Газета Завтра 1 (1205 2017) - Газета Завтра

Вадим КЛИМОВ. Конечно. Само понятие претерпело изменения, уже нет красивого самого по себе, оно всегда красиво в некоем контексте. Вспоминается финал фильма Триера «Эпидемия», где женский персонаж  блюёт на стену. Светлая стена, резкое освещение. Сложно представить, как это может быть красиво. Но у Триера это действительно выглядит красиво за счёт заданного настроения, атмосферы, контекста, продуцированного сюжетом картины. Поэтому речь идёт о синтетической красоте или синтетическом уродстве. Расширяя синтез, то мы можем сделать так, что объекты, не меняясь сами по себе, будут восприниматься либо как красивые, либо как уродливые.

К тому же, как мне кажется, в художественном процессе вообще нельзя отказаться от субъективизма. Скорее всего, сегодня не существует объективных параметров оценки художественного уровня. И сам я могу публиковать тексты, которые, на мой вкус, не особо удачны, но так или иначе подходят «Опустошителю». Хотя, конечно, основной корпус публикуемого я считаю качественным и важным. 

"ЗАВТРА". Сегодня есть литература массовая, модная, литература "толстых журналов", сетература. Между собой эти литературы могут вообще не пересекаться. Где вы ищете литературу "Опустошителя"? Ведь литературный радикализм может быть предельно примитивным? Или наоборот: автор шлёт проклятия городу и миру, но при этом далеко не радикален?

Вадим КЛИМОВ. В художественной литературе, действительно, радикальность проявляется совсем иначе. Та же Маруся Климова достаточно аккуратна и академически корректна. За исключением небольшого числа таких оскорбительных переходов, которые воспринимаются в её контексте исключительно эстетически и как неплохое оживление текста. Наверное, форма радикализма, которую мы находим в художественной литературе, связана не с текстом как таковым, а с сочетанием текстов. Когда мы публикуем обладающих очевидными и давно изученными достоинствами классиков модернизма, сталкивая их с нашими современниками, как известными, так и абсолютно неведомыми. Вплоть до художественных текстов аутсайдеров, графоманов, людей, которые описывают свои переживания и поступки. Но под одной обложкой с произведениями Андре Бретона, Роберта Вальзера, Маруси Климовой они звучат иначе. И воспринимаются — мне, по крайней мере, хочется в это верить — как чуть ли не равноправные участники литературного процесса.

Беседовал Андрей СМИРНОВ

Общественное и личное

Общественное и личное

Галина Иванкина

4 января 2017 1

новогоднее кино советского времени

…Каждый год 31 декабря Женя Лукашин ходит в баню, вечно молодая Гурченко поёт про "пять минут", а НИИшные чародеи пытаются сварганить волшебную палочку для нужд системы обслуживания. Так было и так, вероятно, будет очень долго — пока существует новогодняя телепрограмма. В этих фильмах зашифрованы культурные коды советского мировоззрения — не только официального, но и народного. Если хотите — обывательского, ибо Новый Год считался "неформальным" праздником.

Во всех новогодних кинолентах мы прослеживаем отношение социума к дилемме "общественного" и "личного". Неслучайно оттепельные герои справляют Новый Год в своём рабочем коллективе, интеллигенция времён Застоя — в уютных, но при этом стандартных квартирах, а предперестроечный коллектив опять стремится в банкетный зал, на грандиозную дискотеку… Итак, наша "Карнавальная ночь" (1956) случается в разгар Оттепели — то была эра коллективизма, когда всё персональное и частное задвигалось, считалось малоценным. Точнее — мещанским, тухлым. Фестивальные танцы на площадях. Чтение стихов в громадных аудиториях. Пение авторских песен в походах и загородных электричках. Встречи друзей в молодёжных кафе — чтобы к любой компании мог присоединиться всякий посторонний гость. Просто так. До хрипоты спорить о кибернетике, а на выходе затянуть про "солнышко лесное". Весёлая суета и бесконечность дружбы. Энергичная потребность быть вместе, танцевать в большом зале, устраивать курьёзы и розыгрыши. Не просто так — с особым "оттепельным" смыслом. Современные киноведы склонны видеть в Огурцове характерного сталинского чиновника, боящегося сделать или хотя бы сболтнуть лишнее, полагающего, что праздник — дело нешуточное. Даже его секретарша выглядит как стандартная блондинка с "тоталитарных" плакатов предыдущего царствования. Её тонко противопоставляют диоровской лёгкости Крыловой-Гурченко. Смех без причины стал чем-то вроде знаковой детали времени. Одно дело — развенчать Большой Стиль с трибуны и совсем другое — в новогодней кинокомедии. Доходчивее, живее… вкуснее. В мелодраме "Карьера Димы Горина" (1961) восприятие смещено в сторону лирики и романтики. Тайга, строительство ЛЭП, бывший клерк Дима Горин и — фантастическая девушка из грёз, у которой даже имя сказочное — Галя Берёзка. Они — наедине. Однако же — наедине со всеми. Принудительная коллективность новогодней ночи. Тосты, посвящённые свершениям. Но становится ясно: люди вместе не только потому, что им некуда деться. Им хорошо в тёплой компании. Радиоприёмник "Турист" выдаёт задушевное: "…А снег идёт, а снег идёт / И всё вокруг чего-то ждёт…".

Новогодний фильм "Зигзаг удачи" (1968) каждый раз хочется назвать "зигзагом неудачи", причём не режиссёрской — Рязанов талантлив, не актёрской — в кадре мы видим филигранную игру, а… всеобщей неудачи. Какое-то унылое безнадёжье, помноженное на зависть всех ко всем. Не получилось Прекрасное Далёко, вильнули в сторонку, но кипучий коллективизм всё ещё бьёт по нервам и требует расправы. В том фильме кошмарно всё: от феерического предновогоднего соцсоревнования — до метаморфоз, происходящих с людьми при виде купюр. Логичный финал 60-х. Модерновая стекляшка фотолаборатории с не менее зовущим названием — "Современник". Провинция, где откровенно скучно. Тоска буквально разлита в атмосфере. В круге первом. И ничего — никогда. Склочно-утомляющий мирок "Зигзага…" уже не может бытовать по правилам "Карнавальной ночи", но пока ещё не смеет жрать салаты, как в "Иронии судьбы". Громыхать и трубить о доблестях — требуемо, но не нужно. Затоваривать квартиру и хвастаться импортными трофеями ещё не вполне комильфо. Поэтому приходится уличать и подличать. И друг друга фотографировать для выполнения плана. Если человек не знает, чем заняться и куда плыть, — он всегда пребывает в унынии. Фильм про зигзаг удачи — талантливое отражение социальной кручины. И снег валит из серых туч, и ни одного солнечного блика. Куда грести?

Огневую радость коллективизма попытались воссоздать и в претенциозной комедии "Эта весёлая планета" (1973), когда приём давным-давно не работал. Натужное веселье молодых интеллектуалов, песни-пляски, цирк и маскарадность. Прибытие инопланетян — они вливаются в кутерьму празднования. Примечательно, что их, в общем-то, никто не замечает, и это тоже — маркер времени. Ощущается усталость — друг от друга, от общения. И от всей этой шестидесятнической суматохи, которая хороша только в юности, когда у тебя нет квартиры, машины и детей.

Разгар 70-х — это вовсе иное. Материальная суть вещей оказалась интереснее космических идеалов. Бородатые физики-лирики закрылись на шестиметровых кухнях, чтобы спорить о Булгакове и Кафке, а их заскучавшие жёны (бывшие скалолазочки) выстроились в очередь за импортными батниками, блейзерами и шузами. Новогодняя сумятица "Иронии…" вся пронизана культом быта. Насмешка над тезисом "чтоб всё как у людей" превращается в гротеск: одинаковость квартир, мебели… судеб, желаний, интересов. Бесконечное смакование французских духов и домашних выпечек, салатиков, заливных рыб (которые, конечно, гадость, но без них уже никак не возможно). Компания — это для пацанов и студенточек. Лукашин не хочет ни к каким Катанянам, а Галя бездарно врёт про ресторан "Седьмое небо". Зачем друзья, когда можно жевать вдвоём? Остаётся только баня как некий жест старинной традиционности — вы можете себе представить положительного героя Оттепели, который бухал бы с друзьями в бане?! Здесь же всё на своих местах: банька, водочка, а дома — телевизор и наряженная ёлка. Даже попадая в передрягу, наш Лукашин оказывается… в точно такой же квартире, но уже в Ленинграде. То бишь выбора-то и нет — всё та же мебель фасона "стенка" и модная электробритва страдающего Ипполита… Налицо социальный конфликт, хотя он и подаётся в формате борьбы за красивую женщину. Ипполит — из породы негнущихся, правильных, всё запрещающих людей, которые испытывают сложности при столкновении с любой иррациональностью. Его главный враг — тот самый "смех без причины". Он для него, как в русской пословице, — признак дурачины. Забавная деталь: фоном прокручивается "Соломенная шляпка", где повзрослевшая, но всё ещё искромётная Людмила Гурченко выплясывает в пышном кринолине. Печальный монолог Ипполита: старое уничтожить просто, а вот новое создать — очень и очень трудно. Лукашин — этот нечаянно-негаданный, но закономерный разрушитель — выпрыгивает, как чёрт из табакерки. Типичный кухонный интеллигент с бардовским настроем и гонором образованщины, воспетой как раз в те годы Александром Солженицыным. Когда из всех щелей прокричат: "Перемен! Требуют наши сердца!" — Лукашин пойдёт и растопчет, а пока он всего лишь увёл блондинку…