Нидерланды. Страна мельниц, тюльпанов и сыра - Виктория Хогланд

нелепость, пересуды в местной библиотеке, несчастная женщина, скрипя зубами, его прощает, а вся деревня хихикает еще пятнадцать лет. Пока не пришло скандальное известие, что снова собираются чинить церковные часы — тут общественное возбуждение плавно перелилось на другую сторону Эймнеса и пенсионер с его временной спутницей жизни могли наконец-то выдохнуть и спокойно разбежаться.

— Адри, я с Хенком разговорилась недавно, который на соседней улице живет.

— Да, милый человек.

— У него еще жена умерла пару лет назад.

— В декабрьский дождливый четверг две тысячи восемнадцатого.

— От какого-то неврологического заболевания.

— Ну если односолодовый виски «Джек Дэниелс» теперь называется неврологическим заболеванием, то да, точно от него.

Прогулки по Амстердаму

Мы с Коринн захотели фотографии на фоне Амстердама. И позвонили Ане.

Аню рекомендую всем нормальным людям. Если вы про себя знаете, что не очень адекватны, то просьба ее не беспокоить. Не портите себе, пожалуйста, карму. Ане двадцать лет, и она великолепна. Красотка и человек мира.

Вообще городская фотосессия с маленьким ребенком — скажем так, интересный опыт. Потом ведь будут смотреть на фотографии и говорить — ой да, натурально и непринужденно. Естественные кадры такие. А какой-нибудь умник еще обязательно скажет «и что такого? Подумаешь, сняла маму с ребенком на прогулке. Я тоже так могу. Почему все, у кого есть камеры, считают себя фотографами?» И откроет рот, чтоб развить тему, но не сможет, потому что я сломаю ему обе ноги.

— Какая милая зайка, — кивает Аня на Коринн, — у меня у самой дома шестилетний ребенок. Очень классный. Не мой, правда, — мимоходом уточняет она и достает камеру. Мы болтаем о детях. Аня рассказывает, что у ее брата недавно родились тройняшки: мальчик и две девочки. И Аня — крестная мать одной из них, но вечно путает, какой именно. И вообще она часто помогает многодетным мамам деньгами и одеждой. Проходила практику в роддоме, так как хотела стать неонатологом. А еще у нее есть двое совершенно одинаковых дедушки («деды-двойняшки, Вика, прикинь, это просто нереальный бомбический треш»). Я не слишком люблю задавать личные вопросы, но люблю слушать. И потому слушаю Аню.

— Так, — командует фотограф, — иди на ту сторону моста и иди оттуда такая вся типа Анжелина Джоли с детьми на прогулке. Кофе, длинные ноги, волосы назад, все такое.

Представляю, что у меня есть шестеро детей и нет Бреда Питта. Очевидно на моем лице отражается такой ужас, что Аня качает головой и велит прошагать еще раз. Я шагаю.

— Нет, — флегматично говорит Аня, — не то. Там сзади бабулька упала на мусорный мешок. Испортила кадр. Давай еще раз.

Я настраиваю себя на частоту Эль Макферсон и иду снова. Аня фотографирует.

Мимо тарахтит грузовик. Потом укуренные британские туристы решают потанцевать (очень медленно) прямо в кадре. Я тем временем терплю небольшое бедствие — от одного века предательски отклеились фальшивые ресницы и трепыхаются на ветру, как трусы на бельевой веревке. Мне очень хотелось стать красивой, и потому я их в последний момент налепила кое-как. Не трусы, ресницы. Второй глаз пока ничего, держится молодцом.

— Нормально все, — утешает меня фотограф, — синяки замажем, ресницы в фотошопе приклеим. С вами хорошо работать, вы адекватные. Вот я как-то снимала в Лондоне одну афроамериканку, голую, на рояле… она лежала на нем в чем мать родила и все время на меня орала…

Я молча киваю и тайно мечтаю увидеть фото со злобной голой бабищей на рояле.

Потом Коринн мерзнет, хочет есть, спать, молочка, а также просится на ручки к британским укурышам. Она вообще любит веселых и расслабленных людей. Мы решаем сделать пару кадров на берегу канала. Типично амстердамский пейзаж — водичка, мостики, домики, велосипеды.

— Ой, классная собачка, — отвлекается Аня, — у меня дома четыре немецкие овчарки живут. Три милахи, а четвертый — засранец. Я вообше-то не планировала переезжать в Нидерланды из Лондона. Но неожиданно вышла замуж за украинца, а дальше как в тумане.

Мне нравится гулять с Аней по весеннему Амстердаму и ловить одним ухом разноцветные штрихи ее двадцатилетней фантастической биографии. Четыре собаки и двойной дедушка. Загадочные чужие дети, голые женщины на музыкальных инструментах, многодетные матери, детство в Риге, практика в роддоме, работа тренером в лондонском спортивном клубе… Заслушавшись, я опираюсь на чужой велосипед и падаю. Сверху красиво планируют ресницы. Аня фотографирует. Коринн бежит меня спасать, но спотыкается и летит на тротуар. Собирается заплакать, но отвлекается на разные интересные вещи вроде валяющихся на земле косяков или грязных пластиковых ложек.

Я потихоньку начинаю впадать в панику. Да что это такое, в конце концов? Мне всего-то хотелось пару фотографий на фоне красивых городских пейзажей! В результате ребенок открыл для себя легкие наркотики, а я познала бомбический треш.

— И я сказала ей «are you kidding me»? Мне двадцать лет! В этом возрасте человек уже личность. Почему это я должна подстраиваться под серую массу? What’s the fuck вообще? Это Аня делится опытом общения с голландской преподавательницей фотографии, которая осудила Анин body language в классе и определенно сгорит за это в аду. Мне хочется рассказать ей, что я знаю пугающе большое количество людей, которые и в пятьдесят ни на йоту не приблизятся к понятию «личность».

— Бурумбурумыыыыгиги, — перебивает ее Коринн. — Багум! — веско припечатывает она и реквизитный мишка летит в канал Кяйзерхрахт. Она яростно сдирает ботинок с ноги и намеревается отправить его вслед за разжалованным медведем.

Я успокаивающе дую на ребенка мыльными пузырями, но ветер их относит куда-то в сторону Дюссельдорфа. Коринн в ответ отнимает у меня бутыль с раствором. Обнимает ее, как алкоголик флакон «Реми Мартена», качается и собирается шастать вдоль канала, говорить «бурум-бурум» и приставать к прохожим. Мы с Аней бегаем за ней. Я сюсюкаю. Аня фотографирует.

А потом Коринн надо менять памперс. А мне — нервную систему.

И еще один.

И затем — угадайте — еще один. Иногда у моего ребенка такое настроение — удивлять. Никому не пожелаю.

Аня снова щелкает фотоаппаратом.