Срок авансом - Джеймс Макконнелл

– Впрочем, добавьте ещё шесть мерок меду, – задумчиво произнёс Мартин в микрофон. – И немедленно пришлите его сюда. Если он будет здесь через шестьдесят секунд, вы получите премию. Договорились? Прекрасно. Я жду.

Он небрежно бросил микрофон Сен–Сиру.

Тем временем Эрика подобралась к Толливеру Уотту.

– Я только что говорила с Глорией Иден – она готова заключить с «Вершиной» контракт на один фильм, если я дам согласие. Но я дам согласие, только если вы расторгнете контракт с Никласом Мартином. Это моё последнее слово.

На лице Уотта отразилось приятное удивление.

– Мы, пожалуй, могли бы поладить, – ответил он тотчас же (Уотт был большим поклонником мисс Иден и давно мечтал поставить с ней «Ярмарку тщеславия»). – Почему вы не привезли её с собой? Мы могли бы…

– Ерунда! – завопил Сен–Сир. – Не обсуждайте этого, Толливер!

– Она в «Лагуне», – объяснила Эрика. – Замолчите же, Сен–Сир. Я не намерена…

Но тут кто–то почтительно постучал в дверь. Мартин поспешил открыть её и, как и ожидал, увидел официанта с подносом.

– Быстрая работа, – сказал он снисходительно, принимая большую запотевшую чашу, окружённую кубиками льда. – Прелесть, не правда ли?

Раздавшиеся позади гулкие вопли Сен–Сира заглушили возможный ответ официанта, который получил от Мартина доллар и удалился, явно борясь с тошнотой.

– Нет, нет, нет, нет! – рычал Сен–Сир. – Толливер, мы можем получить Глорию и сохранить этого сценариста: хотя он никуда не годится, но я уже потратил три месяца, чтобы выдрессировать его в сен–сировском подходе. Предоставьте это мне. В Миксо–Лидии мы…

Хорошенький ротик Эрики открывался и закрывался, но рёв режиссёра заглушал её голос. А в Голливуде было всем известно, что Сен–Сир может реветь так часами без передышки. Мартин вздохнул, поднял полную до краёв чашу, изящно её понюхал и попятился к своему креслу. Когда его каблук коснулся полированной ножки, он грациозно споткнулся и с необыкновенной ловкостью опрокинул «Елену Глинскую» – пиво, мёд, мятный ликёр и лёд – на обширную грудь Сен–Сира.

Рык Сен–Сира сломал микрофон.

Мартин обдумал составные части новоявленного коктейля с большим тщанием. Тошнотворное пойло соединяло максимум элементов сырости, холода, липкости и вонючести.

Промокший Сен–Сир задрожал, как в ознобе, когда ледяной напиток обдал его ноги, и, выхватив платок, попробовал вытереться, но безуспешно. Носовой платок намертво прилип к брюкам, приклеенный к ним двенадцатью мерками мёда. От режиссёра разило мятой.

– Я предложил бы перейти в бар, – сказал Мартин, брезгливо сморщив нос. – Там, в отдельном кабинете, мы могли бы продолжить наш разговор вдали от этого… этого немножко слишком сильного благоухания мяты.

– В Миксо–Лидии, – задыхался Сен–Сир, надвигаясь на Мартина и хлюпая башмаками, – в Миксо–Лидии мы бросали собакам… мы варили в масле, мы…

– А в следующий раз, – сказал Мартин, – будьте так любезны не толкать меня под локоть, когда я держу в руках «Елену Глинскую». Право же, это весьма неприятно.

Сен–Сир набрал воздуха в грудь, Сен–Сир выпрямился во весь свой гигантский рост… и снова поник. Он выглядел, как полицейский эпохи немого кино после завершения очередной погони, – и знал это. Если бы он сейчас убил Мартина, даже в такой развязке всё равно отсутствовал бы элемент классической трагедии. Он оказался бы в невообразимом положении Гамлета, убивающего дядю кремовыми тортами.

– Ничего не делать, пока я не вернусь! – приказал он, бросил на Мартина последний свирепый взгляд и, оставляя за собой мокрые следы, захлюпал к двери. Она с треском закрылась за ним, и на миг наступила тишина, только с потолка лилась тихая музыка, так как Диди уже распорядилась продолжать показ и теперь любовалась собственной прелестной фигурой, которая нежилась в пастельных волнах, пока они с Дэном Дейли пели дуэт о матросах, русалках и Атлантиде – её далёкой родине.

– А теперь, – объявил Мартин, с величавым достоинством поворачиваясь к Уотту, который растерянно смотрел на него, – я хотел бы поговорить с вами.

– Я не могу обсуждать вопросов, связанных с вашим контрактом, до возвращения Рауля, – быстро сказал Уотт.

– Чепуха, – сказал Мартин твёрдо. – С какой стати Сен–Сир будет диктовать вам ваши решения? Без вас он не сумел бы снять ни одного кассового фильма, как бы ни старался. Нет, Эрика, не вмешивайся. Я сам этим займусь, прелесть моя.

Уотт встал.

– Извините, но я не могу этого обсуждать, – сказал он. – Фильмы Сен–Сира приносят большие деньги, а вы неопыт…

– Потому–то я и вижу положение так ясно, – возразил Мартин. – Ваша беда в том, что вы проводите границу между артистическим гением и финансовым гением. Вы даже не замечаете, насколько необыкновенно то, как вы претворяете пластический материал человеческого сознания, создавая Идеального Зрителя. Вы – экологический гений, Толливер Уотт. Истинный художник контролирует свою среду, а вы с неподражаемым искусством истинного мастера постепенно преображаете огромную массу живого, дышащего человечества в единого Идеального Зрителя…

– Извините, – повторил Уотт, но уже не так резко. – У меня, право, нет времени… Э–э…

– Ваш гений слишком долго оставался непризнанным, – поспешно сказал Мартин, подпуская восхищения в свой золотой голос. – Вы считаете, что Сен–Сир вам равен, и в титрах стоит только его имя, а не ваше, но в глубине души должны же вы сознавать, что честь создания его картин наполовину принадлежит вам! Разве Фидия не интересовал коммерческий успех? А Микеланджело? Коммерческий успех – это просто другое название функционализма, а все великие художники создают функциональное искусство. Второстепенные детали на гениальных полотнах Рубенса дописывали его ученики, не так ли? Однако хвалу за них получал Рубенс, а не его наёмники. Какой же из этого можно сделать вывод? Какой? – И тут Мартин, верно оценив психологию своего слушателя, умолк.

– Какой же? – спросил Уотт.

– Садитесь, – настойчиво сказал Мартин, – и я вам объясню. Фильмы Сен–Сира приносят доход, но именно вам они обязаны своей идеальной формой. Это вы, налагая матрицу своего характера на всё и вся в «Вершине»…

Уотт медленно опустился в кресло. В его ушах властно гремели завораживающие взрывы дизраэлевского красноречия. Мартину удалось подцепить его на крючок. С непогрешимой меткостью он с первого же раза разгадал слабость Уотта: киномагнат вынужден был жить в среде профессиональных художников, и его томило смутное ощущение, что способность преумножать капиталы чем–то постыдна. Дизраэли приходилось решать задачи потруднее. Он подчинял своей воле парламенты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});