Имаго - Юрий Никитин

Я осушил обе кружки, но облегчения не принесло, тут же заказал еще две. Черт, обычно пиво расслабляет меня так, что превращаюсь в медузу, которой все по фигу, а сейчас я как граната с выдернутой чекой.

Сердце сладко заныло. За тем столиком двигались призрачные тени, потом я увидел, как Таня поднялась и пошла в сторону туалета. Остальные галдели, перебивали друг друга, а она шла между столиками, удалялась. Я видел, как она прошла через закрытую дверь туалета.

Ноги мои воздели меня сами по себе, по собственной воле. Я двинулся, как сомнамбула, добрался до туалета. Пальцы задержались на дверной ручке, я представил себе ряд унитазов, Таня на среднем…

Отворил, в глаза сверкнуло чистотой и блистающей белизной. В зеркале отразилась моя вытянувшаяся физиономия.

Я машинально сел на тот же унитаз, скосил глаза и как воочию увидел ее рядом. Она смотрела серьезно и сосредоточенно, меня не замечала.

– Таня, – шепнул я одними губами.

Она медленно повернула голову. Я видел белые изразцовые плитки, что просвечивают сквозь нее, но сейчас реальна только она, а не весь этот мир. И ее бесконечно милое лицо.

– Привет, – ответила она молча.

– Я не знаю, – сказал я, – что со мной происходит…

– А что происходит?

– Не знаю. Какой-то сдвиг в ненормальность. Я уже начинаю с тобой разговаривать… В сибирской тайге говорил, в самолете видел тебя среди облаков, снишься всю ночь…

– Ничего, – ответила она серьезно, – «Тайд» все отстирает. Но ты… приходи сюда еще.

Лестница вывела на просторнейший балкон, посредине белый как снег стол, несколько кресел, но я сразу подошел к ограждению из толстых железных прутьев, сверху узкие перила из дерева. Так хорошо опереться и посмотреть не просто вдаль, а вниз, на мелкие игрушечные машины, смешные приплюснутые фигурки крохотных людей. Легкое приятное головокружение напоминает, что слишком перевешиваться через перила – чревато, лучше смотреть вот так в сторону горизонта. Чувствуешь себя повелителем, глядящим на свой мир с высокой башни, выстроенной для тебя твоим же повелением.

Внизу теплый летний воздух, вон там, далеко внизу, прямо на газоне переносная шашлычная. Там запах жареного мяса, специй, еще дальше – зеленая решетка временного базара для продажи арбузов, дынь. Там тоже всегда сладковато-восточный запах, тонкий, изысканный, напоминающий про Али-Бабу, Синдбада с его Шахерезадой. Там аромат свежих овощей, яблок, лимонов, но здесь чистый прохладный воздух, почти горный, сюда не достигают запахи бензина, разогретого асфальта.

По дополнительному балкону с выходом на лестницу, как уже говорил, на каждые четыре квартиры, но только у нас за роскошным белым столом собираемся, пьем чай, перемываем кости, делая вид, что беседуем на разные возвышенные темы, поглядываем через перила на расстилающийся внизу огромный, сверкающий огнями город… Наш этаж сравнительно благополучен, а вообще по дому продолжаются обмены, переезды, съезды, размены. Тремя этажами ниже, в результате разводов и разъездов, образовалась настоящая коммуналка со всеми ее мерзостями, на пятом этаже обосновались какие-то черные из Средней Азии, навезли кучу родни, детей, оттуда плохо пахнет. Дети визжат и размалевывают стены гадостями, помои льют прямо из окон.

У нас не то чтоб уж очень, но годик тому вместо выехавшей семьи музыкантов поселился какой-то жлоб из Средней Азии. Так как четверть общего балкона принадлежала ему, он всю эту четверть заставил старой мебелью, ящиками, заложил обломками стульев, как площадку между своей и моей дверью. Он и здесь пытался поставить бочки с солеными огурцами, еще какое-то хозяйство, мы бы стерпели, я в таких делах тоже размагниченный интеллигент, но ницшеанец Лютовой просто встретил его здесь же на балконе, дал в морду и, перевалив наполовину через перила, пообещал сбросить, если тот сейчас же не уберет все это дерьмо.

Этот русский азиат орал, визжал, от него жутко воняло, а когда Лютовой отпустил, с промокших штанов сразу набежала зеленая зловонная лужа. Тогда они с женой быстро все убрали, а еще через месяц быстро и, говорят, выгодно сменяли на дом попроще, зато с квартирами попросторнее. Въехал Бабурин, тоже не подарок, но он один занимает трехкомнатную квартиру, ее загаживать ему хватит надолго, прежде чем перейдет к балкону, все мы кривились, но Майданов долго и настойчиво твердил, что все мы люди, демократы, а Лютовой махнул рукой и буркнул, что этот хотя бы не обазиатился, а русские все-таки арийцы, хотя некоторые очень-очень глубоко внутри.

Сейчас я снова заглянул на веранду, пусто, поднялся к себе и сразу включил комп. Пока разогревался, проверялся и давил вирусов, тостерница и кофеварка щелкнули в унисон, теперь у меня свежие поджаренные гренки, кофе, а что еще русскому интеллигенту надо, не квас же?

Пальцы привычно опустились на клаву. По экрану в текстовом формате побежали слова: «Катастрофа самолета», «Кладбище», «Сжигание книг»… Я отхлебнул кофе, подумал и уже медленно, с остановками напечатал слова «Переоценка ценностей».

Дальше экранный лист девственно чистый. В черепе роятся мысли, но в слова пока не выстраиваются. Майданов искренне верит в то, что говорит. Он видит, что юсовцы живут богаче, а вечно голодному русскому интеллигенту автоматически кажется, что «богаче» значит «лучше». А раз так, то мы должны идти по юсовскому пути. Чтоб разбогатеть, понятно. И жить, как считают юсовцы, счастливо.

А то, что по-юсовски счастливо может жить только тот, кто полностью умертвил некоторые стороны своей души, – ему невдомек. Он только видит, что юсовцы очень гордятся, что «умеют жить». Но в наше время, когда о человеке говорят, что он умеет жить, обычно подразумевают, что он не отличается особой честностью. Проще говоря, полнейшая сволочь.

Симптоматично, что взгляды интеллигентнейшего Майданова и бытового хама Бабурина полностью совпали. Заурядный человечек всегда приспосабливается к господствующему мнению и господствующей моде. Более того, Бабурин сумел приспособиться даже лучше рефлексирующего Майданова. Он, как и юсовец по ту сторону океана, считает современное состояние вещей единственно возможным и старается навязать свои взгляды всяким тут умникам, что «не умеют жить».

Можно, сказал я почти вслух, сопротивляться вторжению армий, но вторжению идей сопротивляться невозможно. Мы сумели бы отразить прямое нашествие всего НАТО и СЕАТО… о, тут бы и самые ярые дерьмократы устыдились бы и взялись за оружие! Но мы не смогли выстоять против напора воинствующего мещанства, пошлости, скотства, понижения всего человеческого.

Что делать?

Нужно создавать контроружие.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});