Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Что за хамская рожа!
Он все еще читал меню и ничего не заметил. Но у нее, как у всех женщин, слух был тонкий; она так и подскочила на стуле и выпучила на меня глаза: услышала. Я пошел на кухню, крикнул во весь голос:
- Один раз консоме, один раз спагетти! - вернулся и стал у стенки неподалеку от них.
Смотрю - она смеется. Смеется и смеется, прижимая руку к груди, лицо все пунцовое от хохота. А он сидит обиженный и все наклоняется к ней должно быть, спрашивает, чего она хохочет. Но она продолжает смеяться, тряся головой и хватаясь за грудь. Наконец она немножко успокоилась, наклонилась к нему и сказала что-то, указывая в мою сторону. Он повернулся и уставился на меня. Я отвел глаза, потом посмотрел снова и вижу - она опять смеется, а он глядит на меня бешеными глазами, нагнув голову, словно баран, который хочет боднуть. Наконец он меня позвал:
- Официант!
Она перестала смеяться, и я не спеша пошел к ним. Хоть мне было страшновато, но я все-таки не удержался и снова пробормотал убежденно:
- Вот именно, хамская рожа. Потом подошел, говорю:
- Что прикажете?
А он поднял на меня глаза и говорит угрожающе: - Официант, вы тут изволили выразить мнение...
Я спрашиваю, словно с луны свалился:
- Мнение?.. Не понимаю.
- Да, вы высказали суждение... Синьора вас слышала.
- Синьора, вероятно, плохо расслышала.
- Синьора прекрасно расслышала.
- Не понимаю. Может быть, вам, синьор, не угодно спагетти, так можно переменить.
- Официант, вы высказали суждение и знаете, о чем я говорю.
Тут она наклонилась вперед и говорит ему:
- Послушайте, оставьте лучше его в покое. Но он не унимался:
- Позовите мне хозяина.
Я поклонился и отправился звать хозяина. Тот явился, выслушал, что-то сказал, поспорил, а девица все продолжала смеяться, и этот тип еще пуще бесился. Наконец хозяин подошел ко мне и сказал тихо:
- Ну, обслужи их, и довольно... Но смотри, если это повторится, ты будешь уволен.
- Но я...
- Молчать!.. Катись!
В общем, я подал им ужин, не проронив ни слова. Но она все время хохотала, а он едва дотронулся до еды. В конце концов, не заказав десерта и не оставив на чай, они ушли. Она продолжала смеяться даже у выхода.
После первого раза мне бы надо сдерживаться, а у меня вместо того пошло еще хуже. Теперь уж я почти не думал про себя, а все говорил вслух. В дни, когда в ресторане было мало народу и официанты без дела переминались с ноги на ногу у столиков или по стенкам, я все чаще говорил сам с собой, едва шевеля губами, но остальные все же замечали это и дразнили меня:
- Ты что, молитвы читаешь? Четки перебираешь? Нет, я не читал молитвы и не перебирал четки, а глядел, скажем, на семейство из пяти душ - папа, мама и трое маленьких детей - и бормотал:
- Ему неохота тратиться - то ли он скуп, то ли у него и правда не хватает денег... А у нее дурь в голове, всякие прихоти, и она заказала все дорогое: ранние овощи, омары, грибы, сладости... Он из себя выходит и еле сдерживается... Ей, хитрюге, нравится его мучить, а тут еще ребята капризничают, и ему сейчас очень кисло...
Или же я рассматривал лицо посетителя, у которого на лбу был какой-то большой нарост:
- Ну и картошка же у этого субъекта на фасаде... Странно, должно быть, чувствовать это на себе, щупать... А как же он шляпу надевает? Поверх этой штуки или сдвигает на затылок, чтоб поля до шишки не доходили?..
В общем, я все чаще говорил сам с собой и все реже разговаривал в компании. Хозяин уже не ставил меня в пример, а поглядывал косо. Я думаю, он меня считал слегка ненормальным и поджидал первого удобного случая, чтобы выставить.
Случай представился. Как-то вечером в ресторане почти никого не было. Трастеверинский оркестр играл модную песенку "Душа и сердце" для пустых столиков, а я зевал и переминался около большого стола, накрытого на десять персон. Люди, заказавшие его, не показывались, но я знал, кто они такие, и не ждал ничего хорошего. Вот наконец они вошли в ярко освещенный зал: женщины в вечерних платьях, оживленные, говорят громко и возбужденно, оборачиваясь назад, к мужчинам, которые идут за ними - руки в карманы, животы вперед, все в темно-синих костюмах, рыхлые, самодовольные. В общем, из тех, что зовутся хорошей публикой. Это точно, я однажды вечером слышал, как один франт сказал, глядя на них: "Смотри, сегодня здесь очень хорошая публика". В общем, хорошая или скверная, они мне по многим причинам не нравились, главное потому, что они называли меня на "ты": "Принеси стул... Дай карточку... Ну, живо, поворачивайся". Зовут меня на "ты", точно они мне братья, а я-то ничьим братом себя не чувствовал, особенно среди них. Правда, они всех называли на "ты" - и других официантов и даже хозяина, но мне это было все равно, пусть говорят "ты" хоть царю небесному, коли хотят, но не мне. Словом, они явились, и первым долгом началась комедия с рассаживанием: Джулия сядет сюда, Фабрицио здесь, Лоренцо рядом со мной, с Пьетро сяду я, Джованна - между нами, Мариза - во главе стола. Наконец, слава тебе господи, все уселись, И тогда я подошел и подал карточку тому, что сидел во главе стола, - толстый такой, лысый, с потухшими глазами, нос крючком, шея белая, припудренная тальком. Он взял карту и начал перелистывать ее, говоря:
- Ну, что же ты нам посоветуешь?
Я слышу, что он меня тыкает, и бормочу:
- Скотина.
Но он меня, к счастью, не слышал, потому что остальные устроили страшный шум, споря из-за меню. Кто требовал спагетти, кто холодных закусок, кто хотел римской кухни, а кто нет, одни желали красного вина, другие - белого. Особенный гам подняли женщины, раскудахтались, словно куры в курятнике, прежде чем уснуть. Я не вытерпел и пробормотал сквозь зубы, склонившись к нему:
- Глупые курицы!
Он, должно быть, услышал, потому что вздрогнул и спрашивает:
- Что ты говоришь? Куры?..
- Да, - объясняю, - есть вареные куры.
- К черту вареных кур! - кричит кто-то. - Мы хотим ужинать по-римски: бобы на свином сале и пальята.
- А из чего делается пальята?
- Пальята, - объясняет тот, у кого карта, - это внутренности молочного теленка, который еще никогда не ел травы. Их варят целиком, со всем, что есть внутри, то есть с экскрементами...
- Экскременты!.. Фу, какой ужас!
- Это как раз вам и нужно, - думаю или, вернее, бормочу я, наклонившись.
На этот раз он, видно, что-то разобрал, потому что спрашивает недоверчиво:
- Что?
- Я ничего не говорил.
- Нет, ты что-то сказал, - ответил он твердо, но без гнева.
В этот момент, не знаю почему, стало тихо, не только за нашим столом, но и во всем ресторане. Даже оркестр, как нарочно, перестал играть. И в этой тишине я сам слышу, как говорю - вполголоса, но внятно:
- На "ты" называешь, скотина?
Тут он как подскочит в невероятном бешенстве:
- Мне - скотина?.. Да ты знаешь, с кем говоришь?
- Я ничего не говорил.
- Мне - скотина... Ах, мерзавец, подлец, каналья, я тебя сейчас проучу!
Он вскочил, схватил меня за ворот и прижал к стене. Все остальные тоже повскакали из-за стола: кто успокаивает его, кто, наоборот, нападает на меня. Весь ресторан на нас смотрит. Я разозлился, отпихиваю его и кричу:
- Ничего я не говорил... Руки прочь!
- Ах, ты ничего не говорил? Ничего?
- Ничего я не сказал, - повторил я, вырываясь. И добавил тише: Скотина.
Во второй раз у меня это слово выскочило...
К счастью, тут примчался хозяин: уж он и юлил, и вертелся, сгибался, как тростинка, извивался, как угорь.
- Прошу вас, уважаемый, прошу вас!
А уважаемый орал, как грузчик:
- Да я ему всю морду разобью!
Хозяин в конце концов взял меня за руку и говорит:
- А ты иди за мной.
Опять - "ты".
Пошли мы через весь зал, и публика встала из-за столиков, чтоб получше разглядеть меня, а я не мог не подумать вслух:
- Вот еще одна скотина меня на "ты" называет.
Он тут ничего не сказал, но, когда мы были уже в кухне, за закрытой дверью, он крикнул мне в лицо:
- Так ты называешь скотиной сначала клиентов, а теперь и меня?
- Я ничего не говорил... скотина.
- Ты опять свое? Так скотина - это ты, милейший... И пшел вон, убирайся сейчас же!
- Хорошо... Я уйду... Скотина.
В общем, губы у меня шевелились помимо моей воли, и я не мог этому помешать, Я очнулся уже на улице; стою и громко протестую:
- Называют на "ты"... будто мы братья... Да кто они такие, кто их знает? Почему они не ведут себя прилично?
В этот момент полицейский, видя, что я разговариваю сам с собой, подошел и окликнул меня:
- Ты что, выпил? Сухого или шипучего? Проходи, проходи, здесь нельзя стоять!
- Да кто пил? - опять запротестовал я. И сейчас же с языка у меня слетело то самое слово, за какое меня выгнали из "Марфорио". Я хотел поймать его, как мотылька, который выскальзывает из-под шапки. Да как бы не так, оно уже вылетело наружу, и ничего нельзя было поделать... Короче говоря, меня арестовали за оскорбление полиции, я провел ночь в участке; потом суд, приговор... Когда я вышел из тюрьмы, то обнаружил, что голова у меня снова замерзла. Я переходил улицу у моста Витторио, и меня чуть не сшибла машина. Я стою, дрожу весь, а шофер высунулся и орет на меня:
- Лунный лик. Рассказы южных морей. Приключения рыбачьего патруля (сборник) - Джек Лондон - Проза
- Полуденное вино: Повести и рассказы - Кэтрин Портер - Проза
- Рассказы о Маплах - Джон Апдайк - Проза
- Английский с улыбкой. Охотничьи рассказы / Tales of the Long Bow - Гилберт Честертон - Проза
- Три вдовы - Шолом-Алейхем - Проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Рожденная в ночи. Зов предков. Рассказы (сборник) - Джек Лондон - Проза
- Рассказы - Ричард Катровас - Проза
- Рождественские рассказы зарубежных писателей - Ганс Христиан Андерсен - Классическая проза / Проза
- Самая красивая женщина в городе и другие рассказы - Чарлз Буковски - Проза