Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека - Михаил Попов

Я закашлялся: тяжелый, не свойственный мне кашель давил меня изнутри.

Я выслушал километры его исповеди, меня всегда поражала невероятная истерическая страсть к самобичеванию, поливанию себя грязью. И этот его разветвленный, так до конца и не распутанный мною самоуничижительный и одновременно напыщенный комплекс вины перед самыми разными людьми. Мог ли он отказать себе в столь пышном удовольствии, как последнее прощальное письмо? И даже, может быть, не одно. Наверняка одно отправлено любимой и жестокосердной дочурке. Но намного слаже и необходимее было обратиться с прощальным приветом к Варваре. Попросить у нее прощения за все. И за то, что было давно, и за то, что было недавно. За то, что он был откровенен со мной, за то, что я, а не она, сопровождал его на этом последнем пути. Я не раз ему говорил о том, как я отношусь к Варваре и что если он хочет общаться со мной, то должен исключить начисто ее возможность участия в его делах.

Чтобы отправить такое письмо, нужно было лишь спуститься на первый этаж.

Варвара все не шла. Чтобы было удобнее следить за дорожкой, я, взявшись за холодное колесо, повернул кресло.

Просидел я в этом положении минут двадцать и понял, что нужно ехать. Нужно ехать домой. Самому. Был обуреваем непривычными чувствами. Попытки рассуждать логически разваливались, не доковыляв ни до какого вывода. Что она могла прочитать в этом письме? Что он там такое мог написать?!

Темнота вокруг стояла странная. Может быть, я преувеличивал ее значение, но, по-моему, обычная темнота над моим прудом в этот час менее монолитна. В сегодняшней было как бы меньше, чем следует, воздуха.

Я медленно налег на колеса и, дрогнув правым на невидимом камешке, покатил вон с пруда. Одинокое кресло со сгорбившимся пассажиром, бесшумно крадущееся в темноте, — странное зрелище, когда бы у него нашлись зрители. Я еще умудрялся размышлять над такими вещами. Руки быстро замерзли. Немного же во мне, наверное, крови.

У выезда я притормозил. Из предосторожности. По вечерним переулкам шныряли люди, и меня не привлекала возможность стать жертвой их милосердия, невыносимо было бы оказаться в чьих-нибудь жадных до жалости руках. Кроме того, гулящие горцы со своими «Жигулями»…

Улучив подходящий момент, я преодолел — с третьего раза, включив все свои силенки, — низенький бордюрчик и оказался на асфальте. Удачно обогнул призрачно освеженную лужу и завидел двери нашего парадного. И тут я заметил, что меня трясет. Руки мои совсем окоченели, и я поднес их ко рту и стал выдыхать на них слабый белый пар. Не думаю, что меня трясло именно от холода.

Интересно было бы узнать, сколько страниц в этом послании? Что вообще происходит сейчас в квартире? Я еще несколько минут подержал руки под пледом.

Дольше всего мне пришлось возиться с входной дверью. Она у нас тяжелая, угрюмая, расхлябанная. Дважды она срывалась с моих жалких пальцев и ухала на место. Мне пришлось еще раз отогревать пальцы. И я изобрел в это время способ борьбы с косностью этой дверищи. Нужно было лишь сменить положение. Я проник в парадное. Там меня ожидало еще одно препятствие — ступенька перед лифтом. Но тут же нашлось средство преодоления — отопительная батарея.

Лифт был далеко вверху, но свободен. Кнопка заставила с собой повозиться, наконец внутри этого железного монстра что-то чмокнуло и содрогнулось. И я подумал, что в моей жизни, если разобраться, произошел переворот. Оказывается, мне не нужен никакой провожатый. Если я сам смог вернуться домой, то уж спуститься — и, главное, когда мне этого захочется — я смогу. Я свободен! Мне никто теперь не нужен. Меня снова трясло, но решил не обращать на это внимания. Я чувствовал, что осталось совсем немного, что, когда я въеду в квартиру, все прекратится. Варвара, пожалуй, действительно была влюблена в него, он оказался ее страстью на всю жизнь. Кабина по привычке ныла и дрожала, вздымая меня, но она лгала: я весил меньше пятиклассника. Собственно, это самозабвенное участие в приготовлениях к похоронам должно было навести… Кабина вонзилась в заказанный этаж, и я ощутил, что моя дрожь улетучилась. Для Варвары он, безусловно, жертва, и, стало быть, надо нам готовиться к поискам виноватого.

Перед дверью квартиры я немного постоял. Автоматически пытаясь на слух определить, что там происходит внутри. Это было малодушие. Ничего не надо знать заранее. Неужели она до сих пор читает!

Мне предстояло позвонить или, вернее, постучать. Кнопка звонка была так же недоступна, как Варварины тайны. Но постучать я не успел — заметил, что дверь прикрыта неплотно, стало быть, не заперта. Я тихонько потащил ее на себя, и она послушалась. Я не сразу въехал в коридор. Я в него заглянул. Там было пусто и тихо. Дверь нашей комнаты была распахнута. Варвара скорей всего была дома. Я поборол сильнейшее желание позвать ее как бы на помощь. Самостоятельно, царапнув колесом по косяку, я преодолел порожек и был теперь совсем дома. С полминуты я стоял не двигаясь, предпочитая дождаться чьего-нибудь появления или хотя бы звуков из нашей комнаты. Но наконец это выжидание стало глупым. Я чувствовал, что Варвара в комнате.

Легонько толкнув левое колесо, я попал в поток тусклого света, производимого старинным торшером. Варвара была где-то в глубине. Я бесшумно и медленно катился вперед. Она сидела за столом, поставив локти на клеенку и сжимая обеими руками направленный на меня пистолет. Я все понял и крикнул: «Давай поговорим!»

Клетка

1

слыш сань спаси меня эта ни прикол сань не знаю как начать помниш мы пашли пить пива вчера или позавчера теперь дни не знаю с тех пор как обрезало ни *** не помню очнулся подвал сколько прасидел где ни*** не знаю потом приходит один говорит пиши все как есть говорит передам твоим сам в противогазе а я в углу за решоткой толстая*** не нравица мне эта гаварит сидеть мне здесь может долго пока пусть ищут меня вот и пишу тебе сань скажи ребятам всем пусть ищут тут подвал дверь железная когда этот открывает в противогазе ступеньки верх видно орать ночью пробовал глуха как втанке решотку шатал но зомурована*** мне сань спаси

Толстяк-редактор бросил исписанный тетрадный листок на стол и поднял глаза на подполковника. Подполковник облизнул сухие потрескавшиеся губы, вынул из кармана еще один листок и молча положил перед толстяком. Тот вытер скомканным платком потный лоб, повернул к себе белый захватанный вентилятор и снова приступил к чтению.

*** дела сань клетка маленькая ноги вытянуть никак жрать дает только саленава воды чуть опять гаварит пиши плоха ищут тебя снова и пишу еще сань нет здес ни параши ни так под себя*** ванища выводить он меня баица сам не крепкий вабще*** сань торопи ребят сань за мной ничего ментовку подключи за мной ничего кто он незнаю говорю денег дам молчит все дам не отвечает чего надо не гаварит шуруй сань шуруй

***сань совсем мне *** приходит

ток по решотке пустил пива колбасы принес на табуретку *** поставил я руку протянул ***знаишь как опять говорю скока бабак тебе скокам*** машину аддам гараж чего нада хоть скажи а он пиши да пиши завтра говорит совсем тебе *** будет уроет он меня сань в башку идет неизвестна какое что мыж со школы с тобой сань пошуруй сань тут еще вот что чевота гремит за стеной вроде метра может транвай ищи сань

— Вы в милиции с этим были?

— Первым делом.

— И что же они?

— У них свои сложности, чтоб дело открыть — от родственников заявление нужно. Ну, и другие есть отговорки.

— Он что, сирота?

— Хуже. Мать… Отец лечится по алкогольному профилю. Сестра с хахалем на югах. Надолго.

Вентилятор отвернулся от хозяина кабинета, тот взял его пухлыми пальцами за затылок и поднес к своему виску. Редкие волосы, тщательно зачесанные на лысину, начали шевелиться, как неприятные мысли. Работнику газеты было чуть больше сорока, но от сидячего образа жизни он безнадежно расплылся, страдал одышкой и сильно потел. Военный пенсионер подполковник Мухин, подходивший уже к концу своего седьмого десятка, выглядел более подтянуто и браво, чем он. Только нос в обильных красных прожилках портил впечатление, наводил на непочтительные размышления.

— А вы, извините, кто?

— Подполковник Мухин. Леонтий Петрович. В отставке. Я в училище у Романа был по военной подготовке. А к вам пришел, чтобы опять-таки на милицейские органы повлиять. Они всерьез дело это не принимают. Лень им. А если пресса, резонанс… Ведь пытают парня. И ведь типическое явление. Помните, в ванной полгода девицу держал какой-то. Да и вам полезно. В том смысле, что громко прозвучит. Вы газета, вы не можете быть в стороне.

Журналист разочарованно отставил в сторону шумную воздуходувку и сделал губами «м-да, м-ня».