Венгерский набоб - Мор Йокаи

Незатейливые, безыскусные эти слова как бальзам пролили на душу гонимой женщины. Значит, есть, не затухло все-таки пламя благоговения перед искусством среди тех, кто поклоняется лишь ему, ничего иного от жриц его не требуя.

- Видишь: всего несколько слов, и я уже воспрянула духом, - сказала она мужу. - Безымянное это письмо - больший триумф для меня, нежели целые груды надушенных записок, запечатанных печатью с короной хоть о десяти зубцах [в гербах, на перстнях и печатях обыкновенная дворянская корона имела пять зубцов, баронская - семь, графская - девять]. Это письмо иная печать скрепила: на ней должна быть пчела, символ трудолюбия. О, это письмо придаст мне сегодня сил!

Тут опять позвонили.

Жанетта возвратилась с сомненьем на лице.

- От директора посыльный. С каким-то извещением. Впустить?

- Впустить! С каким угодно извещением, - отозвалась Жозефина со всей решимостью. - Мне уже ничего не страшно.

И сама пошла навстречу, в гостиную, чтобы новость, быть может, неприятная, не привела опять мужа в возбуждение.

Директор со всем возможным почтением сообщал, что объявленную на сегодняшний вечер "Итальянку в Алжире" он вынужден заменить, ибо по желанию прибывшей вчера герцогини Немурской, мечтающей послушать г-жу Мэнвилль в "Семирамиде", его королевское величество только что распорядился дать именно эту оперу. Впрочем, если семейные обстоятельства глубокоуважаемой артистки не позволяют, он, директор, готов принять ее отказ и даже самолично извиниться за нее перед герцогиней.

О, добрый, уступчивый директор! Какой он сразу стал великодушный. Еще бы: Семирамида - как раз та роль, в которой чаровала Жозефина публику, и выступи она в ней после "Зельмиры", пальма первенства легко могла быть вырвана у Каталани. И тогда... боже, как безжалостно это перечеркнуло бы все расчеты юных титанов! В страхе они сами посоветовали Дебуре лучше вообще избавить г-жу Мэнвилль от выступления, которого она сама избегает в этот неудачный для нее день.

Лицо артистки вспыхнуло, губы ее задрожали, сердце бурно забилось.

- Кланяйтесь господину Дебуре, - быстро решившись, сказала она, - и передайте: я согласна петь Семирамиду!

Рассыльный поспешил обратно с этим известием, которое в совершеннейшую ярость привело юных титанов. Этакая дерзость, прямой уже вызов им! Они ей открывают путь к отступлению, а она этим не только не пользуется, но сама переходит в контратаку! Посыльный из-за двери хорошо расслышал, как Жозефина звучным голосом велела своей компаньонке приготовить ей на вечер самую красивую диадему, самое роскошное одеяние.

- Ах так! Значит, бой - не на жизнь, а на смерть!

6. БИТВА В ОПЕРЕ

И вот настал грозный, долгожданный час. Народ валом валил в Оперу. Юные титаны не сумели сохранить свои военные приготовления в должной тайне, и повсюду разнесся слух, что нынче в театре будет дело, спектакль настоящий, не только на сцене, но и в зале: в партере, на галерке - и в "инфернальной" ложе. Так прозывалось излюбленное обиталище титанов: ближайшая к подмосткам и лежавшая много ниже их ложа, откуда, таким образом, на балетах открывался наиприятнейший обзор.

В давке у касс и в вестибюле юные "несравненные" старались принять вид самый занятой; проталкиваясь, деловито-озабоченно осведомлялись друг у друга: "Ну, все в порядке?" Вице-губернаторский сын выбрал иную роль каждого встречного спрашивал: "Вы не видели мосье Карпати? А друга моего, князя Ивана, не видели? А мосье Фенимора?" Исчерпав же запас громких имен, под конец даже брякнул: "Вы не видели мосье Оньона?" - о коем не очень-то пристало справляться где попало человеку цивилизованному, ибо существует определенный класс людей, с которыми, правда, фамильярничают с глазу на глаз, но при всех и вида не подают, что знакомы.

Мосье Оньона, впрочем, и нужды нет искать, он при деле. Разослав своих людей в зал и на ярусы, он как раз проверяет аванпосты: все ли на местах. Хлопать начинает партер, это правдоподобней. Но так как опера дается первый раз и неизвестно, где хлопать, надо следить за Карпати в инфернальной ложе. Как подойдет к зеркалу - значит, можно. Метатели венков научены уже и по всем трем ярусам размещены. В третьем - и тот молодец, что шляпу уронит во время арии Семирамиды, другой же, который зевнет под тихо замирающие фиоритуры, - прямо напротив первого.

А посвященные увиваются покамест в артистическом фойе вокруг Каталани. Выход Мэнвилль - через два действия только, она не одета еще и не покидает своей уборной.

Каталани же нынче в ударе; ее остроумные, порой колючие шутки всех веселят. О рвении юных джентльменов ей прекрасно известно, и она тоже старается их отблагодарить.

Всего очаровательней ее наряд. Длинные, перевитые жемчугом и ниспадающие тугими локонами полураспущенные черные волосы; не скрадывающая прелестного сложения туника тончайшего, так называемого фригинского полотна, из которого долгим тщанием каждая вторая нитка выдернута для вящего соблазна. Стройная талия перехвачена алым узорчатым пояском на зависть всем, кто сам готов в этот кашемир превратиться, чтобы обвить прекрасный стан.

Чаровница ничуть не моложе г-жи Мэнвилль; но игривая, бьющая через край кокетливая веселость и своеобразная дерзко-неотразимая самоуверенность, излучаемая всем существом, приносили ей поклонение, коего удостаивается лишь юность. Притом же Каталани в каждой роли оставалась лишь собой: лишь оживленной, обольстительной, неотразимой женщиной. О характеристичности нарядов своих она не очень и заботилась, - скорее о том, чтобы выглядеть в них обворожительней, и, лишаясь рассудка, посылала за кулисы улыбки, а умирая, бросала в инфернальную ложу томные взгляды. Это, конечно, не слишком устраивало любителей искусства, но ее обожателей - вполне.

У Каталани не было присущей другим актрисам слабости, которая заставляет их уверять, будто они ничего не имеют против своих соперниц, и даже порицать отзывающихся о них дурно. Нет, мадам Валабрег, даже на сцене не любившая притворяться, прямо подбивала своих поклонников на сплетни, пересуды, а если у тех запаса не хватало, добавляла из своих. Однажды, в бытность еще метрессой директора, она в этой исключительной своей склонности настолько преуспела, что осталась единственной женщиной в труппе: все остальные солистки покинули театр.

Сегодня ярмарка прелестничанья выдалась особенно бойкая. Мотыльки с фрачными крыльями под большим секретом намекнули диве, что ее поджидает восхитительный сюрприз, а потом выболтали и какой: ей - венки и брильянтовая диадема, сопернице - шиканье, а может, даже свистки.

- И поделом! - обрадовалась дива, одним кругленьким кулачком ударяя о другой.

Обаятельнейшей улыбкой вознаградив кавалеров за усердие, она попросила Абеллино как признанного знатока косметики самого налепить ей над коралловой верхней губкой крохотную черную мушку. Отличие тем большее, что на груди у нее красовались еще и великолепные, в брильянтах, часики, подаренные им же утром. Носили ли дамы времен Зельмиры мушки и часы - это уже другой вопрос.

Наконец вошел режиссер, напомнив подобострастно, что пора бы начинать: герцогини Немурская и Беррийская уже в своих ложах.

- Что мне герцогини? - спесиво воскликнула красавица, не желавшая забыть, что это из-за них Мэнвилль поет сегодня не Итальянку, а Семирамиду. - Подождут! Здесь я - королева.

Юные титаны, однако, не собирались навек оставаться ее подданными и откланялись, повинясь со всей куртуазностью, что задержали так долго артистку, хотя ей того только и хотелось.

Затем поспешили в свои ложи. Абеллино еще раз, предупреждая, наставляя и поощряя, обежал всех сообщников. Заглянул и к трем юным мадьярским аристократам: Иштвану, Рудольфу и Миклошу.

- А, и вы здесь? Отлично. Только следите, пожалуйста, за нашей ложей.

- Можно подумать, - сказал Рудольф, - что сегодня вы дебютируете, а не они там, на сцене. Желаю успеха!

Все мало-помалу отыскали свои места. Раздались первые такты увертюры, и инфернальная ложа навела целую батарею биноклей на живую выставку дамской красоты со всех концов света, беря род прицел ряд за рядом, ярус за ярусом, находя знакомых внизу и наверху.

Дирижирующий клакой мосье Оньон в ожидании условного знака стоял наготове в первом ярусе с краю, не сводя глаз с большого венецианского зеркала в ложе Абеллино.

Но вот увертюра завершилась громом труб и барабанов, и занавес наконец-то взвился вверх.

Все взоры, все бинокли обратились к сцене, все ладони поднялись вверх, все венки и мадригалы взметнулись уже и застыли над головами... И когда из полутьмы выступила на авансцену облаченная в пурпур и парчу фигура, ее встретила буря аплодисментов. А так как буря сопровождается обычно ливнем и всякий сор подымает в воздух, на сцену дождем посыпались также венки и, кружась, полетели мадригалы.

- Что вы делаете? Ослы! Это же еще не Каталани, это синьора Брусси, она пролог исполнит! Прекратить сейчас же!