Стоять до последнего - Георгий Свиридов

Фашистский самолет огненным факелом прочертил последнюю кривую и, ломая деревья, врезался неподалеку от места своего разбоя. Раздался раскатистый взрыв.

Глава восьмая

1

— Держите под наблюдением, — посоветовал Телеверов начальнику Лужского оперативного отдела батальонному комиссару Степняку. — Кажется, вы нащупали важный узелок, а может, и гнездышко серьезной птички.

Степняк рядом с осанистым Телеверовым казался еще тоньше и моложе своих тридцати лет. Загорелый, обветренный, перетянутый крест-накрест ремнями, в стираной гимнастерке и запыленных сапогах.

— Понимаем, Николай Гаврилович…

— И пальцы особенно не растопыривайте, чтобы не упустить.

— Не упустим. У нас такой номер не пройдет.

Позавчера на фронте два человека пытались перебежать к гитлеровцам. Одного перебежчика схватили, а другой был убит в перестрелке. Схваченный был в красноармейской форме. Он пытался выкинуть в кусты планшет с документами. Планшет, оказалось, принадлежал лейтенанту Лагудикову, которого нашли спящим в командирской землянке, накрытым шинелью. Когда подняли шинель, то обнаружили, что офицер убит.

У обоих — убитого и задержанного — перебежчиков карманы были набиты немецкими листовками с призывами переходить на сторону германских войск.

На следствии удалось выяснить, что тот, убитый в перестрелке, был рядовым Гурко, имел две судимости за уголовные преступления и в первые же дни войны стал изменником, перешел к немцам. Там его завербовали, скрытно переправили через линию фронта с заданием действовать в тылу и склонять к измене других бойцов. Именно он и нанес смертельные ножевые раны спящему лейтенанту.

Вместе с тем вызывали подозрение показания оставшегося в живых перебежчика, который по найденным у него документам числился рядовым саперного батальона Бронеславом Ковалевским. Отдельный саперный батальон в эти дни перебросили из-под Пскова на строительство Лужского укрепрубежа. Характеристику из штаба батальона на Ковалевского дали неплохую: трудолюбив, исполнителен, дисциплинирован, немного склонен к замкнутости, в хороших отношениях с другими бойцами.

Такая превосходная аттестация невольно вызывала удивление: как же мог примерный боец клюнуть на пустую приманку дешевого вербовщика? Что побудило его переходить к врагу? Во всем этом еще предстояло основательно разобраться. Бронеслава Ковалевского срочно вывезли в Ленинград, где будет продолжено расследование.

Сотрудники Лужского особого отдела взяли под наблюдение отдельных бойцов саперного батальона, тех, которые так или иначе сталкивались или дружили с перебежчиками. Чекистам стало известно, что все они были недавно призваны на службу, в последние дни чем-то взволнованы, при каждом удобном случае — на перекуре, во время обеденного перерыва, вечером перед отбоем — уединяются, шепчутся. Не они ли помогали тем перейти к немцам, не они ли снабжали их листовками? Однако любое предположение еще не доказательство. Бойцы числятся на хорошем счету у командира и политработника, их имена называют рядом с самыми лучшими саперами.

— Те двое были не одни, товарищ подполковник, — убежденно говорил Степняк, когда они обсуждали работу оперативного отдела. — Здесь остались у них корни…

— Выкладывай свою идею.

— Она проста. Я знакомился с материалами предварительного следствия и обратил внимание на одну деталь. У Гурко и Ковалевского находились немецкие листовки. Новенькие, чистенькие, не помятые. Словно вчера из типографии. А на допросе Ковалевский показал, что подобрал листовки в поле еще двадцать седьмого июня. Выходит, более десяти дней таскал, — комиссар сделал паузу. — Думаю проверить его бывших дружков.

Телеверов задумался:

— Дело предлагаешь.

— Стараемся, товарищ подполковник.

Степняк вынул помятую пачку «Беломора», не спеша закурил, но, вспомнив, что Телеверов бросил курить, тут же погасил дымящуюся папиросу.

— Извините…

Где-то вдали раздавались глухие взрывы. По дороге, огибающей лес, тянулись груженые подводы, арбы, шли беженцы! Николай Гаврилович снова повторил:

— Только брать не спешите. Держите под наблюдением, чтобы не спугнуть. Будьте осторожны. — Телеверов задержался, перед тем как садиться в машину, у открытой шофером дверцы. — У меня просьба, чуть было не забыл. Жена поручила, а вот я сам не смог, срочно в штаб фронта вызывают.

— Слушаю, Николай Гаврилович.

— Не в службу, а в дружбу. Под Лугой на оборонных работах университетский студенческий отряд.

— Есть такой, кажется, западнее шоссе противотанковый ров сооружают, — сказал Степняк. — Одни девчата в основном, но вкалывают — мужики позавидуют.

— Племянница моя там, студентка первого курса… Ларисой зовут. Лариса Попугаева, брата двоюродного дочь. — Николай Гаврилович вынул из кошелька две красненькие тридцатирублевки. — Пошли кого-нибудь, чтобы передали. Отправилась, понимаешь, в одном легком платьице, как на загородную прогулку. Передай, пожалуйста, пусть купит необходимое.

— А может, ей красноармейскую форму подбросить? — предложил Степняк. — Склады из фронтовой полосы к нам перевозят, а в случае чего палить придется… Все же в брюках и гимнастерке сподручнее лопатой орудовать.

— Подбрось, если не затруднит, — согласился Телеверов и еще раз пожал руку Степняка.

Машина тронулась. Шофер, обернувшись к Николаю Гавриловичу, задал привычный вопрос:

— Куда, товарищ подполковник?

— Домой.

Шофер знал, что слово «домой» обозначает не ленинградскую квартиру, где жил Телеверов, а штаб фронта, особый отдел. Он повел видавшую виды «эмку» в обход центральных улиц, запруженных потоком людей, и переулками выбрался на окраину Луги. И здесь повернул на проселочную дорогу, потому что по Ленинградскому шоссе нескончаемым потоком шли беженцы.

— Притормози, Михеич, — попросил Телеверов.

Шофер буркнул что-то под нос и нажал на тормоз. Он знал, что подполковник сейчас набьет «эмку» до отказа беженцами и мотор будет перегреваться, с натугой тащить перегруженную машину. И потому, не возражая открыто, лишь нечленораздельно бурчал.

— Людей надо жалеть, а не железо, Михеич, — и подполковник показал на уныло бредущих высокого старика с увесистым спортивным рюкзаком за плечами и старуху с плетеной корзиной в руках, потом на грузную пожилую крестьянку с узлами и на уставшую молодую женщину с двумя детьми: девочка лет десяти с рыжими косичками почти волочила по земле набитую хозяйственную сумку, и пятилетний малыш держался за материнскую юбку, прижимая другой ручонкой к груди плюшевого мишку с оторванной лапой.

— Помоги им, Михеич. Сам я пересяду на переднее место.

Шофер открыл дверцы и помог беженцам втиснуться в машину.

— И нас возьми!

— Подвези, командир, хоть чуть-чуть! Машину окружили, в глазах мольба, отчаяние… Всех бы взял Телеверов, но машина не резиновая.

— Поехали, — буркнул Телеверов, посадив на колени девочку.

Она была легкая и хрупкая, как тростинка, а в синих, словно нарисованных, продолговатых глазах таились недетская печаль, усталость и озабоченность взрослого человека, битого жизнью, и какая-то упрямая решительность.

— Как тебя зовут? — спросил Николай Гаврилович.

— Меня? Леной… Лена Костикова, — сказала девочка. — А братишку звать Петухом, Петька. Папа наш на фронте воюет. Он командир.

— Издалека идете?

— Из Риги. Из военного городка, там наша квартира осталась. В нее бомба попала. Немцы с самолета бросили.

— Вторую неделю маемся по дорогам, от самой Риги, еле успели выскочить из города, — усталым охрипшим голосом говорила женщина, убаюкивая малыша, — вы даже не представляете, что там творится…

— Далеко немцы не пройдут. На старой границе им ход закроют, — со знанием дела говорил тихим голосом старик. — Еще как остановят!..

— Дай, Господь Бог, силу, останови нечисть поганую, — скорбно шамкала старуха.

Старики как-то быстро притихли и, убаюканные ровным шумом мотора, вскоре задремали. Путь у каждого был нелегкий, и усталость дала о себе знать. Только русоволосая женщина с ребенком на руках, уставившись в одну точку тяжелым, сухим, невидящим взглядом, думала свою нелегкую думу, не веря в то, что и бомбежки, и танки, и война когда-нибудь кончатся…

Машина мчалась лесной дорогой. Долгий летний день угасал. В сосняке тихо смеркалось, длинные тени косо чертили пыльную дорогу, отчего она казалась полосатой и печальной.

Девочка, доверчиво прижавшись к Телеверову, уснула. Николай Гаврилович смотрел вперед, а мысли его были далеко отсюда. И радости в них места не было. Немцы повели широким фронтом наступление не только боевыми частями, но и тайной агентурой. Действуют нагло, самоуверенно и не стесняются ни в средствах, ни в методах. Засылают переодетых в нашу форму диверсантов. На железной дороге возле станции Тапа заминировали рельсы, и мина сработала, когда шел поезд с грузом взрывчатых веществ. Паровоз и три вагона пошли под откос. Диверсанты не обнаружены… Сержант Игорь Миклашевский задержал двоих агентов, переодетых в милицейскую форму. Правда, третьему, главному, удалось улизнуть… У станции Ихала разобрали и повредили около ста метров железнодорожного полотна. В районе Пярну чекисты выловили двух немецких агентов, хорошо вооруженных, и при обыске у них обнаружили рацию… В районе Раквере выстрелом из-за угла убит начальник Политотдела 8-й армии…