. Дверь скрипнула. Сквозняк. Нет, это тьма смеется над ней беззубым, уродливым ртом…

Девочка убегает на кухню. Кипятит чайник, пьет чай, пытаясь согреться. А на дворе июнь. Почему же так холодно? Словно зимой…

И тут звонит телефон. «Это, наверно, из больницы!»

Девочка выбегает на захваченную тьмой территорию.

– Слушаю!

– Ты умрешь, сука, жидовка. Вы все умрете…

«Нет, нет, довольно! Я больше так не могу… Надо успокоиться.»

Ада достала пузырек с малиновыми шариками. Рука дрогнула, на ладонь высыпалась горстка. Внезапно пришло озарение. Она поняла, чего хочет на самом деле. Успокоиться. Навсегда. Потому что все, что она делала до сих пор, было неправильным. Она не хочет снова ошибиться. Она слишком устала.

Коньяка в пузатой бутылке осталось на донышке, пачка сигарет опустела, но забвение не приходило.

Страшная картина продолжала стоять у Юльки перед глазами.

– Вы их найдете? – спросила она в милиции.

Опера переглянулись. Один, судя по звездочкам, капитан, глядя на Юльку с нескрываемым презрением, сказал:

– Хрен кого отыщешь. Сколько их сейчас расплодилось…

Если бы она не пошла в этот дурацкий магазин, а поужинала, как обычно, в кафешке… Если бы не напялила «шиншиллу»… Если бы ушла на десять минут раньше… Это можно прокручивать в голове, сколько угодно. И ничего не изменится. Она по-прежнему будет сидеть в ресторане ночного клуба и угощаться коньяком. А этот мальчик, которому и было-то не больше двадцати, единственный мужчина в ее бессмысленной, никчемной жизни, кому было не наплевать на то, что с ней, Юлькой, случится, парнишка, который мог бы дышать и смеяться, гулять с девчонками и делать детей, он лежит теперь на полке, в морге, с черный дыркой вместо глаза. И еще одной, так, где прежде билось сердце…

Юлька уронила голову на руки и зарыдала.

– Эй, красавица, – раздался над ухом вкрадчивый полушепот, – тебе плохо? Могу помочь.

Юлька нехотя оглянулась. Худенький смуглолицый паренек заговорщицки улыбался.

– Не желаешь немного марафету?

– А что есть? – вытерев глаза, спросила Юлька.

– Травка…

– Этим я еще в школе баловалась, – мрачно сказала Юлька. – Есть что посерьезнее?

– А как же! Все, что хочешь. Кока…

– Качество?

– Первоклассное. Высший сорт, головой ручаюсь. Мой товар тут все знают, кого угодно спроси.

«Ты хочешь все начать по-новой?» – строго и сокрушенно поинтересовался внутренний голос.

«Иди к черту, – мысленно заявила Юлька. – Я себя контролирую.»

«Так говорят все наркоманы, пока не станет поздно.»

«Убирайся, мне не нужны нотации.»

«Тебе вообще не нужно ничего, что присуще нормальной женщине – ни любовь, ни семья, ни дети. Только секс, выпивка, а теперь еще и наркота?»

«Пошла в задницу! К дьяволу! Заткнись!!!»

Юлька вскочила из-за столика, опрокинув пустую рюмку.

– Где товар?

Торговец кивнул в сторону выхода.

Превозмогая головокружение, Ада перебирала диски. Она хотела найти Вивальди, но именно его почему-то не было. Нарастающий звон в ушах мешал сосредоточиться. Будет ли за ним слышно музыку? Бах. Шнитке. Где же Вивальди? Надо было отыскать заранее. Жаль, что мало времени…

Нет времени… А еще полчаса назад его было слишком много. Как странно. Что это за звук? Скребется собака. Нужно было отдать ее кому-нибудь… А еще помириться с Ленкой. Она вовсе не виновата, что понравилась Нику. Ник… Будет ли ему жаль? Или – наплевать? Скорее – второе. Почему-то теперь все видится яснее. Глупо, чтобы кое-что понять о жизни, необходимо умереть. И мать… Она останется совсем одна. Впрочем, она давно выбрала одиночество, взлелеяла его. А Ада так не смогла. Поэтому и уходит. Как все же много она не успела! Теперь – поздно. Путаются мысли. Цепенеет тело. Смерть. Ада всегда считала, что смерть – это боль и страх. Нет, боль и страх – это жизнь. А небытие – лишь легкий холод, горечь во рту… Вот он, Вивальди! Проклятие, пальцы перестают слушаться. И ноги онемели. Она опускается на пол. Пожалуйста, еще немного! Только надавить пальцем на кнопку – привычное, легкое движение… Все. Заиграла музыка, печальная и чарующая. Какой это концерт? Не имеет значения…

Стена, затянутая шелковыми обоями, растворилась. Вместо нее появилась широкая голубоватая дорога, ведущая куда-то вверх. По краям ее клубится синевато-белый туман. Ада видит отца. Он спускается ей навстречу. Он совсем не изменился, будто расстались только вчера. Она протягивает к нему руку, но он отстраняется. Он, похоже, не рад ее видеть. Его лицо торжественно и печально. Он качает головой.

– Что ты наделала, Ада? – в его голосе слышится горечь. – Разве для этого я тебя растил? Зачем ты здесь так рано? Впереди у тебя оставалось так много…

– Я устала, папа. Я хотела к тебе…

– Но мы никогда не сможем быть вместе.

– Как? Почему?!

– Потому что ты пришла сама. А этого нельзя было делать. Ты взяла на себя высшую миссию – распоряжаться жизнью. Это может лишь Господь. Теперь мы всегда будем по разные стороны этой дороги. Мы должны попрощаться.

– Значит, я не смогу увидеть бабушку? И девчонок, когда они попадут сюда? И всех, кого любила? Никогда? Я снова одна? Одна?! Я так не хочу, не хочу! Папа, не уходи, помоги мне! Господи, помоги мне!!!

До ее слуха доносится пронзительный, резкий звук. Так звонит телефон. Все вдруг исчезает. Она видит откуда-то сверху себя, лежащую на полу в комнате. Рядом валяется мобильник, который дребезжит, не переставая. Но она не может дотронуться до него. Рука не слушается. «Ну, пожалуйста…» Невероятным усилием воли Ада заставляет себя открыть глаза. Телефон совсем близко. Лишь бы он не перестал звонить! Медленно, очень медленно она подползает к трубке, нажимает на клавишу:

– Мне плохо… Помогите…

Серая «Вольво» мчалась в сторону Крылатского. На спидометре горело 120. Лена никогда не ездила с такой скоростью, она казалась ей огромной.

Она попыталась вызвать «скорую», но не смогла вспомнить адреса. Ужасно! Лена смогла бы объяснить, как проехать, но ее даже не стали слушать. Она ведь не знала толком, что случилось.